– Проверим форму импульса, – предложил Антон Романович.

Казарин закрепил провода в клеммах. На экране заметались кривые. Их движения становились все медленнее. Наконец они застыли, чуть вздрагивая.

– Я так и знал! – огорченно произнес профессор. – Видите этот изгиб? Форма импульса нарушена.

– Надо проверить конденсаторы блока настройки, – подумав немного, сказал Казарин.

– Настройки? Вряд ли, – усомнился Антон Романович. – Это – самый надежный блок. Впрочем, проверьте, только сфотографируйте прежде кривую.

Казарин несколько раз подряд нажал кнопку фотофиксатора, потом выдвинул кассету и нажал рычаг лентоотсекающего механизма. Жужжания не последовало.

– Опять лентоотсекатель капризничает, – проворчал Казарин. – Придется весь рулон извлекать. Жалко пленки. Самопроявляющаяся ведь!

– Ничего не поделаешь, – ответил профессор. – Вынимайте! И не забудьте завтра отремонтировать приставку.

Он долго рассматривал кривые осциллограммы, потом отошел к другому столику.

– Вы пока займитесь генератором, а я рассчитаю характеристику этой не совсем обычной кривой.

Несколько минут в лаборатории царила тишина, прерываемая шелестом бумаги на профессорском столе и позвякиванием инструментов возле аппарата.

– А ведь такого импульса мы в нашем генераторе еще ни разу не получали, – произнес Браилов, поворачиваясь к ассистенту. – Вы что-нибудь обнаружили?

– Напряжение на клеммах 36 и 48 ниже нормы, – ответил Казарин. – Придется распломбировать блок, Антон Романович.

– Ну что ж, если надо, распломбируйте!

Казарин сорвал пломбу, снял экран и принялся за измерения.

– Чуяло сердце, – произнес он, – в конденсаторах дело. Емкость на тридцать две сотых меньше нормы.

– Проверьте еще раз, и как можно точнее, – поднялся Браилов. – Это очень важно.

– Ноль целых, триста двадцать шесть тысячных, – произнес, закончив более точное измерение, Казарин.

– Так, так… – пробормотал задумчиво профессор, быстро записывая в блокнот цифры. – Значит, ваши хваленые конденсаторы все же дают утечку?

– Дело в контакте, Антон Романович. Впрочем, это сейчас выяснится. – Казарин быстро отпаял концы проводов, извлек конденсаторный блок, проверил емкость. – Ну, конечно, пайка виновата.

– Вы сегодня трогали конденсаторы? – спросил Браилов.

– Нет. Проверял только эмиссию ламп. Задел, верно, рукой нечаянно.

– Н-да, – пробормотал профессор, и Казарин понял, что Антон Романович недоволен.

Контакты были исправлены за несколько минут. На этот раз кривая импульса на экране осциллографа получилась безукоризненно правильной.

– Вообще-то неприятная история, но хорошо, что неполадка найдена и устранена, – сказал профессор. – Что же касается новых кривых и злополучной “утечки” вашего конденсатора, то эти сведения мы сохраним. Авось пригодятся когда-нибудь.

Он открыл сейф, извлек оттуда небольшую плотного картона папку, аккуратно сложил туда фотографии, вместе с исписанными листами блокнота, спрятал папку в сейф и закрыл его.

Машина осветила фарами тихую аллею и с легким шуршаньем тронулась с места. Мирон Григорьевич задумчиво глядел перед собой. На душе у него было неспокойно. Как мог нарушиться контакт в таком ответственном месте? – думал он. – Неужели рассеянность? Вот уж в чем, в чем, а в невнимательности его упрекнуть не могли. И все же проглядел контакт. Мелочи как будто, а в журнале клинических наблюдений опять появится нежелательная запись о недостаточной стабильности аппарата. Это в какой-то мере отсрочит окончание работ. А ведь генератором так интересуются…

Словно угадав мысли Казарина, профессор сказал:

– От Эмерсона снова письмо.

– Опять просит схему?

– Да. Обещает поделиться своим опытом по лечению сном.

– Вы, конечно, отказали.

– Категорически!

Казарин поглядел на Браилова и отвел взгляд в сторону. Странный все же человек Антон Романович. Как он рассердился, когда после его доклада на конференции в газете появилась заметка о генераторе. “Болтуны! – ворчал он. – Работа еще не завершена, а они на весь свет раструбили. Хорошо, что я схемы не демонстрировал. Они не постеснялись бы и схемы тиснуть”.

Какой шум поднялся после той памятной конференции! Дождем посыпались письма. Одни просили прислать схему, другие интересовались, когда можно будет приобрести аппарат. Антон Романович всем отвечал одно и то же: работа над генератором еще не завершена, конструкция совершенствуется, выясняется диапазон действия…

– А я бы послал, – сказал Казарин. – Всем послал бы. И этому американцу Эмерсону тоже. Работа не завершена? Ну так что?.. Пускай и другие потрудятся. От этого дело только выиграет. Ведь наш генератор – самый безобидный аппарат в мире, навевает сон и только.

– А Володя Шведов? – спросил профессор. – Ах, как я был зол на вас тогда. Экспериментировать с таким аппаратом дома! Хорошо, что все обошлось. Нет, наш генератор не такая тихоня, как вам кажется. С его помощью можно ох каких бед натворить!

Несколько минут ехали молча, потом Казарин сказал: Таких казусов, как сегодня, Антон Романович, больше не будет. Мы заменим пайку микроэлектросваркой. Каскад будет работать безотказно.

Мастерская артели с рычащим названием “Горпромремприбор” помещалась в нижнем этаже двухэтажного дома. По обе стороны входной двери – широкие витрины. Правая занята часами разнообразнейших моделей, левая установлена сверху донизу деталями радиоприемников, пылесосов всевозможнейших измерительных приборов.

Часовая мастерская отделена от электротехнической перегородкой. Здесь работает Алеутов.

С первых дней своего появления в мастерской Алеутов зарекомендовал себя мастером высшего класса. Тонкие длинные пальцы, казалось, специально были созданы для мелких деталей часовых механизмов.

Заведующий мастерской, Яков Семенович Левин, сразу же проникся глубоким уважением к Алеутову. “Золотые руки! А?.. Это не руки, а скрипичный ключ к сонате Бетховена!”

Позже выяснилось, что Алеутов разбирается не только в часовых механизмах. В мастерскую как-то принесли для ремонта редко встречающийся радиоприемник марки “Филипс”. Радисты долго возились, но аппарат капризничал: репродуктор вместо нормальных звуков извергал каскады хрипов и тресков, от которых дребезжали стекла витрин.

Старший радиотехник, человек на редкость спокойный, наконец не выдержал и разразился руганью:

– Чтоб тебе вместе с твоим хозяином в тартарары провалиться! Два часа угробил, и никакого толку!

Алеутов подошел, с минуту стоял, прислушиваясь к приемнику, потом наклонился, решительно выключил его и произнес, добродушно улыбаясь:

– Оконечную лампу смените, Иван Пантелеевич. потеряла эмиссию. И сопротивление на аноде детектора тоже менять надо: видать испорчено.

Иван Пантелеевич с раздражением посмотрел на Алеутова. “Тебя еще тут не хватало!” Однако лампу сменил и сопротивление перепаял. Приемник сразу же заработал.

После этого случая радиотехники, когда у них что-нибудь не ладилось, всегда обращались за помощью к Алеутову. Тот, как правило, сразу же находил причину неполадки.

– Завидных знаний мастер! – восхищенно покачивал головой Иван Пантелеевич. – Нету для него секретов в технике. Одно слово – универсал.

Когда Левин заболел, директор промартели назначил заведующим мастерской Алеутова. Тот долго отказывался, потом согласился.

– Хорошо, – сказал он. – Но только временно. Пока Яков Семенович выздоровеет.

Но Левин, вернувшись на работу после болезни, отказался принимать дела. “Стар стал, трудно с отчетами возиться. Да и вообще… Так уж у нас принято, чтобы старшим по мастерской самый лучший был. Кто такой Левин?.. Часовой мастер, и только. А товарищ Алеутов?.. Ну, это совсем другое дело… Это широкий диапазон. Да!”

Часовая мастерская считалась лучшей в городе. Она обслуживала несколько институтов и университет – профилактический осмотр и ремонт часов, аппаратов с часовыми механизмами, кимографов, секундомеров…