– Он не хотел влиять на твои решения, – объяснила мать.

Я вышла на кухонный балкончик и посмотрела на внутренний дворик, освещенный розоватым светом четырех фонарей.

– Это он велел тебе молчать? – допытывалась я.

– Нет. Но я чувствовала, что он так хотел. У этого человека была способность какие-то вещи дать понять без слов… – Моя мать улыбнулась, вспомнив Эмилиано, которого знала еще подростком и к которому всегда относилась с симпатией. – Я тебе не рассказывала про бегство в Швейцарию с семьей Монтальдо? – спросила она.

– Много раз, – ответила я. – Но я предпочитала папины рассказы. Не обижайся на меня за это.

Во взгляде матери блеснуло волнение, и голос ее слегка дрогнул.

– Да, он умел блестяще рассказывать, твой отец, – согласилась она. – Он был бы настоящим писателем, если бы умел выстраивать сюжет. Но как бы то ни было, – продолжала она, – а он не мог рассказать тебе, какие чувства я испытывала к Эмилиано подростку. – Она казалась помолодевшей, когда переносилась в прошлое. – Он вызывал у меня большую нежность – его глаза выдавали большую любовь к приключениям.

– Тебе никогда не удается говорить о человеке, – пошутила я, – не делая из него персонажа романа.

Мать погрустнела.

– Эмилиано и был персонажем романа, – заявила она. – Вся его короткая жизнь это доказывает.

– Он сообщил тебе о моей беременности, когда у меня было всего два месяца? – спросила я.

– Примерно так.

– И ты без всякой просьбы с его стороны решила не говорить мне об этом только потому, что он вроде бы этого не хотел?

– Это правда, Арлет.

Обаяние Эмилиано всегда достигало цели. У него никогда не было нужды просить что-либо, чтобы это иметь. Я постаралась вспомнить, как обстояли дела в то далекое лето, когда я узнала, что беременна.

Мы загорали у бортика бассейна в «Гранд-Отеле» в Римини.

Нет, это было не так. Я загорала. А он сидел под полосатым зонтом, пил шампанское со льдом и читал длинный отчет о последнем административном совете издательства.

– Знаешь что, Арлет? – сказал он мне, прерывая чтение. – Мои сестры и их мужья – настоящие болваны. – Он терпеть не мог грубости и прибегал к ней в том случае, если в самом деле не мог найти подходящий синоним, чтобы заменить вульгарное слово.

– Это твое недавнее открытие? – пошутила я.

Эмилиано перестал читать, сложил листы в кожаную папку и поднял на меня свои голубые глаза.

– Они убеждены, что достаточно привязать свою телегу к какому-то мощному политическому течению, чтобы колеса снова закрутились.

– А разве не так? – спросила я. – Без какой-то партии или группировки за спиной ничего не делается в наше испорченное время.

Эмилиано медленно допил последний глоток шампанского.

– Это ошибка, в которую впадают многие, – сказал он, посмотрев вдаль сквозь пустой бокал. – Ни один политик, привыкший к партийным играм, не потерпит существования солидного и независимого издательства. Независимая издательская группа будет служить правде, а не политике. Правда и политика – две несовместимые вещи. Крупные издательства, как, впрочем, радио и телевидение, всегда возбуждают аппетиты у этих любителей прибрать все к рукам и повсюду расставить своих людей на ключевые места, чтобы в подходящий момент ими воспользоваться. Моя семья еще не поняла, что, став на путь сомнительных и опасных союзов, наше издательство сделается в конце концов игрушкой в руках той или другой партии. Единственный, кто понимает, насколько велик риск, – это Франко Вассалли. Возможно, он и смог бы правильно действовать, но с его скромным пакетом акций у него связаны руки. Конечно, договорись мы с ним, можно было бы…

– Что можно было бы, Эмилиано? – с любопытством спросила я.

– Можно было бы закрыть дверь перед носом некоторых назойливых министров, нейтрализовав их подхалимов и лизоблюдов, которые кружат в коридорах издательства, как зловещие ястребы.

– А кто тебе в этом мешает? – спросила я с высоты своего невежества.

Эмилиано снисходительно посмотрел на меня, как на несмышленую девочку.

– Лола и Валли. Вот кто мне мешает. Единственный, кто мог бы крепко держать бразды правления, – это мой брат Джанни, Но он теперь не у дел. Он даже не вступил в борьбу, а предпочел самоустраниться в обмен на кучу денег.

– Но ты-то, – подстегнула я, – ты мог бы играть свою роль. Почему ты не вмешаешься?

Я не ожидала ответа. Я лениво вела этот разговор, нежась под ласковыми лучами солнца. На другом конце бассейна группа девушек и парней, соскользнув с горки, с воплями кинулась в воду. Мне бы тоже хотелось принять участие в этой игре, но я была уже слишком старой. Мне было тридцать пять лет.

Ответ Эмилиано подоспел именно в тот момент, когда я считала, что разговор о фирме и политике нами окончен.

– Я не вмешиваюсь, потому что мне не хватает воли, – проговорил он как бы для самого себя. – Если у меня выдается свободный час или день, я предпочитаю провести его с тобой, а не тратить силы понапрасну в унизительных дрязгах и спорах. Я терпеть не могу всех этих интриг.

– Но дело все же идет о твоем издательстве, – настаивала я.

Мне страшно хотелось искупаться, нырнуть в прохладную воду, но что-то изменилось в моем психофизическом состоянии в этот момент.

– Никто не съест мой кусок пирога, – успокаивающе сказал он.

Необычно и странно почувствовала я себя. Провела рукой по лбу и ощутила на нем капельки холодного пота. Возможно, недомогание было вызвано тем, что перегрелась в тот день на солнце.

Я соскользнула в воду, слегка поежившись от резкой смены температуры, и поплыла ленивыми движениями в дальний конец бассейна. Я хорошо плавала, и мне нравилось, когда другие замечали мой стиль. Но в тот миг, когда я переворачивалась на спину, я вдруг почувствовала какую-то тревожащую пустоту под сердцем. Инстинктивно я свернула к бортику бассейна, добралась парой взмахов и уцепилась за него. Мне в самом деле было плохо. Как-то странно плохо, и я испугалась.

Я поднялась по лесенке и накинула купальный халат.

– Пойду в номер, – сказала я Эмилиано.

– Что такое? Тебе нехорошо? – забеспокоился он.