— Так и разряжен, а ты руки-то не суй, куда не надо! Остаточное-то всегда есть, что ж ты, как дурак?

— Сам такой, предупреждать надо! Ну, короче, ты понял?

— Слушай, я уже над автоповаром своим поиздевался — и что? И Жнецом стал, знаешь, мне как-то хватит! Сгорит к херам — и толку? Там же на определённый режим приёма настроено.

— Да починил уже Ри твоего повара… ну, почти. А если по той же схеме другой соорудить, побольше?

— Да склепать-то можно, только не такой я великий механик, тонкой настройки не будет.

— Ой, да что ты? Беда какая! А нам тонкая и не нужна. Нам точечные прорывы нужны, но большой мощности…

Лиса давно ушла спать домой, в Найсвилл, Роган, не отошедший ещё от человеческих привычек — тоже. Лайма, отоспавшегося за день, как самого заинтересованного, назначили ответственным за кухню и расположили его у плиты со всеми доступным удобствами, от магической мясорубки до мусорного портала в сиденьи шезлонга. Как Роган сказал: а то тут бегать далеко. Остальные переключились на проблему вампира в чужом враждебном мире, в красках обрисованную Йэльфом и Доном. Общими усилиями перетащили в оазис хозяйство Саймона и стали прикидывать его полезность для их затеи. Дон, Саймон и Йэльф мудрили, пытаясь совместить придуманный Ри преобразователь электричества с магаккумом Саймона. Потому что Йэльф был абсолютно уверен в том, что, даже если и удастся выцарапать машину дэ Форнелла из цепких лапок Университетских магов, доступа к главному накопителю магэнергии им не дадут, хоть убейся. Ри идеей спасения чужого, совсем постороннего мира от вамп-демографического взрыва не проникся, но полуразобранный автоповар вызвал в нём приступ иррациональной жалости и любопытства естествоиспытателя. И совершенно неожиданной ностальгии. Память о такой технике, давно забытой в мире магии, была в нём ещё слегка жива, и в потроха покуроченного автоповара из чужого мира он углубился с интересом препарирующего лягушку студента. Как давно он ничего подобного не чинил! Очень давно. Он тогда ещё кому-то верил. Его в очередной раз использовали, он обижался, мстил — а потом опять кому-нибудь верил — и всё повторялось. Нет, попадались и хорошие люди, с несколькими он даже дружил, только недолго. Люди, увы, смертны, а их дети — это совсем другие люди, с совсем другими понятиями и желаниями. А он забывал и раза три наступал на одни и те же грабли: пытался дружить с детьми своих прежних друзей. И каждый раз обнаруживал разницу. Большую. Но всё ещё верил в людей. Тогда — всё ещё верил. Он тогда даже кого-то любил, только лица уже стёрлись в памяти. Одна всё пыталась его на себе женить, очень ей нравилось, что он хорошо чинит эту их смешную домашнюю технику. И вот эта иномирная машинка — как привет из прошлого. Удивительно, но почти всё было понятно, принципы были практически те же, только источник энергии оставался загадкой. С памятью крови Ри таких знаний не получил, и люди за две тысячи лет не изобрели.

Вэйт мельтешил рядом, с интересом заглядывал через плечо, очень пытался быть полезным, но никак не мог придумать — чем. Инструменты Ри подавать было не надо, он из собственного ногтя мог сделать любой инструмент, от тестера до паяльника, а на соседнем пальце ещё и глаз вырастить с разрешением получше, чем в микроскопе. Назначения этих мелких деталек Вэйт не понимал, как и их внутреннего устройства. Нет, у Риты, его человеческой женщины, тогда, в войну, были дома всякие такие штуки, и он, конечно, поинтересовался, что у них внутри, но ничего не понял. Да и Рите больше была интересна магия, чем тот же пылесос. А потом эльфы и магия победили, и домашней техники, работавшей на чистом электричестве, не осталось совсем. Только на некоторых производствах иногда использовались электрические станки. А дома? Магия надёжней, проще и многофункциональней. Вот видеошар: можно и кино посмотреть, и связаться, с кем надо, и переслать что-нибудь небольшое — да очень много всего можно сделать по видеошару. Ремонтировать? Но они не ломаются! Заклинание кончится лет через десять, купишь новую печать — и вся недолга. И Вэйт никак не мог стать Ри полезным, а ему очень хотелось, хоть в чём-нибудь, хоть чем-то. Желание было непривычным и очень странным для вампира, но смутно знакомым. Хорошо забытым за шесть тысяч лет, прошедших с тех пор, когда он был 365-м Перворождённым и любил свою человечку Риту. Вампиров больше интересует, кто может быть полезен им, чем то, кому и зачем нужны они. Если только проявленное внимание не принесёт пользу опять же им самим. Исключения бывают, но очень редко. А тут… Странно, но даже просто находиться рядом с драконом было приятно, и Вэйт не видел, почему бы не следовать этому своему желанию. Ри всегда ему нравился, такой большой, уверенный в себе. Ри всегда ему помогал — и с Ритой, когда Вэйт испугался своей любви к смертной женщине, и с Лайлльэльфи, когда Скинэльф принёс её с пробитой головой и стал прощаться с Вэйтом навсегда, зная, что не переживёт свою любовь. Госпиталя тогда ещё даже в проекте не было, повреждения мозга не умели лечить даже Перворождённые, Лайлль умирала, и надеяться им всем было не на что. Но Вэйт смириться с предстоящей гибелью Скина не пожелал, в панике вызвал Ри, и Ри помог, Ри поднял Лайлль во Жнеце, хотя ругался страшно и предупредил, что будет очень плохо: мозг повреждён необратимо. И было действительно плохо, совсем плохо, Лайлль лишилась дара речи и скатилась в развитии до уровня совсем маленького ребёнка. Очень милого, незлобивого, но очень уж шаловливого. Вида крови она, вампир, не переносила, начинала дико, безумно хохотать и убегала, от запаха крови её рвало, чтобы покормить, приходилось завязывать ей лицо, оставляя свободным только рот. А до Откровения Святой Афедоры, поведавшей вампирам, что питаться они могут ещё и молоком с яйцами и мёдом, было далеко, несколько десятков лет, и кормление превратилось в ежедневную каторгу. Рита притаскивала порталом очередного человека, взятого на взгляд, Скин и Вэйт, сами борясь с тошнотой, держали Лайлль… Это были ужасные годы.

И всё время пыталась Лайлль сбежать от своих сторожей, и делала это с немалой изобретательностью. Это было для неё очень опасно, магией вампиров она не владела совершенно, первый же восход сжёг бы её дотла, но она этого не понимала, и, пойманная, опять пыталась убежать на ночной лужок с ромашками или в лес, занесённый снегом — всё равно. Видимо, именно из-за повреждения мозга, эльфийская способность открывать порталы осталась при ней, но открывала она их не в знакомые места, а куда придётся, и могла появиться где угодно. И появлялась. На ночной улице человеческого города или в спящем эльфийском доме-дереве, посреди военного лагеря людей или на секретном объекте. Она не делала ничего плохого, ни во что не вмешивалась, просто гуляла и с любопытством смотрела вокруг, но и этого было достаточно, чтобы поползли слухи. Хорошо, Ри навесил на неё маячок, а Вэйт налепил личных печатей на крови, и можно было вытащить её сразу, как обнаруживали побег, но её всё равно уже заметили и запомнили многие, слишком многие. Её сложно было не запомнить. Утратившая ощущения жары и холода, обувь она не терпела, всегда, даже по снегу, бегала босиком, из одежды признавала только широкий тёмно-синий, расшитый серебряными звёздами сарафан. Из карманов вечно торчали цветы, трава или веточки с почками, а на дне их лежали красивые камушки, старательно собранные на берегу ручья, шишки, жёлуди и орехи. Она дарила их всем, кто ей чем-то понравился, с безмолвной улыбкой протягивала на ладони, но немногие соглашались взять — люди в ночи почему-то пугались её даров, пятились, убегали, а то и стреляли, она удивлялась с растерянной улыбкой, но тут же забывала, открывала новый портал и уходила в другое место. К длинным, до колен, чёрным волосам своим она никому не давала прикасаться, всегда сама заплетала косы, вплетая в них всё, что почему-то приглянулось — цветы, ветки с красивыми листьями, зимой — сухие травинки, лоскутки и обрывки ленточек. Вэйт и Рита помогали Скину, как могли, Скин измучился с нею, но продолжал любить — отчаянно, обречённо, ни на что не надеясь. Он выцвел добела, зато не сгорел. Конечно, это не могло продолжаться бесконечно, но пять лет они продержались. А потом Скин и сам был смертельно ранен, шла война, так уж вышло. Рита подняла его по просьбе Вэйта, который не хотел лишиться друга, и исчезновение Лайлль, после которого её уже не нашли, не смогло его уничтожить, только раздосадовало. Пока Лайлль искали, история выплыла наружу, был большой скандал, братья Перворождённые чуть не разобрали Риту и Скина на запчасти, посмотреть — что внутри. Еле отбились, с великим трудом доказав, что они хоть и не живые, но и не мёртвые, и вполне разумны. Вэйт защищал их бешено, сам от себя не ожидал, поругался со всеми, даже морду набил, правда, только одну. Йэльф — из лучших побуждений — попытался спеть над Скином Созидание. Вэйт, при первых же звуках увидев, что происходит с другом, оперативно вышиб Йэльфа из транса, заткнув ему рот первым же попавшимся предметом — собственным кулаком. Безобразная была драка. Драться ни один, ни другой не умели, кусались, царапались и катались по земле — вспомнить стыдно! Разнимали сцепившихся эльфов как раз несостоявшиеся подопытные, в основном Рита, Скину было… плоховато. А чтобы выгородить дракона, Вэйт попытался изобразить, что поднятие — его изобретение, даже формулу выучил, но его быстро раскололи, новые поднятия запретили и объявили Ри в розыск. Вот тогда-то он и сбежал. Запрещение, конечно, ни фига не сработало, обязать их клятвой Перворождённые не сообразили. А когда на твоих глазах погибает дорогое тебе существо, и ты знаешь, что можешь его спасти, но не должен из-за дурацкого запрета дурацких Перворождённых — кто ж тут будет раздумывать? К Скину, Рите и Вэйту обращались тайком, умоляли, в ногах валялись — и упрашивали. Число поднятых во Жнеце медленно, но неуклонно росло, начался кровавый беспредел — вампиры хотели кушать, а законов и Клятвы ле Скайн тогда ещё не было. Именно тогда вампиры стали пугалом, и представление о них, как о жестоких кровопийцах, сумело пройти через века. До сих пор многие, особенно эльфы, их недолюбливают и подозревают в самых невероятных гнусностях. И, если совсем уж честно — не зря. Всякое бывало. Неизвестно, чем бы всё кончилось, если бы не Дора Гривская со своим Великим Откровением.