И святой отец Бертольд поступил так же, как когда-то Адам и Ева — поторопился. И узрел!
Дивный ангел в белых струящихся одеждах негромко напевал, стоя у цветущего куста. Переливающиеся яркой радугой светлые длинные волосы взметнул ветер, и райну Бертольду показалось, что он видит крылья за спиною у этого чуда Господня — лёгкие, ослепительные, прозрачные! Да, конечно же, это ангел! Спасибо, тебе, Господи, что удостоил! Райн Бертольд в экстазе повалился на колени, молитвенно сложив перед собою руки, из пересохшего от бега вверх по склону горла вырвалось вместо слов хриплое карканье. Ангел повернулся на звук с лёгкой приветливой улыбкой на устах, прямо в душу Бертольду глянули огромные, почти чёрные глаза. Прекрасное ангельское лицо исказилось великим состраданием.
— О! — с сожалением сказала Рэлиа и достала из кармана садовой робы личку старшего сына. — Дэрри, дружочек, это же ваше? — спросила она выглянувшего из портала Принца и кивнула на коленопреклоненного райна Бертольда, истово возносящего хвалу Господу среди гибнущих маргариток.
— Наше, — кивнул Дэрри, выходя из портала. — Но ты не беспокойся, мам, ничего он не сделает. Контроль полный.
— Да как же не сделает, если уже сделал! Ты посмотри, что он натворил! Будто перепахал! Ты представляешь, сколько мне петь придётся, чтобы уговорить всё это не умирать?
— Ну, мам, надзор так не работает! Вот, если… — и Дэрри взялся наскоро объяснять матери, в чём суть контроля.
Райн Бертольд так и остался на коленях, только руки бессильно уронил. Как же он ошибся! Ангел! Как же! А этот носферату, почему-то, кстати, не боящийся солнца, называет её мамой! Вот они, стоят рядом и беседуют, оба нечеловечески красивые, потому что не люди и есть! Нелюди! Чёрная тоска и злоба волной затопили душу святого отца. Обманули! Нарочно обманули! И обманом заставили преклониться пред нечистью и нежитью! Но он…
— Райн! Эй, райн! Тебе плохо, что ли? Заболел? — раздался рядом тонкий голосок. Бертольд вздрогнул и поднял голову. Сбоку от него стоял… ребёнок? Но не человеческий. Коротко стриженые, абсолютно белые волосы полностью открывали закрученные ракушкой ушки с острыми кончиками. Карие глаза весело блестели, нос казался забавно наморщенным из-за полосы веснушек, а великоватые верхние резцы «лопатой» и выпавшие соседние зубки делали ребёнка похожим на смеющегося кролика. — Хочешь морсику? Холодненький! На, попей! — в руке райна Бертольда оказалась кружка, и он заторможено отхлебнул, прежде чем понял, что делает.
— Ника, Ника! Отойди от него! — переполошилась Рэлиа.
— Ба-абушка, ну, пусть попьёт! Ему же плохо, его же жалко же! Он вон какой — бе-едный! — вдруг погладил ребёнок Бертольда по плечу. И он вздрогнул и вскочил, отбросив кружку. Потому что так можно было погладить больное животное. Сочувственно погладить и пожалеть несчастного — но не человека!
— Изыди от меня, отродье дьявола! — гневно сверкнул очами отец Бертольд, осеняя себя крестным знамением.
— Не вкусно тебе? — не расстроилась, а только удивилась Ника. — А мне нравится! Кисленький! — она подобрала кружку и тут же налила себе ещё морсу из фляжки, висевшей на боку. А чего расстраиваться? Там «Источник» внутри, недели на две хватит, если сам морс не испортится! — А что это ты сказал? Из-зы-ыди, — сильно выпятив нижнюю челюсть, попробовала она на вкус новое слово. Эмоций отца Бертольда она просто не поняла, потому что никто и никогда по отношению к ней их не проявлял. — Здорово! Из-зы-ыди! А ещё такое скажешь? Ну, скажи, пожалуйста! У тебя здорово получается! От-тродь-дь-е! — с удовольствием новизны повторила она, старательно взмахивая головой на каждый слог. Дэрри заржал.
— Ника! Не смей это повторять, деточка! Что я твоей маме скажу? — пришла в ужас Рэлиа.
— Ой, мам! Да я тебя умоляю! Лиса ещё и не так может! — веселился Дэрри. — А у Ники слух хороший! Ой, не могу!!!
Райн Бертольд повернулся, ссутулился, как побитый, и по собственным следам побрёл вниз с холма, провожаемый смехом носферату. Сметные грехи — отчаяние и уныние, но что же он может сделать? Это их мир, не его. И, как распятый на кресте Иисус, кричал он в душе своей: «Отец! Что же оставил ты меня?» И не получал ответа. После этой единственной прогулки он замкнулся в себе и выходить отказывался. Но пришлось.
— Вы вполне здоровы физически, — заявил ему спустя ещё две недели один из дежурных. — Необходимый объём знаний о Мире у вас уже есть. А содержать на полном пансионе вполне работоспособного человека, на котором нет никакой вины — извините, райн, но тюрьма — не благотворительное заведение! Если вам у нас так уж понравилось — нахулиганьте там по-быстрому, и поосновательней. Вот тогда — пожалуйста, сколько угодно. Но свободный выход, как вы понимаете, уже не гарантирую! А пока — прощайте. Да обойдёт вас Жнец с серпом своим, — и выпроводил его за ворота.
Только тогда осознал райн Бертольд, что те роскошные королевские апартаменты, которые он занимал всё это время, были ничем иным, как тюремной камерой.
И вот теперь он стоял в свете занимающейся зари у подножия холма Стэн. Направо дорога двумя изгибами поднималась по склону, у вершины превращаясь в ступени лестницы, невидимой отсюда. Вершина холма взрывалась пышной шапкой зелени, но райн Бертольд уже знал, что это не лес, а Дворец на-фэйери. Эльфов, правящих всем этим миром. Туда ему ходу не было. Налево тоже была дорога — на Столицу. Чуть дальше от неё ответвлялась дорожка поуже — в Госпиталь, но туда отцу Бертольду тоже было не надо. После тюремного заключения он стал намного здоровее, даже семь зубов новых выросли, да и остальные перестали ныть от горячего и холодного. И колени болеть перестали. И спина. И желудок… А больших дорог в Мире, практически, и не существовало, это ему уже объяснили. Только узкие, пустынные и невнятные просёлки, тропинки и стёжки для местных нужд. Кому нужны хорошие дороги в Мире порталов? Он стоял, сжимая в руке печать портала, и никак не мог решиться ею воспользоваться. Это же колдовство! Как он, слуга Божий, может запятнать себя этой мерзостью? А пешком, ему сказали, — дня три. И селений в округе очень мало, и не у дороги они стоят. Что же делать?
— Это хороший Мир, — раздался вдруг голос у него над ухом. — Не идеальный, но хороший.
Райн Бертольд подскочил от неожиданности и обернулся. Рядом слабо светился овал портала, перед ним стоял тот, второй. Босой, в лёгких свободных штанах, светлая рубашка не застёгнута, и полы её треплет утренний ветер, а вот с кудрями на голове поиграть не может, слишком упрямые они, эти смоляные вихры, для легкого утреннего ветерка. Прихлёбывает из странной кружки с заваленными краями и то ли жмурится от удовольствия, как кот, то ли смотрит с прищуром вдаль, на дорогу. Густые длинные ресницы, чернее мыслей грешника, не дают взглянуть в глаза, и рассветный луч щекочет тёмные веснушки на носу. И ничего с вампиром от этого не происходит, не корчится он, не сгорает, даже не дымится. Подставляет ветру лицо, улыбается, да из кружки прихлёбывает. Наглая нежить! В душе Берта опять полыхнула обида, он забормотал псалом, но и это не помогло — ни от нежити, ни от внутренней бури.
— Понимаете, райн Берт, жизнь вообще не может быть идеальной. Она всегда вносит суматоху, неразбериху и прочие элементы хаоса. Идеальный мир — мёртвый мир, райн Берт. И если вы попытаетесь запакостить этот мир своими идеалами, я просто открою портал и прирежу вас, благословенный райн, как бешеную собаку, — с мечтательной улыбкой пообещал Донни. — Я не Риан, я на собственной шкуре испытал, чего может стоить идея, — он демонстративно полюбовался трёхсантиметровыми когтями бритвенной заточки, и доверительно продолжил: — И воздать мне смертью за вашу бесславную кончину не удастся, даже если кому и захочется: я и так давно мёртв. А отсюда следует: хотите жить — держите свои идеалы при себе, и никому о них не рассказывайте. Никому, — вампир бросил косой взгляд из-под совершенно невозможных ресниц и неожиданно тепло улыбнулся: — Поймите, я не угрожаю. Я прошу. И обещаю. Я не испытываю неприязни лично к вам — только к идее, носителем которой вы являетесь. И уничтожу я вас только в том случае, если пойму, что иначе распространение этого бреда не остановить, и так для всех будет лучше. А если вы вдруг будете вести себя хорошо, месяца через два я постараюсь навестить вас в вашем уединении, и мы поговорим. Со мной — можно. Но сейчас — рано. Собственно, это и всё, что я хотел вам сказать. Счастливо добраться до Храма! — и исчез в портале.
