На Покое никто не знал, куда я отправился, за исключением С-Р, чью память я почистил перед отлетом.

Я задумался над альтернативным объяснением.

Если Рут похитили и заставили написать мне письмо, тогда тот, кто это сделал, мог быть уверен, что если я на него отреагирую, то получу и следующее, ну а если нет – ничего страшного.

Это казалось возможным, вероятным.

А значит, на Дрисколле был кто-то, чье имя мне очень хотелось бы узнать.

Стоит ли это того, чтобы задержаться? Подключив Малисти, я, возможно, смогу разнюхать, кто прислал мне эту новую фотографию.

Но если за этим человеком стоит кто-то другой и если этот кто-то умен, его подручный будет знать очень мало и может вообще оказаться совершенно невинным. Я решил пустить Малисти по следу и велеть ему сообщать обо всех своих находках на Покой. Но я предпочел не использовать тот телефон, что стоял по правую руку от меня.

Всего через несколько часов уже не будет иметь никакого значения, знает ли кто-то, что Коннер – это Сэндоу. Я улечу отсюда и больше никогда не буду Коннером.

– Все, что есть в мире плохого, – сказал мне однажды карлик Ник, – происходит из-за красоты.

– Не из-за правды или доброты? – уточнил я.

– О, они помогают. Но главная причина – это красота, истинный корень зла.

– Не богатство?

– Деньги красивы.

– Как и все, чего тебе не хватает, – еда, вода, секс…

– Именно! – провозгласил он и так саданул по столу пивной кружкой, что в нашу сторону повернулся десяток голов. – Красота, будь она неладна!

– А как же симпатичные парни?

– Они либо ублюдки, потому что знают, что им повезло, либо не уверены в себе, потому что знают, что остальные их терпеть не могут. Ублюдки всегда причиняют другим боль, а неуверенные в себе парни портят собственную жизнь. Обычно у них шарики за ролики заезжают, а все из-за этой чертовой красоты!

– А что насчет красивых вещей?

– Они заставляют людей воровать или тосковать из-за невозможности их заполучить. Будь…

– Подожди минутку, – сказал я. – Не вина вещи, что она прекрасна, и не вина красивого человека, что он красив. Это получается само собой.

Ник пожал плечами.

– Вина? А кто говорил что-то о вине?

– Ты говорил о зле. А это значит, что кто-то где-то в чем-то виноват.

– Значит, виновата красота, – заключил он. – Будь она проклята!

– Красота как абстрактное понятие?

– Да.

– И красота отдельных предметов?

– Да.

– Но это же абсурд! Вина предполагает ответственность, какой-то умысел…

– Вот красота и ответственна!

– Выпей-ка еще пива.

Он так и сделал, и снова рыгнул.

– Вот посмотри на того красавчика у стойки, – сказал он, – того, что пытается подцепить телку в зеленом платье. Однажды кто-нибудь разобьет ему нос. А был бы он уродом – этого бы не случилось.

Чуть позже Ник доказал свою правоту, разбив парню нос за то, что тот назвал его коротышкой. Так что, возможно, в его словах и была доля правды. Ростом Ник был не больше четырех футов. Плечи и руки у него были как у могучего атлета. В армрестлинге он мог побороть всех, кого я знал. Голова у него тоже была нормального размера, с густыми светлыми волосами и бородой, парой синих глаз над глядевшим вправо сломанным носом и ехидной улыбкой, обычно открывавшей лишь полдюжины желтых зубов. Ниже пояса Ник был весь искорежен. Он происходил из семьи, кишевшей профессиональными солдатами. Отец его был генералом, а все братья и сестры, кроме одной, были офицерами тех или иных войск. Ник вырос в среде, где все занимались боевыми искусствами. Он владел любым оружием, какое вы могли назвать. Он умел фехтовать, стрелять, ездить верхом, закладывать взрывчатку, ломать руками доски и шеи, жить подножным кормом – и проваливать любой медосмотр в галактике, поскольку был карликом. Я нанял его егерем, чтобы он убивал мои неудачные эксперименты. Он ненавидел все прекрасное и все, что было крупнее него.

– То, что кажется красивым мне, и то, что кажется красивым тебе, – сказал я, – может быть отвратительно ригелийцу, и наоборот. Следовательно, красота относительна. А значит, ты не можешь осуждать ее как абстрактное понятие, потому что…

– Брехня! – оборвал он меня. – Ну да, они причиняют боль, насилуют, воруют и портят себе жизнь из-за других штуковин. Но все равно это происходит потому, что красота требует от них жестокости.

– Тогда как ты можешь винить отдельные предметы…

– Мы же ведем дела с ригелийцами, верно?

– Да.

– Значит, она поддается переводу. И этим все сказано.

А потом красавчик, пытавшийся подцепить у барной стойки телку в зеленом платье, прошел мимо нас по пути в туалет и назвал Ника коротышкой, когда просил его отодвинуть с дороги стул. На этом и закончился наш вечер в том баре.

Ник клялся, что умрет в походных ботинках на каком-нибудь экзотическом сафари, однако нашел свою Килиманджаро в земной больнице, где его вылечили от всего, что мешало ему жить, кроме скоротечной пневмонии, подцепленной во время лечения.

Это случилось примерно двести пятьдесят лет назад. Я нес его гроб.

Я затушил сигарету и вернулся к своим слип-саням. Что бы ни прогнило в Миди, я узнаю об этом позже. Пора было улетать.

Мертвые слишком неотделимы от нас.

На протяжении двух недель я ломал голову над тем, что узнал, и поддерживал себя в форме. Когда я вошел в систему Покоя, моя жизнь дополнительно осложнилась тем, что планета обзавелась новым спутником. И не естественным.

«ЧТО ЗА ЧЕРТ ВСКЛ», – послал я закодированное сообщение.

«ГОСТЬ, – ответили мне. – ЗАПРОСИЛ РАЗРЕШЕНИЯ НА ПРИЗЕМЛЕНИЕ ТЧК НЕ ПОЛУЧИЛ ЕГО ТЧК ОСТАЕТСЯ НА ОРБИТЕ ТЧК ГОВОРИТ ЧТО ОН СОТРУДНИК ЗЕМНОЙ СЛУЖБЫ РАЗВЕДКИ ТЧК»

«ПОЗВОЛЬТЕ ЕМУ ПРИЗЕМЛИТЬСЯ, – велел я, – ЧЕРЕЗ ПОЛЧАСА ПОСЛЕ МЕНЯ ТЧК»

Дождавшись подтверждения, я вышел на крутую орбиту и повел «Модель Т» по кругу, все ниже и ниже.

Порезвившись с животными, я отправился домой, принял душ, сбросил лицо Коннера и оделся к ужину.

Похоже, у богатейшего правительства во Вселенной все-таки нашлась достаточно веская причина, чтобы наконец-то одобрить одному из своих недооплачиваемых чиновников путешествие на одном из самых дешевых суденышек, какие только есть на свете.

Я поклялся, что хотя бы накормлю его как следует.

Мы с Льюисом Бриггсом смотрели друг на друга поверх останков обеда и широкого стола, на котором они стояли. Его документы уведомили меня, что он – агент Центрального Разведывательного Департамента Земли. Бриггс походил на бритую обезьяну. Он был морщинистым маленьким человечком с неизменно пытливым взглядом и, судя по всему, приближался к пенсионному возрасту. Представляясь, он слегка заикался, но за едой, похоже, расслабился, и неуверенность исчезла.

– Ужин был очень приятный, мистер Сэндоу, – признал он. – А теперь я хотел бы обсудить с вами вопрос, который меня сюда привел.

– Тогда давайте поднимемся наверх, где мы сможем поговорить на свежем воздухе.

Мы встали, забрали с собой стаканы, и я отвел его к лифту.

Пять секунд спустя тот выпустил нас в сад на крыше, и я жестом указал на пару шезлонгов, стоявших под каштаном.

– Устроимся там? – спросил я. Бриггс кивнул и сел. Сумерки повеяли прохладным ветерком, мы вдохнули его и отдали обратно.

– Поразительно, – сказал Бриггс, оглядывая тени сада, – как вы способны воплотить любой свой каприз.

– Этот конкретный каприз, в котором мы отдыхаем, – ответил я, – устроен так, чтобы его практически невозможно было разглядеть с воздуха.

– О, это мне в голову не приходило.

Я предложил Бриггсу сигару; он отказался. Тогда я зажег ее сам и поинтересовался:

– Итак, чего вы от меня хотите?

– Согласитесь ли вы вернуться со мной на Землю и поговорить с моим шефом? – спросил он.