Тихая и глухая.

ХРИЗАНТЕМА

Твоя листва — из яшмы бахрома —

Свисает над землей за слоем слой,

Десятки тысяч лепестков твоих,

Как золото чеканное, горят…

О, хризантема, осени цветок,

Твой гордый дух, вид необычный твой.

О совершенстве доблестных мужей

Мне говорят.

Пусть утопает мэйхуа в цветах,

И все же слишком прост ее наряд.

Цветами пусть усыпана сирень —

И ей с тобою спорить нелегко…

Нисколько не жалеешь ты меня,

Так щедро разливаешь аромат,

Рождая мысли грустные о том,

Кто далеко.

ГУЙХУА

В своем неярком палевом уборе

Ты — кроткое и нежное созданье.

Пускай в тени ты держишься, но всюду

Разносится твое благоуханье.

Зачем тебе цвет голубого неба,

Зачем тебе пунцовая окраска!

Среди цветов, растущих в Поднебесной,

Считаешься ты первой не напрасно.

Ревнует мэйхуа

И хризантема

Вздыхает, недовольная судьбою,

Когда в беседке

В Праздник Полнолунья

Все восхищаются одной тобою.

Наверное, не очень понимали

И чувствовали красоту поэты,

Что незамеченною ты осталась

И не была до сей поры воспета.

СИНЬ ЦИЦЗИ

(1140-1207)

СТРОФЫ О МУЖЕСТВЕ

Я, захмелев, нагар со свечки снял,

Меч вынул — им любуюсь при огне.

Я слышу: где-то рог зовет меня,

И грезится шатер походный мне.

На сотни ли, куда ни кину взгляд,

Всем перед битвой мясо выдают.

А у заставы, струнам вторя в лад,

О храбрости и мужестве поют.

И вот уже войска осеннем днем

Построились в порядке боевом.

Конь, как Дилу, конь-ветер подо мной,

Гремит, как гром, тугая тетива…

В бою исполню долг перед страной,

И пусть пройдет о подвиге молва!

Но отчего так грустно стало мне?

Я о своей подумал седине.

* * *

Посвящается начальнику уезда господину У Цзисы

С вершиною в тысячи чжанов,

Покрытою льдами и снегом,

Сравню просвещенного мужа,

Высокой души человека.

В июне, когда даже туча,

Как жаркий огонь пламенеет,

Посмотришь на эту вершину —

И сразу прохладой повеет.

А низкому человеку —

“Источник воришки” в сравненье.

Не хочешь запачкаться грязью —

Его не касайся и тенью!

Повыше кувшин мой подвешу,

Да так, что рукой не достану…

Погибну от жажды, но воду

В источнике трогать не стану.

* * *

Пишу ради забавы о только Что вырытом пруде.

В халате нараспашку, непричесан,

Брожу и созерцаю здесь природу.

Хочу к вину закуску приготовить —

Арбуз поглубже погружаю в воду.

Стекая со ступеньки на ступеньку,

Звенит о камень струйка дождевая.

Я вырыл пруд, водой его наполнил,

И в нем луну умыться приглашаю.

Узорами расписанная балка

Двоится, преломленная волною.

И отраженьем повторенный лотос

Алеет предо мной и подо мною.

А над водой красавица склонилась,

Помадой щеки нежные румянит…

Ей только бы собой полюбоваться:

Нет зеркала — так в пруд она заглянет!

* * *

Один провел ноЧь в горах

Ничтожны века моего свершенья.

Все — от начала до конца ничтожны!

Вокруг надолго утвердилась осень,

И тишиною насладиться можно.

Не спится мне. И слух мой жадно ловит

Все шорохи и звуки поздней ночи.

Бурлит, звенит ручей неугомонный —

И что он вечно сердится и ропщет!

Серп месяца, и бледный и холодный,

Навеял грусть. И грусти нет предела.

Далеко где-то петухи проснулись —

Ко мне их перекличка долетела.

Здесь мир иной. Здесь слава и нажива

Еще собой не заслонили света…

Как рано поднимаются крестьяне

И трудятся задолго до рассвета!

В НОЧЬ НА ПРАЗДНИК ФОНАРЕЙ

Ночью ветер подул с востока,

И хлопушки вдруг в небе синем,

Словно сад, расцвели и поблекли,

И рассыпались звездным ливнем.

Ароматами пряными веет,

И повсюду в бурлящем потоке —

Люди, кони, коляски резные…

Слышен голос флейты далекий.

А часы водяные капелью

Уж весеннее время считают.

“Пляска рыбок” и “Танец дракона”

Ни на миг до утра не стихают.

Мимо девушка промелькнула,

Прозвенел ее смех безмятежный,

Да сверкнуло шитье золотое,

Ароматом повеяло нежным.

До утра средь толпы бродил я,

Только девушки этой не встретил.

Вдруг — увидел: она,

На балконе,

В фонаря догорающем свете!

ЮЭ ФЕЙ

(1103-1141)

ВСЯ РЕКА СТАЛА КРАСНОЙ

Кровь от ярости в сердце клокочет,

С башни к Небу с мольбою взываю.

Но меня Небо слушать не хочет,

Только ветер в ответ завывает.

Даль на тысячи ли потемнела,

Лунный свет не пробьется сквозь тучи…

В тридцать лет не карьеры, а дела,

Жаждет подвига дух мой могучий.

Я не стану вздыхать понапрасну,

Седины ждать в безделье не стану.

Как смотреть на позор безучастно?

Запятнал он правленье Цин-кана!

Дав присягу на верность заране,

Буду я и страдать, и томиться,

Если с боем в проход Хэланьшаня

Не ворвусь на своей колеснице.

Долг священный в сраженье исполню,

Сердце варвара вырву живое

И бокал за беседой наполню

Кровью гунна, сраженного мною!

Вновь порядок все отчие земли

Обретут под моею рукою.

И тогда, императору внемля,

Я предстану в дворцовых покоях.