Попробовали бы так встретить наших предков, возвращавшихся с битвы на Чудском озере или с Куликова поля, из Парижа в 1814 году или из Берлина в 1945.

Но, может быть, журналисты и политологи правы? Может быть, ветераны, действительно, социально нестабильные люди с неустойчивой психикой, готовые по поводу и без повода кидаться на людей?

Необходимо рассмотреть вопрос в ретроспективе. Мы обнаружим, что мифологема о социальной и психической неустойчивости ветеранов возникла после Первой мировой войны, когда писатели вроде ремарков и хемингуэев завели тоскливый плач о "потерянном поколении". Эту мифологему опровергает вся мировая история. Русские ветераны Первой мировой и гражданской войн, оказавшиеся в эмиграции на Западе, составили, по данным полиций разных стран, самое законопослушное меньшинство Европы. Немецкие ветераны того же периода тоже не бесчинствовали на дорогах и не вешались в темных углах, а объединившись в организации типа "Стального шлема", одержимые жаждой национального реванша, создали мощную фашистскую Германию из руин Веймарской республики. Ветераны в любом нормальном обществе являлись опорой государственного строя. Так, в российской империи жандармский корпус — знаменитые городовые — набирались именно из сверхсрочных солдат и унтер-офицеров, причем предпочтительно проявивших мужество на войне. И неважно: была эта война для России победной или закончилась поражением, как Крымская кампания.

Ветеранов войны в Чечне, так же, как ранее тех, кто воевал в Афганистане, часто сравнивают с американскими ветеранами Вьетнамской кампании, печально известными своими психическими отклонениями и социально-деструктивной позицией. Но сравнение некорректно, так как американцы воевали в чужой стране, которая находилась в тысячах километров от их родины. Их враги, вьетконговцы, не угрожали Америке расчленением, не выдвигали претензий на создание на части ее территорий какого-то своего государства, не унижали и не вырезали американское население Вьетнама, потому что такового просто не было. Но так же, как и «чеченцы», ветераны-американцы приходили с войны не в стабильное общество, а в страну, переживающую период смуты. В этот период под влиянием волны всеобщего нигилизма, отрицания традиционных ценностей, повального увлечения наркотиками, сексуальной революции невоевавшая американская молодежь точно так же страдала от психических заболеваний, была оторвана от общества и проявляла массовую склонность к суициду так же, как и воевавшая. Американские психологи не любят об этом говорить, но в то время среди студентов университетов суперэлитной "Плющевой лиги" количество самоубийц и явных шизофреников было не меньше, а больше, чем среди простых американских парней, вернувшихся из Вьетнама.

Кроме того, обвинители чеченской войны, от Старовойтовой до Новодворской, вопят о том, что наших солдат заставили воевать со своим же народом и что это обстоятельство на них как-то по-особому повлияло. Но ни чеченцы, ни русские никогда не признавали и не признают друг друга единым народом. А русским солдатам не раз приходилось подавлять этнические восстания на территории своей страны. И Александра Васильевича Суворова, и его гренадеров, утопивших в крови Польское восстание, никто из современников не пытался проверить на "психическую полноценность" или полечить от "нравственных травм".

Итак, опыт нашей и других стран наглядно демонстрирует, что ветераны победоносных или непобедоносных войн только тогда страдают психическими расстройствами и проявляют социально-деструктивные тенденции, когда их к этому подталкивает общество, навешивая на них ярлык психически неполноценных. Обливая грязью те идеалы и ценности, за которые они сражались. В противном случае, при всех вариациях государственного строительства, от Римской империи до Советского Союза, ветераны являются элитой и опорой, гарантом стабильности социума. А стране, находящейся в состоянии глубокого финансового и политического кризиса, окруженной мощными геополитическими противниками, нужны именно и прежде всего воины, а не мирные труженики, которые позволят сесть на свою шею любому более или менее наглому агрессору. Ветераны — это сила, которую при определенных усилиях можно сделать разрушительной, но ее естественная роль — созидание и укрепление государственности.

Понимая это, болеющая чеченским синдромом общественность панически, на генетическом уровне, боится тех, кто способен встать с оружием в руках на защиту родной земли от бандитов и захватчиков. Они пытаются объявить ветеранов ненормальными, потихоньку отторгнуть от российского общества его наиболее здоровую, физически и нравственно, часть. Явлинские, Сванидзе, Киселевы и другие создатели "чеченского синдрома" опасаются, что, став сплоченной группой, ветераны могут проявить политическую волю и стать на защиту поруганных интересов гибнущего российского государства и русского народа.

Александр БОРОДАЙ

Газета "Завтра" нередко обращается к теме Китая, внимательно вглядываясь в реформы, которые несут стране и народу благо, а не разруху. Эти публикации вызывают интерес у китайских коллег, и недавно влиятельная газета "Гуанминжибао" пригласила в гости главного редактора "Завтра" Александра Проханова. Итогом этой поездки стал материал, который мы начинаем сегодня публиковать.

ПЯТЬДЕСЯТ ВОПРОСОВ, ЗАДАННЫХ АВТОРОМ

СЕБЕ САМОМУ

У ВЕЛИКОЙ

КИТАЙСКОЙ СТЕНЫ

В РАЗМЫШЛЕНИЯХ

О ДАЛЕКОЙ РОССИИ

Китайская кухня — это не просто насыщение, не просто гастрономия, но мистическое религиозное действо, жертвенный ритуал и театр, когда белок в своих бесчисленных комбинациях, воплощенных в животный и растительный мир, исследуется на вкусовые свойства и переживания. Превращается то в наслаждение, то в страдание, в изумление или экстаз, открывая вкушающему человеку бездны в загадочном чувственном мире, через который человек познает сотворившее этот мир божество.

Перед вами на стол ставится треножник с огнем, на нем — малая вскипающая кастрюлька. И вы сами деревянными палочками, как пинцетом, хватаете с подноса разложенные там, еще сырые, неприготовленные яства, кидаете их в кипяток. Это может быть тонкий ломтик баранины, который мгновенно сворачивается в золотистый благоухающий комочек, и если окунуть его в сложную, из двадцати компонентов подливу, мгновенно тает во рту, побуждая вас повторить этот опыт. Но вы удерживаете себя и вместо баранины кидаете в кипяток стеклянную с ломкими усиками креветку, которая тут же становится розовой. Затем — жемчужную ракушку с влажным моллюском. Сочный стебель капусты. Или язык утки. Или тонко нарезанный хрящ свиного уха. Или желудок курицы. Морской гребешок. Круглый глаз глубоководной рыбы. Отрезок змеи с сочным розовым позвонком. Ломтик земляной груши. И этому жертвоприношению нет предела, перед вами кипит жертвенный алтарь, пиала с подливой благоухает сложным ароматом ванили, сосны, чеснока и водорослей. И ваш язык горит, и губы трепещут от постоянного возбуждения, греховного, с точки зрения христианской этики, но вполне объяснимого для китайцев, которые через такие же бесчисленные опыты над другими видами материи изобрели порох, шелк, бумагу, фарфор, Великую Китайскую стену, а сегодня, как выяснилось, и свое “китайское экономическое чудо”.

Не вопросами китайской кухни занимался я, приехав в Китай. Иные вопросы задавал я себе, посещая заводы, университеты, новые города и лаборатории, семейства обывателей и сообщества художников и литераторов. Иные загадки загадывал я себе, занося в блокнот пятьдесят сакраментальных вопросов, рожденных в постоянных сравнениях великого Китая и моей любимой, несчастной Родины.

Почему, спрашивал я себя, распался коммунистический Советский Союз, окрасивший в свой победный пурпурный цвет весь ХХ век, а коммунистический Китай не только не распался, а создает свою грандиозную цивилизацию, изумляя мир?