Прошло несколько лет. Я приехал на очередные каникулы к родителям и шел, прогуливаясь, по улице Ленина. Вдруг знакомый писклявый голос:

— Генка!

Я оглянулся. Позади стоял незнакомый здоровенный верзила.

— Что, не узнаешь? Это я, Воробей!

Это было похоже на чудо. В Днепродзержинске Воробей пошел работать на металлургический комбинат помощником кузнеца и, заодно, записался в секцию культуризма.

— Сейчас у меня бицепс пятьдесят сантиметров, — добавил он, совсем как прежний легкомысленный Воробей.

Оказалось, что он, все-таки, выдался в мать.

— Вот, приехал навестить моих старых обидчиков, — добавил он многозначительно.

Я не знаю, удалось ли Воробью поквитаться за прежние обиды.

О хулиганах, которые преследовали Воробья, а однажды досталось и мне, я расскажу особо. Это была неразлучная парочка. Старшим был крепкий, вечно хмурый парень по прозвищу, кажется, «Кныш». Ни имени, ни прозвища младшего я даже не запомнил, поэтому назову его «Аниська». Это был просто мерзкий мальчишка, тщедушный, с замашками садиста. Как-то раз мы с ребятами встретили его, выходящим из какого-то оврага в парке с исцарапанными руками. На вопрос кто его так, Аниська, гнусно улыбаясь, ответил, что он повесил кошку и добавил такие подробности, от которых нам стало не по себе.

Приблизительно в то время, когда мы встретились с Воробьем, я узнал кое-что и про Аниську.

Погожим летним днем на ступеньках ресторана «Ромашка» — нашей местной достопримечательности — стоял демобилизованный солдат. Должно быть, он был полон планов и радужных надежд. К нему подошел Аниська, поигрывая ножичком.

— Хочешь, я тебя зарежу? — спросил он с кривой ухмылкой.

— Хочу, — ответил солдат, уверенный, что это шутка.

Аниська ткнул ножом незнакомого ему парня в солнечное сплетение и ушел не оглядываясь. Спасти солдата не удалось.

Мама на Днепре

С приездом на Днепр у мамы началась череда неприятностей. Сначала она несколько дней пролежала в больнице с непонятным для меня диагнозом. Потом она не пришла вовремя на работу, и мы не знали, где ее искать, а она оказалась в больнице с сотрясением мозга и переломом носа. Когда мы нашли ее, она даже пыталась шутить:

— Я торопилась на автобус и бежала по тропке, засунув руки в карманы пальто. На тропке оказалась проволочная петля, за которую я запнулась. Очнулась уже здесь. Ваш папа откажется от меня, увидев, какая я стала уродина.

Она не стала уродиной, только ее нос, изящный, с небольшой горбинкой, сделался немного толще, и на самом кончике до конца жизни был шрам.

А затем последовала совсем странная история. Мама устроилась работать в гастроном продавцом. В тот самый гастроном, над которым в первый день нашего приезда с балкона чуть не выпал мальчик. Она была очень довольна, целую неделю. Приносила домой по полбатона колбасы. Хвалила свою очень опытную и сердечную товарку, старшую по смене.

На восьмой день ревизия выявила крупную недостачу. Сумму недостачи обязали выплатить троим работающим в смене материально ответственным продавцам, разделив ее поровну. Было ясно, что маму просто подставили, воспользовавшись ее неопытностью и наивностью. Но ей грозил суд, если она не выплатит тысячу рублей. Это была огромная, немыслимая для нас сумма денег. Деньги эти с трудом нашли у единственного платежеспособного родственника из Москвы.

Вообще, мама алкоголем не злоупотребляла, а если и выпивала, то только в компании с отцом. Я только однажды видел ее выпившей. Это было в Светловодске, мы только успели переехать в маленькую комнату на Строителей. Странно, что рядом не было отца. Мама сначала была очень веселой, ей казалось, что она птичка и вот-вот полетит. А потом настроение у нее резко изменилось, она расплакалась и все повторяла, что жизнь кончилась. Я с трудом уложил ее спать. В то время ей было тридцать девять лет.

С первых же дней переезда на Днепр мы с отцом часто бывали в плавнях. Они протянулись на довольно большое расстояние. Однажды в порыве исследовательского энтузиазма на своей плоскодонке я свернул с основного русла реки сразу недалеко от Светловодска, и, пропетляв по узким протокам, выехал прямо к Кременчугскому мосту.

Правда, после пуска ГЭС, плавни назывались так только по инерции, потому что больше не затапливались полой водой. Но я помню, как однажды, проходя мимо высокого дерева на берегу одного озерца, отец указал мне на его крону и сказал, что там он оставил одну из моих блесен еще во время своего первого приезда на строительство ГЭС. Луга в плавнях чередовались с лесочками, в которых мы с отцом находили вполне приличное количество белых грибов. Так, чтобы заполнить до половины небольшую корзинку.

И только однажды мы набрали здесь грибов столько, что едва смогли унести. Я вспомнил этот эпизод еще и в связи с тем, что он связан с пребыванием мамы на природе, а такие случаи были крайне редки.

Я приехал после первого курса на летние каникулы в Светловодск и был озадачен необычным предложением мамы пойти по грибы в плавни. Дело в том, что, как правило, в лес или на реку мы ходили с отцом, а мама всегда встречала нас дома, но никогда не ревновала к нашим совместным занятиям.

А тут вдруг она сама проявляет инициативу. В ближайший выходной мы собрались в дорогу, и мама взяла с собой не обычную корзинку для грибов, а огромную сплетенную из рогожи кошелку, с которой мы и на рынок не всегда ходили как раз по причине ее слишком большого размера.

Я немного с иронией подумал:

— А не собирается ли мама такую уйму грибов собрать, — но благоразумно промолчал.

Мы встали поутру, но не так уж чтобы очень рано и отправились на автобусную станцию. На кременчугском автобусе доехали пару километров и вышли по требованию на повороте перед самым хутором «Радянским» (то есть «Советским»).

Я еще не успел отвыкнуть от здешних мест, и дорога мне была прекрасно знакома. Сначала окраина леса, потом небольшой лужок, а затем светлая дубрава, к которой мы, собственно и направлялись. Деревья здесь были уже довольно большими, но росли они не компактно, а кучками — по пять-шесть деревьев. Затем прогал в пару десятков метров, а потом снова кучка деревьев-братьев.

Мы еще не успели зайти под сень первых деревьев, как дальнозоркий отец углядел в редкой траве пару красавцев боровиков и рванул к ним. Мама отошла в сторону к соседним дубкам и тоже крикнула, что нашла грибы.

Пока я с сумкой в руках подошел к отцу, чтобы взять его добычу, а потом к маме — отец уже подавал голос от соседней группы дубов. Мама тоже от него не отставала.

Грибы были все как на подбор: крупные и совсем не тронутые ни червями, ни слизнями. Одно плохо. Пока я перетаскивал все тяжелеющую сумку от отца к маме, я не успел найти ни одного гриба самостоятельно. Вскоре я изрядно устал и начал высказывать недовольство. Но мои родители так увлеклись охотой за белыми, что не обращали на меня никакого внимания. Они почти перебегали от одной купы деревьев к другой и почти везде находилась парочка — другая благородных красавцев.

Так продолжалось до тех пор, пока кошелка, заполненная едва на две трети, не сделалась почти неподъемной. Я бросил ее на землю и сердито заявил, что больше таскать не могу. Отец предложил мне поискать грибы самому, но я ответил, что видеть эти грибы больше не хочу.

— Тогда идем домой, — решила мама.

Отец взялся за одну ручку поклажи, я за другую и так мы донесли нашу кошелку до шоссе.

Дома мама приготовила из части нашей добычи отличное блюдо: жареные грибы в сметане. Их ароматный запах и чудесный вкус несколько примирили меня с личной неудачей на тихой охоте.

Через несколько лет построили новую дорогу из Кременчуга в Светловодск. Широкую, асфальтированную. В отличие от прежней, частично грунтовой, по старинке, проходящей через все окрестные села, эта была почти прямой и ни в одно село не заходила.

Когда я в первый раз ехал по ней на автобусе, я обратил внимание, что она проходит прямо по бывшей дубраве, на которой мы с родителями однажды собрали небывалый для здешних мест урожай грибов.