Новый город строился на холмах, протянувшихся цепочкой, то опускаясь, то поднимаясь вдоль рукотворного моря.
Ближайший к ГЭС район назывался «Верх».
В отличие от «Низа», который образовался из старого казацкого села Табурищи и был действительно гораздо ниже части нового города на холме. Дальше по холму располагался парк с высаженными соснами и вольно растущими белыми акациями.
А за ним другой район — «Спецстрой». Здесь предполагалось строить корпуса специального металлургического завода — отсюда и название.
А дальше через большой пустырь располагался еще один район, который назывался «Новый город», хотя он состоял, в основном, так же, как и «Низ», из одноэтажных домов, и на город походил мало.
От пристани до улицы Ленина, как было принято в то время, центральной, было рукой подать. Кроме Дворца Культуры, тогда еще не достроенного, и здания Райсовета, все дома были как, под линеечку, трех и четырехэтажные, сложенные из светлого силикатного кирпича, так, что с моря город действительно выглядел белым.
Этому городу с самого начала была предназначена счастливая судьба. Кем предназначена? Страной, которая его создавала.
И так оно и было, по крайней мере, до тех пор, пока существовала сама страна — Советский Союз. Гидроэлектростанция давала дешевую энергию, бывшие строители ГЭС и их дети и дети их детей должны были стать квалифицированными кадрами.
Страна на десятилетия запланировала работу нового энергоемкого производства. Строить его начали сразу после открытия города — на Спецстрое. И назвали его «Завод чистых металлов». Точнее, на Спецстрое открыли только один цех. А потом построили новые корпуса завода в километрах пяти от города на Ревовке — все-таки производство здесь было вредным. Зато и платили рабочим не только за показатели, но и за вредность — много, как тогда казалось.
Впереди его ожидали, по крайней мере, двадцать пять «тучных лет».
Мы едва подошли к ближайшему гастроному, как увидели толпу людей, возбужденно жестикулирующих и разглядывающих что-то в этом же доме. Там на третьем этаже свесился с балкона крохотный мальчуган. Тельце его почти провалилось наружу и дергалось как у марионетки, и только голова не пролезала сквозь узкую решетку. Пока мы ужасались вместе со всеми, ситуация успела благополучно разрешиться: какой-то мужчина появился на балконе и вытащил малыша из западни.
С такого сюрреалистического сюжета и началась наша жизнь на новом месте.
Новая школа
— Солидный фраер, — сказал плотный прыщавый юноша, мой новый одноклассник, и я даже оглянулся, кого это он имеет в виду.
Оказалось, меня. Это была неправда. Какой же я «солидный» — худенький, еще низкорослый, с вечно вспыхивающим от смущения лицом?
Я стою вполоборота рядом с окном, не в силах оторваться от потрясающей картины, которая из него видна: внизу почти до самого горизонта простиралась голубая вода. Изогнутая полоска бетонного волнолома да едва виднеющийся вдали на горе неведомый полупрозрачный город совсем не портили этот вид.
— Что это за город, там, на горе? — спросил я у стоящей рядом со мной полноватой высокой девушки.
— Это Градижск, — небрежно ответила она.
— Шуба, Мира идет, — раздался чей-то голос.
— Знакомьтесь, ребята, это наш новый ученик. Он почти отличник, — громко произнесла появившаяся в двери учительница, наш классный руководитель, Мира Израилевна, красивая брюнетка, со слегка пробивающейся проседью.
— Пусть идет ко мне, раз он отличник, — махнул рукой крепкий черноволосый парень с низким лбом.
— У меня по русскому четверка, — уточнил я, усаживаясь за предпоследнюю парту, и внутренне ликуя: неужели теперь я буду видеть эту воду и гору каждый день?
Школа была новая, как и все здания в том городе, сложенная из белого силикатного кирпича, трехэтажная, по всей видимости, типовая. В ней было все, что нужно для обучения: и просторные классы, и спортзал, и актовый зал, и небольшой школьный стадион, обнесенный, как и все, что принадлежало школе, невысоким металлическим забором.
Но главным ее достоинством, был, как мне казалось, изумительный вид из окон нашего класса, открывавшийся на Кременчугское водохранилище, которое мы иначе как море и не называли.
Как осени дни в сентябре лучезарны,
И как-то особо светлы вечера,
И воздух на солнце густой и янтарный -
Я все это помню, как будто вчера.
Как будто вчера я ходил в эту школу
В сосновом бору на пригорке крутом.
Плескалось внизу рукотворное море,
И спящим котенком лежал волнолом.
Всегда приходил в половине второго
Крылатый корабль и тянул за собой
Два уса воды желтовато-зеленой
Под ласковым небом над тихой водой.
Здесь девочка в белом казалась мне чудом.
Я память о ней навсегда сберегу.
Ах, милая школа, как рвался отсюда,
А нынче вернуться уже не смогу.
Эти строки я написал, когда уже успел соскучиться по школе основательно, с одной стороны, а с другой позабыл почти про все, отчего так хотел убежать.
Наверное, таковы свойства нашей памяти.
Наш класс был, по совместительству, еще кабинетом ботаники и анатомии, о чем свидетельствовали многочисленные кадки растений на подоконниках и гербарии, и муляжи скелетов за стеклянными стенками шкафов, стоящих вдоль двух стен.
Мои новые одноклассники жили в, основном, в двух частях городка. На Верху жили дети строителей ГЭС и были, как правило, приезжими. Их родители первыми получили квартиры в новых домах, привезли сюда семьи, обжились.
Затем некоторые из них уехали строить Киевскую, а потом Каневскую ГЭС, а их дети остались здесь учиться. Ребятам приходилось вести самостоятельную, почти взрослую жизнь.
Другие жили в Табурищах. Это были потомки казаков, их родители не только строили ГЭС, но и вели личные хозяйства с огородами, фруктовыми садами и домашней живностью. Их дети, разумеется, уже на равных участвовали в домашних делах.
Я чувствовал, насколько многие мои одноклассники по своему жизненному опыту были старше меня.
Было одно весьма таинственное занятие, которое объединяло некоторых из этих ребят. То один, то другой приходил в школу сонными, и тогда его подталкивали и, полушутя, спрашивали:
— Сколько?
— Пять (а иногда семь или восемь) — следовал ответ.
Позже я узнал, что ребята по ночам ходили браконьерить на ГЭС, что было весьма рискованным занятием, а рыбу сдавали задешево какой-то старухе-перекупщице.
Еще одно приятное отличие здешней школы, от школы, в которой я учился в Закарпатье — здесь все классы учились в одну смену. Поэтому занятия начинались не очень рано, как мне помнится, часов около одиннадцати.
Мои родители сняли для нас жилье на обочине Табурищ. Поэтому в школу мне приходилось идти сначала по сельским улицам, а потом через парк. Сразу после приезда эти переходы мне очень нравились.
У нас было два маршрута для прохода по парку. Один, более длинный, предполагал проход по тропинке в глубине парка с постепенным подъемом по овражку почти перед самой школой. Другой маршрут обходил парк почти стороной, но по нему нужно было преодолевать крутой подъем в горку, буквально нависающую над домом еще одного моего одноклассника — Вити Нестеренко, смуглого, похожего на цыганчонка.
Пока не опала листва, я неизменно выбирал маршрут подлиннее. Как приятно было шуршать желтыми листьями, образующими на дне оврага глубокие скопления, мягкие, как перины.
Вечером, разумеется, я предпочитал другой маршрут.
Когда выпал снег и на горке его изрядно укатали, выбор стал не таким однозначным: либо выбираться по оврагу, иногда по плохо протоптанной тропинке, либо карабкаться по крутому склону обледеневшей горки.
Я почему вдруг заговорил об этой горке?
На память мне пришли эпизоды с моей одеждой. Я всегда был к ее выбору очень непритязательным. И безропотно носил то, что давала мама, и что можно было купить в магазинах на наши очень ограниченные финансы.