– Достойным подарком дорогому Леониду Ильичу в этот день будет наш честный, самоотверженный труд на благо родины, и мы обещаем, что так мы будем трудиться всегда, – сказал секретарь парткома предприятия Пестов и под слабые аплодисменты от трёх-четырёх пар рук потянулся к стакану с водой

 Я не любил самоотверженный труд, не призывал к нему коллег и поэтому не сдержался. В свойственной мне манере неправильного выбора времени и аудитории для шуток я сказал: «Самоотверженно долго не протянем, особенно, если не спать с женой и не пить пиво». То ли сказано было слишком громко, то ли кто-то «настучал», но Пестов об этом узнал. С его подачи меня быстренько исключили из списка очередников на приём в кандидаты в члены партии, что автоматически ставило крест на моей карьере в НИИ.        Но «шутка», которую вскоре сыграла судьба с самим Пестовым, оказалась посерьёзнее. Через несколько лет, в конце восьмидесятых, он «пошёл на повышение» и стал инструктором райкома партии, но вскоре был привлечён к уголовной ответственности за спекуляцию валютой и хищение стройматериалов из нашего НИИ.

 НАШИ БИТВЫ

 Новый номер школьной стеной газеты был посвящён предстоящему празднику Победы. Мы остановились около газеты. Всем троим было любопытно хоть мельком посмотреть, что там есть интересного. Самым заметным был заголовок «Наши битвы» Мне сразу вспомнились наши с Вовкой сражения. Случалось, что мы с ним ссорились, но все ссоры забывались, если одному из нас угрожала опасность со стороны внешнего мира. Дать списать другу школьное домашнее задание и заступиться за него в дворовой драке было святым долгом каждого из нас вне зависимости от текущих взаимоотношений. Но особенно взаимная поддержка требовалась весной, когда мы были в возрасте от восьми до двенадцати лет. Весной начинались «морские бои».

 Дело в том, что примерно на месте расположения небольшой часовни, которая сейчас стоит около одного из входов на станцию метро Бабушкинская, в шестидесятые годы прошлого века находился большой дровяной склад. На него для отопления г.Бабушкина по железной дороге, проходившей там, где сейчас находится ул. Енисейская, свозилось зимой огромное количество брёвен. Как-то так получалось, что каждую весну на территории склада образовывалась большая, глубокая лужа. Её глубина нами определялась как «до коленки» или «выше коленки». В первом случае предполагалась возможность не промокнуть в сапогах, но возникали трудности с маневрированием кораблей. Во втором появлялся шанс искупаться «по полной», но зато получить удовольствие от участие в «морском бою». Проникать на территорию склада через или сквозь дряхлый забор для мальчишек из ближайших дворов было элементарно. Таких малолетних авантюристов в округе было немало. Кораблём назывался плот из двух-трёх связанных больших брёвен, или просто из разных досок и прочей мелочи. Материала, естественно, хватало. Когда собиралось больше трёх участников, можно было разделиться на две флотилии и начинать между ними «морской бой». С Вовкой мы всегда были на одном корабле. В бою главным был сам процесс, но захват корабля противника считался победой. Однажды мы пошли на абордаж и захватили корабль противника, но хитрые противники перескочили на наш плот и нагло заявили, что это они захватили наш корабль. Долго потом выясняли, кто кого победил. Каждый раз перед началом сражения договаривались, чтоб не покалечиться, вести его по определённым правилам, например, палками не толкаться. Но обычно, входя в азарт, участники битв правила забывали. Редко кто из них уходил домой сухим и без царапин. Наши с Вовкой матери тогда удивлялись тому, что после прогулок по солнечным весенним улицам, на которых неделями не наблюдалось ни дождей ни луж, мы являлись домой по уши мокрыми. Но, несмотря на все материнские расспросы, про склад мы не раскололись, понимая, что слабинка одного из нас выльется в санкции против обоих. Перед «морскими боями» практически невозможно было договориться, кто будет «за наших», а кто «за белых», или «за фашистов». Мы в боевом задоре орали «за Родину, за Сталина !!!». Противник отвечал тем же. Когда кто-то из воюющих оказывался в воде и в досаде не сдержавшись называл противников фашистами, «морской бой» мог перерасти в настоящую драку потому, что так обозвать, означало нанести жесточайшее оскорбление. Короче, держаться надо было вместе.

 Тогда, стоя у школьной стенгазеты, я и представить себе не мог, что примерно через тридцать лет, мы с Владимиром окажемся в центре Москвы свидетелями и немножко даже участниками значительно более «крутой» конфронтации, чем «морские бои» на дровяном складе.

 Третьего октября девяносто третьего года было воскресенье, и я был на даче, которую уже три года строил своими руками, в основном, по выходным дням. Купить для строительства стройматериалы и хороший инструмент было трудно, а поскольку по дачным участкам ещё не ходили с предложением своих услуг работяги из Средней Азии, то найти строителей за приемлемую цену было ещё трудней. Даже брёвна для стен я «добыл» в виде зарплаты, работая по выходным в бригаде по санитарной рубке леса. Иногда вырывался на природу и помогал сын-студент, но это ему из-за учёбы удавалось не часто. Тем не менее, дачный дом рос, и я старался построить его просторным, с нормальной высотой потолков, чтобы комнаты не были похожи на чуланчики. Питал надежды, что следующие поколения Гараниных, комфортно располагаясь в дачных креслах на просторной веранде, будут добрым словом вспоминать деда-строителя.

 Но ещё в девяносто первом году, когда я только покрыл жестью крышу, представитель какой-то комиссии потребовал, чтобы я на метр уменьшил высоту дома, которая оказалась выше разрешённого для честных граждан норматива. Предполагалось, что только нечестные граждане строят дома выше норматива. Я проигнорировал это требование. И вот третьего октября «комиссионер» появился снова. В ходе состоявшейся беседы я сообщил оппоненту, что ничего ни менять ни сносить не буду и с монтировкой встречу любого, кто захочет хотя бы поцарапать мой дом. Я ещё не знал, что никогда больше не встречу этого типа, поэтому приехал вечером домой обеспокоенным, можно сказать в стадии «на взводе». Надеялся, что ужин у телевизора подействует успокаивающе. Не тут то было! Выпуски телевизионных новостей сообщали о том, что противостояние между Ельциным и парламентом достигло уровня стрельбы. В Москве началась заваруха. Гайдар призвал прийти к памятнику Долгорукому всех москвичей, которые против возвращения старой политической системы.

 Тут надо отметить, что к Ельцину у нас с Владимиром было двойственное отношение. С одной стороны похоже было, что только для изгнания Горбачёва он способствовал разделу СССР. Кроме того, трудно было поверить, что вчерашний коммунист – атеист, снёсший дом Ипатьева, вдруг так быстро стал верующим христианином – либералом.

– Или он раньше врал, прикидываясь сторонником коммунизма, или сейчас он либерал, – считал Владимир.

– Да, – соглашался я, – хочется честного начальника.

 Но с другой стороны Ельцин рушил старую систему, которая оправдывала убийство детей в «прогрессивных» целях, могла не дать моему сыну, будущему инженеру, делать инженерную карьеру без вступления в какую-то партию, засекречивала то, что было известно всем, могла «урезать» крышу моего дачного дома, чтобы он не выглядел слишком богатым. А ещё я хотел посмотреть другие страны и быть уверенным, что в моей стране никому нельзя запретить летать, если у человека для этого есть возможности и желание. Старая система у меня ассоциировалась с противниками президента. Я пошёл к телефону, но он зазвонил раньше, чем я взял трубку.

– Привет! – раздался знакомый голос. – Где встречаемся?

– Через пятьдесят минут у правой передней ноги коня князя, – сказал я.

– Замётано, – согласился Владимир.

 Мы опять с ним были на одном «корабле». На площади перед Моссоветом собралось полно народу. Парень, лет тридцати, призывал откликнуться бывших или действующих офицеров. Я откликнулся. Сказал, что двадцать лет назад служил «двухгодичником».