Основными заказчиками летописей в Чернигове, Ростове, Переяславле-Южном и Переславле-Залесском, Смоленске и Новгороде-Северском были князья и воеводы. Писали их монахи и священнослужители, нарочитые мужи, иногда сами бояре, не чуждые литературного вкуса. Имея собственные корыстные интересы, они тем не менее ощущали себя частью русского народа и со всенародных позиций эти свои интересы обличали!

В дружинной среде было создано «Слово о полку Игореве» – одна из величайших героических поэм рыцарских времен. «Поучение Владимира Мономаха» раскрывает взгляд на мир с престола княжеского, а «Слово» или «Моление Даниила Заточника» – с позиции человека служилого, который из ссылки объяснял князю: «храброго быстро добудешь, а умный дорог!»

Сарказм Даниила, явившего своей судьбой традиционную русскую ситуацию «горя от ума», был весьма популярен у читателей. От Заточника доставалось всем, включая монахов с их видениями и чудесами: «Скажешь, княже – постригись в чернецы. Так я не видел мертвеца, ездящего на свинье, ни черта на бабе, не едал смоквы от дубов». Подобной бесовщины много было даже в Киево-Печерском патерике: важнейшем сборнике древнерусских историй о монахах. Не вошедшее в него Житие Авраамия Смоленского рассказывает, как обличение плохих пастырей навлекло на попа страшный гнев: Авраамия требовали заточить, «к стене пригвоздить и сжечь», чуть ли не «живьем сожрать». Но к «малым и великим, рабам и свободным» проповедовал не только смоленский священник.

Кирилл, епископ Туровский, призывал к состраданию зависимым людям, а митрополит Климент Смолятич насмехался над жадностью епископов, копящих дома, села и угодья. Климент был мудр не только в богословии – его упрекали за цитирование Гомера, Аристотеля и Платона. Монашеское звание, избавляя от повседневных забот, давало наилучшую возможность читать и писать книги. Недаром Житие Евфросинии Полоцкой повествует, как княжна, постригшись в монахини, «начала писать книги своими руками и полученное за них раздавала нуждающимся».

Древнерусские авторы считали книги высочайшей ценностью. Немалое место среди книг занимали переводы. Это были части Библии, византийские жития святых, хроники Георгия Амартола и Иоанна Малалы, летописец патриарха Никифора. Переведены были собрания-изборники исторических и философских сочинений, рыцарские романы и отечественные «хождения», древнейшее из которых описывает поход игумена Даниила в Иерусалим при короле Болдуине.

Связанное с переводами и интересом к человеку развитие литературного языка выразилось и в появлении официальных определений. Во Владимиро-Суздальской летописи князь Всеволод Большое Гнездо «милосерд», сын его Константин – «разумен». Киевляне, убившие в 1147 г. князя Игоря Ольговича за описанные в летописи реальные обиды, все равно – «беззаконные и несмысленные». Безумие феодальных войн побуждало чаще ссылаться на высшую волю: «Наводит Бог по гневу своему иноплеменников на землю… усобная же брань бывает от соблазнения дьявольского». Однако здравомыслие обычно побеждало, и летописцы считали долгом найти земные причины событий: «Выгнали ростовцы и суздальцы Леона епископа, потому что умножил церковь, грабя попов».

Летописные своды Ростова Великого, Владимира и Переславля-Залесского дошли до нас в составе Радзивилловской летописи (ее список XV в. включает 600 миниатюр), начатой с «Повести временных лет» и доведенной до 1206 г. Летописец Переславля-Суздальского (в списке XV в.), доведенный до 1214 г., ярко окрашен в местный колорит, подобно псковскому летописанию XIII–XV вв.

В памятниках, где общерусские сведения менее лаконичны (в связи с более широкими запросами местных властей), все больше воздается хвала могучим, удачливым и щедрым к воинам князьям, побеждавшим в усобицах. В середине XIII в. эти князья подвели своих хвалителей до крайности.

Слово о погибели Русской земли, оплакивавшее некогда могучую «светло светлую и украсно украшенную землю Русскую» после поражения на Калке (1223), осталось неуслышанным. В описании Батыева разорения (1236–1240) летописцы могли без крайнего стыда вспоминать только о сложивших головы рязанских и владимирских князьях: остальные попросту разбежались со своими дружинами, оставив народ сражаться и погибать при защите русских городов.

Памятником того времени стала повесть об Александре Невском, написанная по его смерти (1263) и позже переработанная в Житие. Князь, благоразумно пошедший служить татарам, по крайней мере, славно бился с крестоносцами. Галицкий летописец пытался гордиться храбрым князем Даниилом, принявшим королевский венец от католиков, но не дождавшимся от них помощи и сломленным Ордой. Героями сопротивления стали несгибаемые жители Козельска и люди рязанца Евпатия Коловрата: их подвиги, воспетые в народной песне, только в XIV в. были записаны в «Повести о разорении Рязани Батыем».

Русские митрополиты аккуратно собирали ханские ярлыки на свои владения, князья за них убивали друг друга в Орде и вели татар на Русь грабить соперников; летописание замерло; выжившие книжники собирали и переписывали уцелевшие рукописи. Лишь написанное предками о единстве Русской земли и великой миссии ее народа давало людям возможность мечтать.

Именно в XV в., когда общерусское летописание существовало только в древней части, в новых записях разбиваясь на прославление войн своих князей с «чужими», в народе складывался цикл былин о легендарных богатырях Красное Солнышко Владимира. Неудивительно, что сочетавший образы Владимира Святого и Владимира Мономаха князь часто выступал в былинах растяпой, доводившим Русь до крайности, из которой ее спасали герои из простого народа.

Так, что любопытно, случалось и в древние времена, которые описывали летописи. Именно личная инициатива защитников родной земли стала – даже по официальному Московскому летописному своду XV в. – причиной освобождения Руси от ордынского ига. Для нас это уже другая история, хотя подчеркнуть идейное значение исторических сочинений и сказаний о Древней Руси немаловажно.

Письменные памятники становятся для нас источниками только при понимании истории их текста, обстоятельств создания и мотивов создателей. Это относится не только к летописям, но и к актам. Мы может пользоваться «Русской правдой» и «Псковской судной грамотой» только потому, что ученые точно установили, когда, кем и с какой целью в них были помещены конкретные статьи законов. Для понимания смысла договоров необходимо изучить их формуляр: особенности изложения, принятые в данном виде документов.

Точно так же учеными проведена работа с иностранными источниками, повествовательными и актовыми, например, трактатами византийских императоров, касающимися Руси, сравнение с которыми крайне важно для установления истины, даже в том случае, когда источники чрезвычайно тенденциозны.

Ярким примером является рассказ Галицкой летописи о поездке великого князя Даниила Галицкого на поклон к Батыю в 1250 г. Преисполненный отвращения к татарам и их обычаям, князь, согласно летописи, всячески демонстрирует это; даже чествуемый Батыем, он – согласно летописцу – ощущал, что «злее зла честь татарская»!

Текст явно отсылает нас к гибели в Орде святого князя Михаила Черниговского в 1246 г., представленной в летописи и Житии как восстание против языческих обычаев татар, и подчеркивает, что Даниил был в Орде впервые. Это странно, учитывая, что к тому времени в Орду уже съездили все, даже не особо видные русские князья, не испытавшие утеснений в вере со стороны религиозно терпимых татар.

Тайну гибели Михаила, главного политического и военного соперника Даниила, раскрывают Анналы Бёртонского монастыря (Стаффордшир, Англия), сохранившие протокол обсуждения вопроса о татарах на Лионском церковном соборе 1245 г. На соборе присланный Михаилом киевский митрополит Петр призывал к объединению сил Европы для отражения нашествия Орды. Вместо этого собор принял решение о крестовом походе против собственного императора, собиравшего силы против Орды, а папский легат Карпини был послан договориться с татарами.