Итак, 450 крестоносцев были потеряны. Но при этом заметной части тевтонских братьев и всем рыцарям-крестоносцам Юрьевского епископа удалось спастись: первые сражались недостаточно пылко, чтобы попасть в котел, вторые улизнули с поля боя всем составом, не сделав попытки сражаться. Всего выехало на лед 600–900 крестоносцев, не считая толп чуди. В том числе более 50 рыцарей.
Если им противостояло сильно превосходящее число русских, как сетует немецкий хронист, пусть вдвое или даже втрое – это 1200–1800 высокопрофессиональных, закованных в броню бойцов. Конечно, это не 14 500 ратников, которых отец Александра с собратьями согнали на междоусобную битву при Липице в 1216 г., набрав толпы ополченцев даже из крестьян. Но времена изменились: простым горожанам крестьянам уже нечего было делать на поле боя. Пример чуди, включавшей знать отсталых племен и ее дружинников, это отлично показал. Новая эпоха требовала новых профессионалов.
Потеря 450 воинов, в том числе 26 рыцарей, это много или мало? Сравнительно с ужасной для ордена сечей 1241 г. при Лигнице, где погибли шесть братьев, три рыцаря-послушника и 500 солдат – много. Сравнительно с битвой при Шяуляе, где отважный язычник Миндовг, «как женщин», перерезал в болотах 39 рыцарей, – мало. Миндовг истребил две трети, Александр положил и пленил лишь половину ордена. Но с учетом русских потерь, у новгородцев нулевых (среди воинов, достойных упоминания), это была блестящая победа Александра, ярко показавшего Западу превосходство русского оружия.
Охота на неорганизованных язычников кончилась, сказал святой князь крестоносцам на понятном им языке меча. Вы вышли к границе, защищаемой не уступающими вам профессионалами, стоящими под знаменем Святого креста.
Запад не опережал Русь, даже разгромленную монголо-татарским нашествием, в технологиях, социальной организации и культуре, отраженной в военном деле. Именно этот факт, нами точно установленный, и не вписывается в «добрую старую» картину Ледового побоища. И именно стойкость подобных заблуждений в обществе историков и граждан создает сильное впечатление, что российская история представляет собой собрание непреодолимых мифов.
Мифы действительно присутствуют, и их немало. Особенно это касается раннего периода русской истории, сравнительно слабо освященного источниками, и новейшей истории, весьма политизированной. Однако невозможность их преодолеть вызывает сильные сомнения. На мой взгляд, модные рассуждения о непознаваемости истории Древней Руси в большинстве случаев связаны с непониманием качества источников и инструментов современной науки. Об этом надо сказать несколько слов.
Научный инструментарий
История – это наука. Следовательно, полученная историками система знаний развивается, меняя наши представления о прошлом. Это происходит то постепенно, то рывками, сопровождающими крупные открытия. Для историков, которые творят открытия, такие перемены составляют если не смысл их работы, состоящей в углублении наших знаний, то ее приятнейшее следствие. Почти всех остальных, а это подавляющее большинство читателей, серьезные перемены взглядов на историю раздражают. При отсутствии внутренней установки на развитие науки, на ее обновление нормальная релятивность системы научных взглядов создает ощущение их эфемерности.
В последнее время в обществе – в том числе благодаря снижению качества школьного образования – стало популярным мнение, что выяснить реальные исторические, в том числе и особенно – историко-культурные обстоятельства жизни Древней Руси, нельзя в принципе, из-за недостатков источников, и субъективно, по злой воле историков, которые веками усердно сочиняют историю как хотят.
Действительно, историю, начиная с первой летописи, пишут субъекты, следовательно, она субъективна. Как и математика, замечу я на это, целиком созданная и развиваемая субъектами. Но в точных науках, возразят мне, есть системы проверки истинности, включая эксперимент, и есть материальный субстрат! То же самое есть и в истории, объект которой представляет более сложную систему, чем те, с которыми в естественных науках производится формализация и осуществим эксперимент.
Пробойная сила стрелы, выпущенной из древнерусского сложного лука, с каленым стальным наконечником, пронзающей два слоя кольчуги, а с наконечником из незакаленного железа – не пробивающей ее, устанавливается экспериментально. Так же как любая истина в ньютоновской механике. Действия древнерусской дружины в целом закономерны, объяснимы, предсказуемы и воспроизводимы (с учетом техники безопасности). А поведение более сложных общественных систем, хотя и может быть понято учеными и доказательно объяснено читателю, все более напоминает квантовую физику с ее принципом неопределенности. При этом чаще всего общественная система еще более сложна, а научное описание ее функционирования (в отличие от отдельных элементов и связей) не более доступно для «приземленного разума», чем принцип квантово-волнового дуализма. Последний можно понять, если вы понимаете и признаете созданный для его описания математический аппарат. В противном случае вся квантовая физика будет для вас мистикой и фантастикой. (Она и есть для меня, гуманитария, мистика и фантастика, просто я принимаю на веру заявления квантовых физиков, что они сами понимают, о чем говорят.) Так же и в истории, понимание сложных общественно-культурных систем невозможно без признания значимости и достоверности большого пути умственных усилий, проделанных поколениями ученых.
Но атом, вспомнит читатель школьный курс, для элементов коего сформулирован принцип неопределенности, существует здесь и сейчас, а объекта истории здесь нет. Некоторые даже сомневаются, что этот объект в определенное нами время существовал. И я мог бы, вслед за Бором и Гейзенбергом, усомниться в реальности пары «сейчас» и «здесь», например, для электрона. Но даже в ньютоновских понятиях история вполне материальна. Следы, которые оставляет деятельность человека, столь же реальны, как следы, по которым мы в действительности изучаем физические явления. Не забывайте, что ни один физик не держал в руках электрон, но фиксировал след электрона. И прочность стали определяется по глубине следа от погруженного в нее шарика определенной твердости.
Достоинства и соблазны археологии
В истории самое наглядное, хотя отнюдь не самое простое, представление о следах реальной жизни людей дает археология. Изучаемые ею предметы настолько материальны и очезримы, что вводят нас в сильный соблазн думать, что они сами по себе составляют кирпичики, из которых построено знание. Взял в руки древнерусский боевой топор – и сразу перенесся в жизнь державшего его в руках воина.
Археология представляется профанам более простой и достоверной наукой, чем, например, изучение летописей, потому что имеет дело с предметами, которые непосредственно изготовили и использовали наши предки. А предмет – это вам не мысль, он не изменился и за тысячелетие. Он постоянен и прочен, как кирпич, тем более что часто он и есть кирпич.
Увы, я должен профанов огорчить. Собирательство предметов, при всей его увлекательности, не есть суть метода археологов. Смысл их работы состоит в установлении связей между предметами для восстановления, насколько это возможно в данный момент, материальной культуры мысленно реконструируемого общества, которое нередко и имени своего не имеет, именуясь «археологической культурой». Да, значительную часть времени археологи проводят в поле, на раскопках и почти столько же – за описанием выявленного ими предметного мира. Но 99 % археологии как науки есть плод мысли, основанной на изучении комплексов этих предметов и их окружения, с обязательным и постоянным представлением о том, сколь малой частью предметного мира древности мы сегодня владеем.
Сам предмет, например древнерусский боевой топор, обретает в археологии смысл именно как связанная с материальным объектом мысль ученого. Именно археолог благодаря бесчисленным сравнениям установил, что этим легким, в несколько сот граммов, куском железа с наваренной на скошенной кромке острой полоской стали рубили отнюдь не дрова. Что узкое ушко для тонкого древка означает: перед нами – оружие одного удара, приходящего в цель острым углом закаленного острия, т. е. удара для пробития доспехов, а не рассечения незащищенной плоти. Это (опуская несколько этапов развития мысли) топор закованного в доспехи конника для стремительной и скоротечной схватки. Это оружие профессионального воина, за которым стоит великолепный мастер-кузнец, создавший высокотехнологичное и дешевое расходное орудие войны. Наконец, этот типичный боевой топор представляет культуру страны, находящейся в центре торговых, экономических и культурных связей Европы и Азии, Запада и Востока, Великой степи и мира земледельцев.
