Сама тенденция летописей, которая, как мы увидим в этой книге в деталях, мешает нам достоверно оценить многие описанные в них события, очень ценна для понимания того, что важнее событий – самосознания обитателей Русской земли, и определения, кто был земле хозяином. Не могу не отметить, что основная концепция древнерусских летописей близка и понятна современному русскому читателю. Она соответствует нашему историческому сознанию в большей мере, чем жалкие попытки современных нам фантастов ее оспорить.
При прикосновении к древнерусским текстам модное представление о том, что принятие христианства в конце X в. означало войну с народной традицией, разлетается в прах. Русь для древнерусских книжников первична, принятое от греков православие и пришедшая с ним из Византии и от южных славян книжность – лишь вторая по значению ценность, смысл которой состоит в развитии и украшении Руси.
«Слово о законе и благодати» первого русского митрополита Илариона, обращенное с этой мыслью к Ярославу Мудрому в середине XI в., стало краеугольным камнем русского православия и национальной исторической концепции. Эта концепция соединила христианство, которое русские приняли позже многих народов, и династическую легенду «призванных» князей с гордостью за Русскую землю и верой в ее великую миссию.
Выступив со «Словом» в храме Софии Киевской, Иларион с помощью авторитета Священного Писания доказал, что для новой веры потребны новые люди: они превзойдут старые народы в служении Богу, который не зря «спас и в разум истинный привел» россиян. Предрекая русскому народу еще более великую миссию, митрополит восславил Владимира – наследника великих князей, которые «не в худой и не в неведомой земле владычествовали, но в Русской, которая ведома и слышима во все концы земли».
Не греки крестили Русь, но славный Владимир, не уступающий равноапостольному императору Константину Великому. «Только от благого помысла и остроумия» принял христианство могучий князь, открыв новую страницу истории, на которой русские являются «новыми людьми», избранным Богом народом.
Прославленный летописцами наравне с Владимиром Святым и даже более него, Ярослав Мудрый с полным правом бросил вызов церковному господству Византии, поставив в митрополиты русского священника Илариона вместо греческих монахов, проводивших политику приобщения варваров к империи. Ярослав в корне изменил эту ситуацию, когда при его поддержке Антоний Любечанин положил начало русскому монашеству.
В основанном Антонием Киево-Печерском монастыре в начале XII в. была создана «Повесть временных лет» – свод летописей до 1110 г., ставший основой почти всех последующих сводов. Составитель «Повести» (большинство ученых полагают, что это был монах Нестор, написавший Житие Феодосия Печерского) дополнил начальную летопись сведениями о разных народах из славянского перевода византийской Хроники Георгия Амартола, указав место славян и русских среди потомков Ноя и описав славный византийский поход русских князей Аскольда и Дира, невзирая на то, что они не были Рюриковичами.
Славянский источник дал ему основание изложить библейские события от Сотворения мира, а перевод жития Василия Нового – сведения о походе на Царьград князя Игоря. В рассказе об одолевшем Византию Вещем Олеге монах-летописец припомнил даже предсказавшего его смерть языческого волхва. Летопись славила русских князей и воинов, совершавших лихие набеги на христианскую империю, скорбя о поражениях язычников и превознося правоту сражавшего «греков» Святослава не меньше, чем хитроумие его крещеной матери Ольги, поставившей на место заносчивого императора.
Святослав, воитель за языческую Русь, с любовью описан как воплощение воинской славы: «Не посрамим земли Русские, но ляжем костьми, мертвые бо срама не имам!» – восклицает он, сражаясь хоть и в бесполезном для Руси походе, но исключительно с внешними врагами. Составитель «Повести» с гордостью привел заключенные в результате походов Олега и Игоря договоры Руси с Византией, жития построившей государство Ольги и успешно воевавшего с греками Владимира, только что канонизированных русским духовенством.
Взгляд на историю с позиции единого Русского государства породил резкое осуждение в летописях князей, вступавших в союз с иноземцами в раздиравших Русь усобицах. Уже «Повесть», доработанная в 1116 г. игуменом киевского Выдубицкого монастыря Сильвестром, с огромной убедительностью (фактами страшных разорений при усобицах и блистательных побед при единстве) мотивировала призыв к князьям жить между собой в мире и вместе защищать страну от врагов так, как будто она не разделена на множество самостоятельных, даже враждебных княжеств.
Осуждение княжеской идеи, что «это мое, и это тоже мое», утверждение единства Руси во враждебном мире, странно звучали в условиях реального разделения страны, в феодальной Европе, когда русские князья часто ощущали себя «братьями» между собой не более чем с половецкими ханами, польскими герцогами и венгерскими королями. Призыв лучше погибнуть, как святые Борис и Глеб, чем сразиться за власть с соперниками, выглядел совсем утопично.
Тем не менее летописцы, при усиления раздробленности занимавшие все более частные политические позиции в описании современных событий, упорно хранили общее ядро русской истории, переписывая в начале своих текстов «Повесть временных лет» и продолжавшие ее своды. «Зачем губим Русскую землю?» – звучал вопрос в Лаврентьевской летописи (рукопись 1377 г.), включившей после «Повести» Владимиро-Суздальское летописание XII–XIII вв., и в Ипатьевской летописи (список XV в.), где «Повесть» продолжили летописи Киевская (XII в.) и Галицко-Волынская (XIII в.). Замечательной особенностью последней, столетия продолжавшейся лихими галицкими воинами и гражданами, было огромное внимание к людям, их характерам и драмам. Здесь мы видим любовь, которая может заставить князя бросить престол, здесь помещен рассказ о половецком певце, воскликнувшем, получив с родины траву евшан: «Да луче есть на своей земле костьми лечи, нели на чюже славну быти!»
Реальную жизнь людей на Руси раскрывали и другие летописи и вошедшие в историю литературные памятники. Крупнейшим летописным центром был Великий Новгород, прославленный Новгородскими I–V, Софийскими Первой и Второй, Карамзинской и другими летописями: на самом деле это огромные летописные своды. В издревле вольном городе летописи писали при дворе архиепископа, в Юрьевом монастыре; в церкви Святого Якова на Добрыниной улице трудились летописцы священник Герман Воята и пономарь Тимофей (он написал также «Лобковский пролог» – сборник сказаний и житий). Полагают, что древнейшую новгородскую летопись заказал посадник Остромир, для которого было написано и знаменитое красотой Остромирово Евангелие (рукопись середины XI в.).
Лаконичное по форме и чрезвычайно детальное по политико-экономическому содержанию, новгородское летописание хотя и учитывало другие русские летописи, но до XVII в. велось особняком, с позиции граждан, считавших свой город самым древним и славным «отцом» Руси, а на знаменах писавших не сакраментальное «С нами Бог», но свое: «Кто на Бога и Великий Новгород!»
Сравнение летописания крупнейшей в мире средневековой республики с летописями великих княжений, где князья также, но на более-менее постоянной основе служили городам, приводит к любопытному выводу. Новгородцы более критично описывают повседневно наблюдаемые ими плоды народовластия, чем «княжеские» летописцы. Для граждан древней республики «воля народа» далеко не идеалистична. Это результат борьбы различных группировок «золотых поясов», которых иногда жестоко поправляют, изгоняют и даже убивают обиженные ими «черные люди».
А для прокняжеских летописцев выступления народа против воли князей временами выглядят преступными, но… именно народ неизменно прав, отстаивая единство Руси против княжеских усобиц и внешних врагов. Народ в княжеских летописях – понятие идеальное. Ему, в рамках городского населения, приписаны свойства хозяина Русской земли, сменяемыми правителями которой являются князья. Народ всех княжеств и земель сознает себя русским, понимает смысл единства и губительность разделения. То есть именно народу ученые книжники обоснованно приписывают национально-государственную идею, которая прекрасно отражена также и в устном эпосе.
