Возможность «хлебного пополнения» за счет черноземных «диких поль» отвечала настоятельной потребности содержания пехоты на жалованьи (соответствующая часть подворного обложения так и называлась: «стрелецкий хлеб») и кавалерии на поместном окладе. Начавшееся во время войны наступление России в Диком поле означало укрепление могущества державы и рост ее потенциала: экономического и военного. В интересах прежде всего дворян, ведь сам Федор Алексеевич был первым дворянином. Это наступление отвечает нам на важнейший вопрос о взглядах Лызлова: если он такой умный, то почему он так стремился воевать?

Андрей Иванович Лызлов, оказавшийся в 1677 г. на острие атаки в Диком поле, справедливо живописав в «Скифской истории» разорение Турции собственной военщиной, поспешил оговориться, что все эти потери не так уж важны, поскольку султан имеет «от стран своих наибольший прибыток, нежели доходы серебра». Это – введенная около столетия назад великим визирем Мехмет-пашой Соколлу (который организовал войну с Россией в XVI в.) система пожизненного «обладания» селами и деревнями – тимарами – под условием военной службы, напоминающая ранние русские поместья.

Восторг стольника Лызлова перед тимарами, благодаря которым султан, по его словам, может без затраты «единаго сребреника» содержать до 150 000 конников и поднять их на войну одним мановением руки, вполне понятен. Русский помещик забывает, что пишет о враге, когда вещает о двойной пользе тимаров. Во-первых, они «толико содержат в крепости подданных султанских, яко (те) и двигнутися не могут тако скоро, донеле же бы не приспели на них те воинства, яко соколы некия» (выделено мной. – А. Б.). Во-вторых, когда часть турецких помещиков остается «в домех управления ради подданных своих», другая всегда готова «на войну, идеже бы прилучилась».

«И тако, – похваляет неприятеля историк, – то надлежит и к целости государственной, дабы не зачиналися бунты, и к воинскому делу суть многою помощию». Собственно, Лызлов считает организацию тимаров первым «наикрепчайшим основанием государства Турецкаго». Второе основание – насильственный набор христианских детей в янычары, но Андрей Иванович подчеркивает ложность мнения, будто последние определяют «крепость сил турецких».

Еще бы! Ведь и в России лучшая регулярная пехота, выборные солдаты и московские стрельцы, сыграв главную роль в Чигиринских походах, возглавили в 1682 г. Московское восстание и претендовали на место «надворной пехоты» – в противовес дворянам-кавалерам[240]. В путивльские стрельцы сбежали крестьяне Лызловых – Сныткины, но были возвращены и заставлены «жить для работы в Москве». Во время восстания они, «собрався с воровскими многими людьми, приходили к отцу ево на двор, и хотели убить ево до смерти, и дом их разорить».

Андрей Иванович, разумеется, был в дворянском ополчении под Троицей, готовясь по приказу главнокомандующего В.В. Голицына выступить в карательный поход на Москву (№ 13). После поражения восстания бережливые хозяева вновь приспособили Сныткиных к работе, но как только Андрей Иванович отправился в Крымский поход, один из бунтарской семьи крепостных «разори дом ево и пограбя многие пожитки, с двора у него ушел». Андрею Ивановичу пришлось судиться год, чтобы опровергнуть заявление Сныткина в Разрядном, а затем в Малороссийском приказах, «будто оне ему не крепки»[241].

Выигрыш дела ученым историком вовсе не значит, что Лызловы не закрепостили Сныткиных на украйных землях какой-нибудь неправдой. Начало русско-турецкой войны стало и началом генерального наступления крепостников на юг. Летом 1672 и весной 1673 г. царь Алексей Михайлович объявил о раздаче церкви и «всяких чинов служилым людям для хлебнаго пополнения» земель на южных рубежах. Дворянам обещались огромные прибавки: в 1000 четвертей боярину, по 800 окольничим и т. п., даже стрелецким сотникам и сокольникам сулили по 100 четвертей! Надо было лишь победить в войне…

Едва вступив на престол, Федор Алексеевич должен был удовлетворить просьбы дворянства и, пока идет завоевание земель дальних, наделять свободными землями вокруг пограничных крепостей (в будущих военных округах) русского юго-запада. Вскоре царь разрешил дополнительно до половины поместий «в украйных городех из диких поль продавать в вотчину, а имать за четверть по полтине» – гектар за рубль, чуть не даром![242] К концу лета 1676 г. юный государь пожаловал поместьями и деньгами все дворянство Севского полка Г.Г. Ромодановского. Весной 1677 г. бояре приговорили отписывать дворянам пограничных городов в поместья те земли, на которых они поселились, а поскольку пожалования и самозахваты частенько превосходили оклады – решено было утверждать владение поместьями не по окладам, а по фактическому владению и сохранить систему продажи земель в вотчину, в оклад не входившую[243].

Уже в 1678 г. правительство с удовлетворением отмечало рост «хлебного пополнения» с юга, а крестьянское население южной границы благодаря государственной политике освоения и защиты земель достигло 470 тыс. человек, против 230 тыс. в 1646 г.[244] Освоение плодороднейших земель тормозилось только проблемой безопасности поселенцев. Высвобождение армии из сражений с турками, успокоившимися после разрушения Чигирина, позволило взяться за ограждение новой территории основательно.

Огромная и дорогостоящая российская армия выводилась на южные рубежи в 1679 и 1680 гг. не только для того, чтобы продемонстрировать туркам и татарам готовность продолжить войну в случае неудачи переговоров. Важно было, конечно, под предлогом всячески раздуваемой правительством военной опасности реально поставить в строй расписанных по полкам, дивизиям и военным округам военнослужащих и сим провести военно-окружную реформу в жизнь.

Но хозяйственная сметка государя позволила сочетать политические потребности, строительство армии и устремления дворянства. За два года силами действующей армии в Диком поле была возведена мощная Изюмская черта[245], отодвинувшая границу на юго-западе на 150–200 км к югу. 21 ноября 1680 г. царь Федор Алексеевич получил «строельные книги и чертеж новой черты»: вал 8,5 м толщины и 7 м высоты со рвом до 5,3 м шириной и 6,4 м глубиной, усиленный десятками крепостей, оградил от набегов татар территорию в 30 тыс. кв. км.

Еще большие территориальные приобретения сулила Новая черта, в ключевой точке которой трудились в 1678 г. отец и сын Лызловы. Она велась от Верхнего Ломова через Пензу на Сызрань, отсекая огромную часть Дикого поля от набегов крымских татар и всевозможных степных разбойников (1676–1684)[246]. Грабить на прочно завоеванной Россией плодородной земле могли отныне только дворяне и воеводы.

Как вскоре отметил строитель Изюмской черты генерал Г.И. Косагов, «в прежних городках по Новой черте люди не пребывают же от воеводцкого крахоборчества: без милости бедных людей дерут»[247]. Вполне вероятно, что Лызловы, известные, как и Косагов, неприязнью к мздоимству и «краже государственной», не входили в число сих крохоборов; по крайней мере незаметно, чтобы они обогатились на строительстве Новой черты. Но такие администраторы были нужны в военное время: сановные воры являются обычно на все готовое…

Важнее, что и Косагов, и Лызловы, и сам царь Федор Алексеевич видели в строительстве укрепленных рубежей не просто защиту земледельцев от кочевников, а остро необходимое ограждение крепостного хозяйства. Зажиточный, защищенный крестьянин «должный оброк своему господину да воздает» (как выразился Сильвестр Медведев, урожденный курский дворянин). Земледельцы, подумавшие иначе, немедленно восчувствовали на себе тяжесть руки феодального государства.