«Так, прекрати! – снова осадила себя я. – Какая разница, какое на тебе будет платье? Что еще за глупости лезут в голову? Не планируешь же ты красоваться перед господином Эдвином?»
– Нет, не планирую! – твердо сказала я вслух и назло себе достала из стопки именно это невзрачное бежевое платье. Повесила его на спинку кресла, аккуратно расправила (отличная материя, почти не мнется!) – и вздохнула.
Я подумала, что уже лет восемь ни перед кем, кроме мужа, не красовалась.
Марис приметил меня на конкурсе, где я, шестнадцатилетняя художница, полная надежд и больших планов, показывала маститым мастерам свои акварельные пейзажи. Я рисовала их по-честному, без всякой магии, и очень старалась! О том, как над ними работала, я рассказывала, немного волнуясь, но довольно уверенно и бойко. Но вдруг я столкнулась с заинтересованным взглядом молодого черноволосого мужчины с родинкой на щеке – и сбилась, запнулась, замолчала. «Что же вы, деточка? Вы очень хорошо говорили! Продолжайте!» – подбодрил меня добрый профессор с белой бородкой клинышком. Но я лишь кашлянула и нелепо пробормотала: «Это всё. Благодарю за внимание». Профессор тогда огорченно вздохнул. Впрочем, мне все равно поставили высшие баллы и вручили приз – громоздкую деревянную коробку с кистями и масляными красками.
Мои пейзажи еще долго располагались в Новой художественной галерее на Побережье. Но меня уже не слишком это волновало. Я думала только о Марисе – о черноволосом мужчине с родинкой, молодом художнике и преподавателе изящных искусств. После конкурса он похвалил мои работы (правда, высказал некоторые замечания – и довольно едко). Потом вызвался меня проводить, и мы в неказистой карете отправились к особняку, где я жила вместе с папой (мама умерла, когда я была совсем маленькой и еще не ходила в лицей). Всю дорогу мы говорили об искусстве – точнее, он говорил, а я слушала и кивала. А потом… Мы начали встречаться почти каждый день и через год, в семнадцать, я стала его женой.
Да что же такое?! Опять Марис! Достаточно!
…Интересно, догадался ли кто-нибудь в этом восхитительном отеле разогреть для меня воду? Если нет, надо обязательно попросить, – я не хочу плескаться в каком-нибудь ледяном корыте и подхватить простуду.
Прежде чем закрыть саквояж, я опустила руку на самое дно и убедилась, что самое ценное – то, что завернуто в плотный розовый сверток – на месте. Да нет, это не ценное, а бесценное! Совершенно успокоившись, я щелкнула блестящими замками. Под «прекрасный диван» мой увесистый саквояж не поместился – пришлось разместить его под письменным столом.
Уложив приготовленные вещи в квадратную холщевую сумку, я заперла дверь, переоделась. Плотно запахнула на груди халат и, взяв сумку, с опасением вышла из комнаты. После того, как я познакомилась с вершиком Шаной – вязаным шариком на ножках! – я была готова встретить кого угодно: говорящих пауков, порхающих пингвинов, гномиков ростом с кулачок…
И отшатнулась, увидев возле двери долговязого, печального, очень худого и почти прозрачного человека в сером мешковатом костюме. У человека были впалые глаза, впалые щеки, лысый череп, и походил он то ли на призрака, то ли на окончательно изможденного человека, который не спал много ночей подряд.
– Совершенно недоброе утро! – печально сказал незнакомец, глядя на меня.
– Почему недоброе? – прошептала я.
– Пасмурно. Сыро. Скоро осень. И встретить девушку в халате – плохая примета.
– Отчего же плохая? – растерянно поинтересовалась я.
– Примета гласит, что девушка займет умывальню на час… – грустно заявил человек и пошел прочь. Но вдруг обернулся и проговорил: – Я Человек номер Четыре. Неприятно познакомиться.
Глава 7. Мастихин
Я не успела ничего сказать Человеку номер Четыре – он скрылся в одной из комнат. «Неприятно ему... Будто мне так уж приятно знакомиться с таким расчудесным господином!» – проворчала я, поправив висевшую на плече холщовую сумку.
Плотно прикрыв дверь (для этого мне пришлось несколько раз крепко ею хлопнуть, чтобы она ровно прилегла к косяку), я заперла голубой кабинет на ключ и направилась по узкому сумрачному коридору в сторону умывальни. Под ногами пискляво скрипели ободранные половицы. С потолка кое-где свисала паутина.
По давней рабочей привычке я машинально подсчитывала в уме, в какую сумму обошелся бы ремонт этого красавчика-отеля. Но поняла, что никакого смысла ремонтировать его нет – дом такой дряхлый и так нелепо спроектирован, что даже сильная магия не поможет его улучшить. Гораздо логичнее его снести – и построить здание заново.
Ах, какая симпатичная гостиница у меня бы получилась, если бы я взялась за это дело! Как славно можно было бы ее обустроить! Но если это никому не нужно, не стоит и начинать. Ведь меня пригласили для реконструкции дворца, а не заштатного отеля. Надеюсь, я смогу приложить в столице все свои умения и выполнить работу достойно.
В конце коридора я нашла облезшую дверь с ожидаемой табличкой «Это умывальня!!» Но умывальни за ней не было – деревянная, с широкими ступенями лестница без перил вела вниз. На стенах с осыпающейся краской были размашисто нарисованы кривые синие стрелки и выразительная надпись: «Моются там!!» Осторожно спустившись по ненадежной лестнице, я приоткрыла тяжелую, на пружине, скрипучую дверь.
Я была готова к умывальне, похожей на старый сарай. Но оказалось, что волновалась зря, – довольно просторное помещение без окон выглядело более-менее приличным. Освещалось оно двумя уныло покачивающимися керосиновыми светильниками – прогресс в виде электричества, давно распространенного на Побережье, сюда, видно, еще не добрался.
В туалетной комнате я увидела голубую, с кривой трещиной, раковину с примитивным медным рукомойником. Над раковиной кто-то неровно пристроил овальное зеркало в деревянной раме – я заглянула в него и ужаснулась: как отвратительно выгляжу! Бледная, перепачканная, точно подтаявший снег!
На железной, чуть тронутой ржавчиной полке желтела мыльница-ракушка с увесистым куском розового душистого мыла. На крючки, прибитые к стене, можно повесить одежду, на широкую лавку – положить вещи. Из умывальни проход вел в нежарко натопленную деревянную комнатку с длинной скамьей и сизой лоханью, полной чистой теплой воды. На низенькой полке выстроились в ряд разноцветные ковшики – красный, оранжевый, белый. На полу поблескивали несколько тазов, вложенные один в другого. Был даже душ, прилаженный к громоздкому подвесному баку. Ничего роскошного я не ожидала, а для того, чтобы просто помыться, все это вполне годилось.
Задвинув железную щеколду, я огляделась по сторонам и развязала пояс бархатистого бордового халата. И по привычке глянула на тонкий, давно заживший шрам на левой груди.
Мастихин… Мастихин – узкая металлическая лопаточка, которой художники смешивают густые масляные краски или очищают палитру. Мастихином можно наносить мазки, чтобы создать на холсте особую текстуру. Мастихином можно творить. А еще, как я поняла однажды, заостренным концом мастихина можно с силой провести по груди любимой женщины. За что? Только за то, что она, как показалось мужчине, слишком весело, беспечно и кокетливо разговаривала со своим коллегой!
«Да ни с кем я не кокетничала, это была обычная деловая беседа!» – крикнула я тогда. Он не поверил… Брызнувшую кровь я остановила довольно быстро. Но узкий шрам остался навсегда на груди… и на сердце.
Конечно, муж не хотел меня убивать или калечить. Он уверял потом, что вовсе не собирался царапать меня мастихином, – убеждал, что всё произошло случайно, просто от нахлынувшей ревности резко потемнело в глазах. Но мне показалось, что он намеренно решил сделать мне больно и, конечно же, испугать. Ведь он не накинулся на меня прилюдно. Подождал, пока мы вместе придем домой.
Это произошло давно – лет пять назад. Сейчас я ругаю себя, что не ушла от мужа в тот же вечер. Ведь еще жив был мой прекрасный папа, который бесконечно мною дорожил, называл «своим подснежником» и повторял, что в профессии я талантливее его и многого добьюсь. Отчего же я не отправилась к отцу? Я боялась за папу – он был пожилым человеком с больным сердцем, и я не хотела, чтобы он за меня переживал.
