«Полежу, пока она откроет дверь и войдет… и еще сделает два шага по комнате… да, и тогда встану», – думала я, выглядывая из «домика».

Когда Люся вернулась, в ее руках был кусок материи. «Что это? Ух ты! Чье это? Кто у нас такой богач? Какой шик!..»

– На, это тебе, – ласково сказала Люся и, чтобы я не оголяла руку, просунула ткань прямо под одеяло.

90

Получив такой роскошный подарок, само собой, я тут же встала, вскочила. Как раз накануне размышляла, что совсем нечего надеть и вот, с утра такое чудо. В меру плотная смесовая монохромная ткань слегка поблескивала и почти не мялась: «Откуда в Туркужине такая?»

Наблюдая за шьющей мамой, выбирая вместе с ней ткани, с раннего возраста в них разбиралась. Развернув отрез, я разочарованно вздохнула: «Слишком мал! Разве что на юбку, и то недопустимой для черкесской девочки длины. В городе я бы еще надела такую, но в селе…»

«Однако всегда есть решение. Оно есть просто всегда, нужно только немного подумать. Что, если не подшивать юбку вовсе?.. Если, например, пришить по́низу тесьму?.. И машинки у них нет», – думала я, доставая из коробки со швейными принадлежностями тесьму и нитки.

Найдя, что искала, решила шить руками. Волнообразная тесьма откровенно не подходила к выбранному фасону юбки, но: «Для разового или даже недельного дефиле по Туркужину сойдет».

Быстро раскроив ткань и сшив, что называется, за один присест – все легко, когда есть вдохновение, – уже в новой юбке я вышла во двор. Коротенький полу-клеш с крохотной блузой на теле балерины с низким гемоглобином. Густые длинные волосы, заплетенные в две толстые косы.

Умывалась ли я в то утро – не помню; наверняка не застелила постель и точно не убрала за собой швейные принадлежности.

91

Стоя во дворе, в говорящем звуками сельской природы безмолвии, я казалась себе совсем взрослой: знала, что кажусь красавицей; знала, именно таким как я посвящают стихи и строят для них зáмки. Но меня не прельщали ни стихи, ни сказки, ни зáмки. Но замкú. Те замкú, что висели на дверях и цепях моего внутреннего зáмка.

«С таким грузом не полюбить, это точно… а без любви не стать писателем, это уж наверняка… но не став писателем, я просто проиграю эту жизнь… и что, если освободившись от цепей, замкóв и зáмка, обнаружится, что и сердце тоже каменное?.. и оно по своей природе не умеет любить… какое же это будет разочарование… и позор… хоть бы ненадолго получить живое любящее сердце… я хотя бы знала тогда как правильно себя вести, и потом могла бы претворяться живой сколько угодно… но так, не зная по-настоящему, что значит быть человеком, женщиной… как же жить, чтобы никто не догадался, что мое сердце… что Я бесчувственна, жестока и слепа, и не женщина, не девочка, но… мужчина?.. кто я вообще?..»

92

Что ни говори, день начался удачно. Теперь все равно, куда идти и с кем встречаться. «Не буду сопротивляться сестрам; у меня есть подарок и что бы меня ни ждало этим многолюдным днем, я справлюсь… а, вот и они, легки на помине…» – через огород во двор заходили кузины, мои сверстницы Роза, Рима и Селима, которая была на этот раз с младшей сестренкой Симой.

Девочки поздоровались с Люсей и моей Мариной – те, помнится, кормили кур, разбрасывая, смоченное в воде старое пшено с остатками хлеба и зернами кукурузы.

Марина с детства проявила себя противницей праздного времяпровождения, так что к нашей компании никогда не присоединялась. Кузины, отпетые любительницы всяческих развлечений, Марину гостьей не считали и тоже не интересовались ее персоной.

Между тем, девочек привлекала не только я, но и мой гардероб…

Нет, не так: девочек привлекала не столько я, сколько мой гардероб. Состоявший всего-то из нескольких платьев, блузок и юбочек, сшитых мамой из ацетатного шелка или ситца…

93

В описываемые времена давняя традиция черкесов одаривать друг друга по многочисленными поводам приняла необычную форму, став, в большинстве случаев, простым обменом наборами предметов повседневного пользования.

В набор входили, как правило, завернутые в полотенце, кусок мыла, духи или одеколон, чулки или носки, и отрез ткани. Наборы лежали наготове, наверно, в каждой семье – вдруг гости или похороны. Зачастую подарки тупо передаривались.

Бабушка Уля откладывала наборы на собственные похороны, добавляя их к накопленным чемоданам новых вещей, которые нужно раздать после ее смерти. Однако ей никогда не удавалось сохранить отрезы ткани. Усвоив с ранних лет мамино: «Молодые все красивые», я свято верила в собственную привлекательность и в то, что останусь такой в любом наряде. «Из полотна любого качества и расцветки можно сшить приличную вещицу, если прилична сама модель», – думала я, и эта убежденность оставляла бабушку без единого отреза.

За счет того, что мы шили сами – мама и я – наш гардероб отличался некоторым разнообразием. Однако если речь заходила о магазинной одежде – теплом трикотаже, трикотаже вообще, пальто или обуви – сразу возникала проблема, вызванная, прежде всего, отсутствием денег.

Например, на период с мая по октябрь включительно, мы получали по единственной паре босоножек. При ежедневном их ношении, обувь не доживала до первого сентября. Чтобы сберечь ее для школы – сезон босоножек иногда длился вплоть до ноября – в городе мы с сестрой все лето гуляли босиком; обходя обжигающе раскалившийся под палящим солнцем асфальт, перебегая открытые места по клумбам, в тени домов и деревьев.

Но. Это были наши «городские» секреты, которые не стоило сообщать кузинам, жаждавшим поносить мои платья. Безропотно давала сестрам некоторые из них. Хотя легче подарить, чем потом донашивать кем-то надеванное. Я бы и подарила, но это был мамин труд и мамина забота, потому не решалась принять без нее такое решение.

Что касается одежды Марины, она никому не подходили по размеру.

94

Разобравшись с нарядами для сестер, в новой юбке я отправилась гулять. Ближе к обеду, выйдя на главную и единственную улицу Туркужина, мы с сестрами сели на скамейку возле дома одного из родственников.

Я тут же зажалась. «Здесь полно прохожих и с ними надо здороваться, отвечать на вопросы, улыбаться, вести беседу, одним словом. Все прохожие знают меня; следовательно, и я должна их знать. Но что же делать, как скрыть, что я не помню имен и лиц большинства своих родственников, даже самых близких? А все потому, что они не интересны мне, сливаются в одну безликую массу. Видимо, я совсем плохой, двуличный человек, раз не могу сосредоточиться на элементарных вещах, не в силах запомнить лица и имена собственных родственников… Теперь-то моя тайна и откроется, люди непременно услышат звон цепей и клацанье замкóв на дверях моего уродливого каменного не зáмка, но сердца», – все это я думала, уползая в себя всякий раз, как на дороге появлялся очередной путник.

Прохожих было не так много, на самом деле, но и не мало.

Следуя этикету, мы вставали всякий раз, как проходили старшие. Увидев меня, они останавливались расспросить о самочувствии бабушки Ули, передать ей и маме слова приветствия. Вежливо улыбаясь, я старалась давать односложные ответы: «Спасибо… хорошо… да… передам».

Кузины с удовольствием меня прикрывали. Бойкие сестренки подсказывали, что и как говорить, когда встать, когда можно садиться, и так далее. Внимание, которое я привлекала, им нравилось – они развлекались.

Ближе к полудню дорога опустела.

– Мы уже достаточно здесь сидим, – говорила я Тени. – Столько людей прошло мимо нас. Хочу, чтобы закончилась эта пытка спонтанного общения. Хватит с меня, утренний подарок уже отработан. Когда сестры предложат уйти? Пусть до тех пор к нам никто не подойдет… жарко… как жить, не зная адыгского языка? тут все говорят только на родном… все друг друга знают… все жизнерадостные… Хочу поскорее уйти; слышишь? где ты? почему тихо? эй…

95

Выглянув из себя, я обнаружила двух подростков. Общаясь с ними, сестры заливисто смеялись. «Боже мой, мои сестры такие же как Чудягина Наташка. Почему я не могу смеяться и шутить как они?» Взгляды подростков были обращены на меня, они что-то спрашивали именно у меня. «Как долго они так стоят и о чем спрашивают?»