– Я… я не знаю, – растерялась Твила, – на ваш выбор.

– Ну, тогда баллада! – торжественно провозгласил он, удовлетворенно потер руки и приступил к декламации.

Твила слушала его краем четверти уха. Неуютный трактир заставлял ее нервничать, а не то она бы обязательно оценила его старания. Голос у Валета, в противоположность наружности, оказался очень приятным, можно даже сказать, бархатным и завлекающим, лишь с самой легкой ноткой гнусавости. В особо эмоциональных местах он подбавлял в него хрипотцы (гневной, умоляющей или презрительной – в зависимости от обстоятельств). К тому же сей господин ей не подмигивал, не манил пальцем, не облизывался на нее и не предлагал «раздавить чарочку терновой». Наоборот, он так погрузился в свою балладу, что даже прикрыл глаза и как раз с чувством выводил:

когда откуда-то из кухни вынырнул, сопровождаемый грохотом кастрюль, Тучный Плюм и направился к лестнице, ведущей на второй этаж.

– Спасибо, – перебила рассказчика Твила. – Это было очень-очень красиво. Мне правда понравилось. А сейчас мне пора.

Она поправила скатерти и бросилась было догонять Плюма, но тут Валет крепко ухватил ее за локоть.

– Куда же вы, мадемуазель? – оскорбился он. – А как же три монеты?

– Какие три монеты? – не поняла Твила.

– Ну, как же: не думали же вы, что прославленный сказитель, менестрель, жонглер, певец, зубоскал и рифмоплет – в общем, я – будет тратить свой гений впустую? Бросать на ветер, так сказать? Нет, сразу видно, что вы не могли так подумать! Вы слишком хорошо воспитаны, мадемуазель, чтобы допустить подобную нелепость.

– Так вы хотите три монеты за балладу? – догадалась Твила и похолодела.

– Естественно, – кивнул он, – сам бы я, возможно, выбрал что-то попроще и, соответственно, подешевле. Но мадемуазель предпочла балладу, что, впрочем, лишь выдает ее хороший вкус.

– Но вы сами предложили балладу…

– Значит, это выдает мой хороший вкус, – начал раздражаться Валет. – Неважно. С вас две монеты. Или вы вздумали меня обобрать?

Последняя реплика подкрепилась сдвинувшимися бровями и угрожающим тоном.

– Что вы, и в мыслях не было! – пролепетала Твила. – Но у меня нет таких денег… Пока нет.

На глаза едва не навернулись слезы при мысли о том, как ловко он ее провел: придется отдать за балладу недельный заработок! И теперь Твила не знала, злиться ей на себя за то, что так глупо попалась, или за то, что не удосужилась выслушать самую дорогую в жизни балладу.

– Я принесу долг в конце недели, – поспешно заверила она.

– И не вздумайте меня надуть, – с нажимом предупредил ловкач.

В этот момент от крайнего стола кто-то противно прохрюкал:

– Эгей, новую подружку себе завел, а, Валет?

– Что, не удалось расшевелить леди Мадленку? – подхватил другой.

– Все так же холодна?

Стены трактира дрогнули от дружного гогота, аж пыль поднялась столбом. Валет тут же выпустил ее локоть. Его лицо потемнело от гнева.

– Да как ты смеешь, мерзавец! – взревел он и бросился на сидевшего ближе всех остряка, выставив вперед золотой нос, как клюв.

Тут же завязалась потасовка, и Твила, не оборачиваясь, поспешила к Тучному Плюму.

– Посуду не бить, столы не ломать! – рявкнул тот с площадки второго этажа.

Трактирщик был слишком занят тем, чтобы уберечь свое имущество, а потому не глядя (но все же внимательно) отсчитал ей четыре монеты. Обрадованная, что ему сейчас не до нее, Твила крепко зажала их в руке и поспешила к выходу, старательно огибая дерущихся.

Уже в дверях она напоследок обернулась. Валет лежал на полу и орал: «Получи, негодяй!», пока сидевший на нем коротышка дубасил его по лицу.

Искренне понадеявшись, что скулы сказителя крепче кулаков коротышки, Твила выскочила наружу.

На крыльце ей тут же преградил дорогу какой-то толстяк. Он двинулся на нее, широко расставив руки и бессмысленно почмокивая губами. Судя по виду, он уже не в первый и даже не во второй раз за вечер возвращался сюда за кружкой. Увернувшись от его объятий, Твила соскочила с крыльца и запетляла между домами. Она бежала наугад, не оглядываясь, чтобы проверить, не преследует ли ее кто-нибудь, и остановилась отдышаться, только когда заметила, что последний дом давно остался позади, со всех сторон ее окружают поля и заросли, а сама она стоит на проселочной дороге. Повертев головой, Твила сообразила, что окольными путями выбралась из деревни.

На пустынной дороге не было ни души, но впервые за день ей стало спокойно. Она знала, что если пойти дальше и свернуть направо, то она окажется в том самом лесу, где ее нашел мастер, а если идти, не сворачивая, то набредет на церковь – ее шпиль поблескивал впереди, как маяк. Как хорошо, что теперь у нее есть дом, куда она может вернуться!

Твила повернула в обратный путь, но не успела сделать и пары шагов, как что-то ее остановило. Этим чем-то был запах, вернее, аромат – такой никак не ожидаешь учуять на проселочной дороге. Пахло сдобным печеньем и молоком. Да так сладко, что она почти представила нежную сливочную пеночку на его поверхности! Дивное благоухание струилось из зарослей на обочине. Немного помедлив, Твила сошла с дороги и свернула к кустам. По мере того как она пробиралась, аромат становился все сильнее и слаще, и ей вдруг представилось, что она сейчас выйдет к молочному озеру, берега которого выложены печеньем…

На деле она вышла к прудику или даже болотцу. Аромат внезапно ускользнул, но его отголоски продолжали витать где-то поблизости. Источника не было видно, и Твила подумала, что ошиблась, спутав запах сдобы с каким-то другим, не менее приятным. Может, есть растения, которые так пахнут? Одно не вызывало сомнений: это обособленное местечко ей нравилось. Здесь было уютно и даже тепло. Если на дороге она ежилась, то здесь ветра не было.

Болотце располагалось в круглой низинке, в оправе из камышей и дрока. Его гладкую, как черное зеркало, поверхность не беспокоила даже малейшая рябь. На другой стороне что-то поблескивало.

Твила огляделась и, убедившись, что, кроме нее, здесь никого нет, спустилась к воде. Та красиво мерцала и была какого-то удивительного оттенка, своего собственного, ничуть не зависевшего от цвета неба. С горизонта еще не уползла жирная сиреневая полоска, отчеркивавшая конец дня, но болоту до этого не было дела: в его гагатовой глади угадывались фиолетовые и зеленые переливы, сквозь которые проступали серебристые нити изнанки… Но при всем при этом вода оставалась густо-черной. И Твиле вдруг ужасно захотелось пощупать ее, чтобы убедиться, что перед ней действительно влага, а не расстеленный на земле мокрый бархат, и не сшитая из рыбьей чешуи кольчуга, и не другой неведомый ей материал.

Она сделала шажок и остановилась у самой кромки. В этот момент мерцание на противоположном берегу усилилось, и что-то сверкнуло. По воздуху в ее сторону поплыли, медленно разбредаясь над водой, сияющие шары. То, что она прежде приняла за отблески, оказалось огоньками размером с крольчат и такими же пушистыми. Они слегка отличались друг от друга величиной и окрасом: каждый вобрал в себя оттенки болота, но с преобладанием того или иного цвета. Твиле и прежде приходилось видеть болотные огоньки, но такие крупные и красивые – никогда.

Тут один светлячок, поменьше других, отделился от собратьев и направился прямо к ней. За ним по воде золотистым хвостиком тянулось отражение. Твила безотчетно протянула руку ему навстречу. Аромат молока и печенья усилился. Из-за туч обеспокоенным глазом выглянула луна. Ни она сама, ни тучи, за которыми она пряталась, в воде не отражались, но Твила этого не заметила. Она стояла на самой кромке круглого и черного, как зрачок вороны, болота на лезвии сумерек и протягивала руку навстречу плывущему к ней зеленовато-золотистому свету. Внутри комочка мягко кружились и расправлялись, как шелк в воде, изумрудные и лимонные нити. Казалось, время и все вокруг остановилось. Даже другие огоньки неподвижно зависли над черной водой. Твила затаила дыхание в ожидании момента, когда пальцы коснутся мягкого света. Еще миг – и сияние лизнет их кончики. Но тут в кустах позади нее раздался шорох. Огонек дрогнул, замер, а потом отступил, покачиваясь. Твила вытянулась и даже встала на цыпочки, но шар завис над водой, в паре футов[7] от берега. Он был так близко, что она занесла ногу…