В ее тоне Эшесу почудилась насмешка, но откуда бы она узнала, что он не хотел ехать?

– Он наверху?

– Как обычно.

Пока он поднимался, баронесса все так же неподвижно ждала. Длинные пепельные волосы были распущены, как у уличной девки, но при взгляде на нее никому бы и в голову не пришло это сравнение. Подчеркнуто простое платье мерцало в полумраке лунным молоком. Единственным украшением служила нитка жемчуга и приколотый к корсажу пышный черный цветок с красной сердцевиной, похожий на вывернутый наизнанку мак. Эшес в который раз задался вопросом, сколько баронессе лет: у нее было тело девицы, голос женщины и глаза без возраста. Но несмотря на душераздирающую красоту, она никогда не вызывала у него желания.

Когда он с ней поравнялся, баронесса окинула его долгим взглядом своих странных фиолетовых глаз, чуть улыбнулась и сделала знак следовать за ней. От удушливо-сладкого аромата ее духов в сочетании с запахом горелого воска и пыльной тишины голову вело, а от недосыпа подташнивало. Эшес попытался сосредоточиться на ореоле свечи, которую держала тонкая белая рука. В какой-то момент ему даже почудилось, что пламя растет прямо из ладони. Он тряхнул головой и вскоре оказался перед высокими двустворчатыми дверями.

Если в коридорах царила прохлада, то в этой комнате было жарко, как в аду. Огромный, облицованный черным мрамором камин громко гудел, а вырывающиеся из него языки пламени с треском лопались, едва не облизывая лежащего на высокой постели больного.

– Почему окно закрыто? Ему нужен воздух.

– Разве? – безмятежно отозвалась баронесса. – Я слышала, что сквозняки в его состоянии вредны.

– Чепуха. Меньше слушайте узколобых столичных знатоков. Они считают, что опыт вреден для знаний.

Эшес шагнул к окну и дернул медную ручку, но рама не поддалась. Он нахмурился и обернулся к баронессе.

– Где ключ?

Та раскрыла ладонь и протянула латунный винтик, хотя он мог бы поклясться, что минуту назад там ничего не было. Эшес взял ключ, избегая касаться ее пальцев, и вставил его в скважину. Провернул в замке и снова дернул, но рама и на этот раз не поддалась.

– Кто заварил его смолой?

– Плотник, которого еще днем пригласил по моей просьбе Грин.

Эшес раздраженно вытер руки о штаны. Неужели нельзя было сказать об этом раньше? Порой ему казалось, что баронесса специально дразнит его. Скорее всего, так оно и было.

– Бога ради, позовите кого-нибудь из слуг, пусть приглушат огонь. Или вы мужа на ужин зажариваете?

– Я уже поужинала, – едва приметно улыбнулась баронесса и дернула за витой канат, свисавший в углу золотым питоном.

Где-то в глубине дома эхом отозвался глухой звук, похожий на удар колокола. Эшес отвернулся и подошел к кровати.

Больной лежал на пурпурных атласных подушках, напоминающих внутреннюю обивку гробов. Иссохшие узловатые руки вцепились в бархатное покрывало. Он хрипло дышал, изнывая от жарко натопленного камина. Его лоб, щеки и подбородок были покрыты темно-красными мазками, а одна большая алая капля зависла, дрожа, на кончике носа.

Супруг баронессы страдал гематидрозом – чрезвычайно редким и малоизученным заболеванием. По правде говоря, барон был единственным в практике Эшеса, и лечения для этого недуга пока не придумали. Приступы, как правило, длились от пары минут до нескольких часов, в течение которых несчастный в буквальном смысле слова исходил кровавым потом. Понаблюдав за ним какое-то время и тщательно зафиксировав симптомы и периоды обострений, Эшес пришел к выводу, что ухудшение наступало после сильного эмоционального потрясения. Все это пришлось собирать по крупицам, ввиду объективной неспособности самого барона поведать об ощущениях.

– Сегодня что-то произошло? Что-то взволновало или обеспокоило вашего супруга?

– Нет, – пожала плечами баронесса, – ничего такого не было.

– Но что-то же должно было послужить толчком? – настаивал Эшес. – Помните, что я вам говорил: его нельзя лишний раз волновать.

По правде сказать, задача была не из легких, ибо барон приходил в чрезвычайное возбуждение даже от сущих пустяков. Так, однажды его вывел из душевного равновесия вид грязного оборвыша, просящего милостыню на ярмарке. Супруг баронессы тогда вывернул карманы и высыпал малышу в кубышку всю наличность. А ее с лихвой хватило бы на оплату года службы поденного рабочего. Родители ребенка так перепугались, что потом самолично пришли к Эшесу, умоляя и заклиная его вернуть деньги его светлости.

– Ах, должно быть, все дело в той пьесе!

– Пьесе? – нахмурился Эшес.

– Да, сегодня прибыли ноты, которые я заказала специально для него в городе. С самого утра мой дражайший супруг, – она мягко провела пальчиком по бархатному покрывалу, – просидел за клавесином, не пожелав прерваться даже на обед. У него такая… чувствительная натура. Это моя вина, я не должна была позволять ему так переутомляться.

– Да, не нужно было.

– Но я просто не смогла проявить строгость… – она приподняла уголки губ, – одна композиция особенно поразила его, он исполнил ее не меньше десятка раз.

При этих словах барон дернулся, и Эшес снова глянул на скрюченные пальцы. Теперь ему показалось, что они стали такими от долгой игры.

– Больше не позволяйте ему этого, – сказал Эшес, удобнее подтыкая одеяло.

Все нужное было приготовлено заранее, поэтому он смочил губку в лавандовой воде, присел на стул возле кровати и потянулся к лицу больного. Мутный взгляд страдальца метнулся к нему. Он явно не узнал врача и в ужасе отшатнулся, отчего красная капля сорвалась с кончика носа и упала на нижнюю губу.

– Все в порядке, любовь моя, – баронесса присела на краешек кровати и медленно провела пальцем по рту мужа, стирая каплю (а на деле еще больше размазывая ее). Таким ровным невыразительным голосом люди обычно зачитывают список покупок бакалейщику. – Эшес пришел помочь тебе.

Ее светлость нащупала руку супруга и, несмотря на попытку барона вырвать ее, крепко стиснула своей узкой белой ладонью. Пальцы мужчины мелко подрагивали, но повторить попытку забрать ее он не решился. Только испуганно косился на баронессу, пока Эшес делал все необходимое для облегчения приступа.

Порой он задавался вопросом, что бы барон поведал, будь у него такая возможность. Но ему отрезали язык во время военной кампании. Так, по крайней мере, сказала баронесса в самую первую встречу. Правда ли это, Эшес вряд ли когда-нибудь узнает. Довольно того, что он своими глазами видел давно затянувшийся шрам, когда лечил барону воспаление легких. А склонности к письму барон не имел. Зато у его жены был превосходный почерк: уверенный, размашистый, со множеством завитушек и украшательств, неизменно заканчивающихся каким-нибудь особо смачным росчерком.

Пока он работал, баронесса нежно поглаживала щеку супруга. Успокаивающий жест явно ввергал того во все большее волнение. Заметив это, Эшес сдвинул брови:

– Ваша светлость, барону сейчас ни к чему лишние прикосновения.

Она усмехнулась, но послушалась и руку убрала. Потом встала и отошла к окну. В этот момент в дверь постучали, и в комнату вошла служанка в парике, напоминающем надетую на голову карликовую овцу. Эшес никогда не понимал этой моды. А модники упрямо не понимали его нежелания прикрывать голову куском мочала.

Если бы он не знал Ми, то подумал бы, что это один из лакеев, с которыми он сюда приехал, переоделся в служанку. То же работало и в обратную сторону: надень девушка ливрею и встань на запятки кареты, он бы принял ее за одного из братьев – До или Ре. Тройняшки были неотличимы. Иногда Эшесу хотелось пощупать их спины, чтобы убедиться, что там нет ключиков, – так они походили на огромных заводных кукол.

Баронесса велела ей притушить огонь в камине. Та опустилась на колени и принялась возиться с экраном, переставляя его нужным образом. Казалось, через белую фигурку просвечивает пляшущий огонь. Кожа девушки была как соляная корочка на запеченной картошке. Снятая, она повторяет форму плода, но ткни хрупкую оболочку – и палец провалится в пустоту.