Ей хотелось, чтобы ожидание тянулось подольше, – лишь бы чуточку позже вернуться в подвал. Но возничий времени, как назло, щелкнул хлыстом, и очередь двигалась до обидного резво: вот Рукаэль наполнила жестяное ведро, и ее место тут же занял помощник мясника, которого потом сменил Лубберт – внук торговки пирогами, – смеющийся, как подавившийся филин, а следом воды попыталась набрать какая-то девушка примерно одного с Твилой возраста, но ее оттеснили.

Тут Твила заметила неподалеку паренька. Он стоял, привалившись к стене одной из лавок, и не отрываясь наблюдал за ней. Если описывать его одним словом, то он был бесцветным: бледные с желтоватым отливом волосы топорщились на голове, и такие же бледные ресницы густо обрамляли карие глаза. Бескровные губы потрескались, и он то и дело проводил по ним языком, быстро, как ящерица. Он даже не моргнул, встретившись с ней взглядом, и Твила поспешно отвернулась.

Она удивилась, снова увидев впереди ту же девушку, – та уже давно должна была набрать воды и уйти. Приглядевшись, Твила поняла, в чем дело: как только ее очередь подходила, следующий человек тут же бесцеремонно оттеснял незнакомку. Когда он, наполнив тару, отходил, посмеиваясь, девушка повторяла попытку, но с тем же результатом, и так каждый раз. Она сносила это безропотно, с какой-то кроткой полусонной улыбкой, будто надеясь смягчить ею очередного притеснителя. Шапка вьющихся льняных волос делала ее похожей на одуванчик. Мягкие прядки тихо мерцали, поэтому казалось, что и на ощупь они теплые, но, подойдя ближе, Твила заметила, что им не помешал бы кусок мыла.

Когда до нее дошла очередь, девушка одарила ее такой же мягкой улыбкой, без тени мольбы. Твила пропустила ее к насосу и услышала позади возмущенный гул – люди лишились развлечения. Набрав воды, девушка кивнула ей и отошла. Подставив ведро, Твила скосила глаза к соседнему дому и заметила, что бледный мальчишка по-прежнему на нее смотрит.

– Даффодил! – раздался чей-то окрик.

Он повторился дважды, с повышающимся градусом раздражения, прежде чем парень встрепенулся и поспешно скрылся за домами.

Ведро тем временем наполнилось, и Твила, покрепче ухватившись за ручку, потащила его в прачечную. Стоило спуститься в подвал, и время снова замедлило бег.

Она работала, не поднимая головы и не зная, сколько прошло времени. Дневной свет в крошечные отверстия под потолком не проникал, а потому было непонятно, темно ли на улице. Единственным ориентиром служила толстая, как пенек, свеча, в половину ее роста, стоявшая в углу. Она сильно оплавилась, что лишь прибавляло сходства со срубленным деревом. Этим утром старуха сделала на ней насечку и предупредила, что рабочий день Твилы закончится, когда она догорит до процарапанной отметки. Под конец Твила начала подозревать, что тут кроется какой-то секрет, или же старуха хитрит и меняет свечу, стоит ей отвернуться.

Вечность и еще немного спустя, стоя на престарелой трехногой табуретке над чаном, в котором варилась последняя порция белья, Твила поняла, что больше не выдержит: сейчас ее спина сломается, и она прямо с мешалкой в руках упадет в чан и умрет. Или заснет.

– Ничего, не помрешь, – раздался голос старухи. – Захочешь жить, захочешь есть – сдюжишь.

Твила перевела на нее мутный взгляд и не сразу поняла, что та имеет в виду под «окончанием рабочего дня».

– Хватит с тебя на сегодня. Дуй домой и остаток дня делай, что хошь, – милостиво разрешила вдова и выцепила мешалку из ее рук – сама Твила была не в состоянии ее выпустить: пальцы еле сгибались и отказывались слушаться.

Говоря, что на сегодня она свободна, вдова Уош имела в виду свободна, после того как отнесет все выстиранное белье заказчикам.

Подхватив корзину, Твила поплелась к выходу. Несколько раз по пути наверх пришлось останавливаться и пережидать, пока ступени перестанут кружиться и играть в «поменяемся местами». Оказавшись на улице, она несколько раз вдохнула воздух так глубоко, что заболела грудь. Придя наконец в себя, она заметила, что солнце почти село. А ей-то казалось, что это произошло давным-давно!

Заказы Твила отнесла быстро, а могла бы еще быстрее, если бы не ошиблась пару раз. Так, компаньонка Эмеральды Бэж едва не лишилась чувств, обнаружив вместо воротничка («из редчайшего брабантского кружева, которое ткут девушки с неогрубевшими пальцами в полусырых подвалах, дабы сохранять тонкость и эластичность нити») суровые мужские портки. Твила извинилась и сходила к мельнику за воротничком.

Последними в ее корзине значились скатерти для трактира «Зубастый угорь». Вчера, протирая столы, она не заметила, чтобы они были покрыты чем-то, кроме жира и пролившегося мимо глоток пива. Но вдова пояснила, что Тучный Плюм держит в дальнем углу парочку столов для высокородных и, соответственно, более взыскательных господ (в передаче вдовы: «дурней, готовых отвалить три золотых за тряпку на столе и занавеску, чтоб остальные не пялились, пока его благородство жрет»).

Твила так сосредоточилась на том, чтобы побыстрее отдать Тучному Плюму скатерти и, взяв плату, убежать, что едва не выронила корзину, когда над ухом раздался чуть хриплый, но не без мелодичности голос:

– Мадемуазель вернулась? И на сей раз одна?

Твила обернулась и с трудом подавила вскрик: за дверью стоял Валет, тот самый, с золотым протезом вместо носа. Он был высок, худ, а зубы, когда он улыбнулся, выглядели так, будто он только что поел грязи. Явно довольный произведенным эффектом, он сдернул с головы шляпу и отвесил ей поклон.

– Валет, – представился он, а потом вкрадчиво добавил: – Не имел намерения вас напугать.

И нарочно улыбнулся еще шире.

Лицо у него было костлявым и вытянутым, словно кто-то сплюснул его с боков кулаками, а черные сальные волосы тщательно разделялись на пробор и свисали до плеч. Если не обращать внимания на нос и зубы, то можно было заметить, что он еще довольно молод и, пожалуй, не лишен привлекательности. Но не обращать внимания было невозможно, поэтому никто этого не замечал. К тому же подобной внимательности мешал и его костюм, который был куда более занимательным. Он позвякивал, постукивал, бренькал и дребезжал при каждом движении. А все потому, что камзол был практически погребен под всевозможными аксессуарами. Изящная блохоловка, ложечка с черепаховой ручкой, амулет в виде засушенной лапки кролика, серебряный флакон из-под духов, ружейный курок, шпора и минимум три цепочки от хронометров, выбегавшие из карманов (наверняка самих хронометров там не было, и все ограничивалось цепочками) – вот лишь небольшая доля того, что успела разглядеть Твила. Все это богатство было пришито, приделано, вдето или крепилось еще десятком способов к его наряду.

– Твила, – пискнула она в ответ.

– Позвольте облегчить вашу ношу, мадемуазель Твила, – промурлыкал он, забирая у нее скатерти. – Я передам их хозяину сего заведения при первой же возможности и с наилучшими пожеланиями от вас.

– Спасибо, – пробормотала она, – но только он должен заплатить за стирку четыре монеты, чтобы я могла передать их вдове Уош.

– Ах, деньги! Вечно этот пустяк вылетает у меня из головы, – воскликнул Валет и сделал пренебрежительный жест.

Настолько пренебрежительный, что Твила сразу поняла: деньги за скатерти он собирался забрать себе.

– Вы не подскажете, где хозяин?

– Тут, там, всюду, – пожал плечами Валет. – А посему лучше подождите его здесь.

Твила не стала спорить: искать Тучного Плюма в задних комнатах или подниматься с этой же целью наверх ей вовсе не хотелось. Тем более что мутноглазые посетители уже начали коситься в ее сторону, а двое или трое даже пригласили за свой стол. От их взглядов Твила тотчас почувствовала себя вымазанной маслом.

– Тогда я постою тут и подожду, если вы не возражаете, – сказала она и забрала у Валета скатерти.

– Возражаю? Ничуть! – оживился тот. – Я, если позволите, с превеликим удовольствием составлю вам компанию. А пока мы ждем, что вы предпочитаете в качестве развлечения: старинную балладу, загадку, серенаду, частушку, поговорку или, может быть, – он заговорщически ей подмигнул, – скабрезный анекдот?