Вечернюю тьму размывал электрический свет, прохожим было видно заплаканное лицо Судхи, но она не обращала внимания на любопытные взгляды и не сдерживала рыданий. Вот и парк Асафа Али. На секунду мелькнула мысль — войти, сесть под деревом, прислониться спиной к стволу… Нет, кончено, все кончено! Прекрасный принц ее мечтаний больше не придет. Никогда не придет.
Тогда Судха стерла с пробора красную полосу, соскоблила со лба знак супружества и разбила браслеты о парковую ограду. Отныне и до конца дней своих она останется вдовой.
ПИСЬМО, ДЫШАЩЕЕ БЛАГОУХАНИЕМ
Перевод Н. Толстой
Монна, любимая!
Мой поезд отошел от станции Карджат и направляется в Пуну. Я держу в руках твое письмо. Голубой конверт, голубая бумага, а на ней написанные голубыми чернилами жестокие слова: «Я принадлежу Розарио, а тебе остается забыть меня или умереть». Забыть тебя я не в силах, и потому я умру. Когда ты получишь это письмо, меня уже не будет в живых. Я знаю, что это событие ничуть не изменит привычного уклада твоей жизни. Все вещи останутся на своих прежних местах: и зеленые шторы твоей гостиной, и софа, и шкафы с книгами, и граммофонные пластинки. На том же месте останется плетеное кресло, в котором я сидел и наблюдал, как ты красишь ногти. Возможно, что после меня придет другой и, сидя в этом кресле, так же будет смотреть на тебя. Все будет так, как было, другим будет лишь возлюбленный. Я знаю, моя смерть не заставит тебя содрогнуться, вздох не сорвется с губ твоих и ты не уронишь ни единой слезы. А Розарио посмотрит на тебя с усмешкой и, обняв, поведет к обеденному столу. Не спеша орудуя ножами и вилками, вы будете ожидать смены блюд, не думая о том, что сегодня кто-то уже отведал последнее блюдо за столом жизни, что для кого-то больше не существует ощущения голода и он позабыл, какой запах имеет пища. Ибо, когда человек умирает, для него умирает и вся вселенная, а вместе с нею и запахи травы, города, распускающихся почек… Для мертвого не существует ни запаха, ни желания, ни страданий любви. Он уже не может услышать звуки скрипки, не может наслаждаться свежестью воды или, остановившись на углу какой-нибудь улички и раскуривая сигарету, смотреть на проходящую мимо красивую женщину с тем невинным восторгом, который вызывает у нас созерцание небольшого белого облачка, медленно проплывающего в небесной вышине. Да, со смертью умирают для человека и все запахи жизни! Потому-то смерть так печальна, и эта печаль так же неизбежна, как и сама смерть.
Чтобы свести последние счеты с жизнью, я уехал из Бомбея. Ты, может быть, спросишь почему? Все дело в том, что в Бомбее живешь ты и Розарио, и там твой дом, и та укромная веранда, где мы часами вели долгие беседы, играя плющом, обвивающим круглые колонны. В Бомбее набережные, которым знакомы наши шаги, и шелестящие листья пальм, которые слышали наш шепот. Вот почему я не могу умереть в Бомбее и еду в Пуну. Там на скачках я проиграю свои последние деньги, а вернувшись в гостиницу и закрыв за собой дверь, я поставлю на карту последние мгновения своей жизни и тоже проиграю их. Я не мог завоевать твою любовь, и я умру, ибо ничего другого мне в жизни не нужно!
Ночь подходит к концу. Все, вокруг окутано предрассветным туманом. На горизонте еще не видно золотого сияния солнца. Туман сгущается. Печальная темнота ночи медленно растворяется в неверном свете приближающегося дня. В воздухе повеяло свежестью: наш поезд приближается к Западным Гхатам. Приплывшие издалека тяжелые облака прильнули к зеленым склонам гор, пряча в своей груди слезы любви. Облака эти, как и я, печальны. О странники облака, вы пронеслись над неведомыми бурными волнами океана и теперь явились сюда, чтобы поведать вершинам гор о своей грустной любви; вы уноситесь дальше, а гордые зеленые горы, как та, которую я люблю, продолжают стоять неподвижно, исполненные высокомерия, и не протянут рук своих, чтобы хоть на миг остановить облака, влагу души которых они выпили!
А поезд несется вперед. Напротив меня у окна спокойно спит красавица из Гоа, прислонившись щекой к плечу своего мужа. Какая удивительная, нездешняя, искренняя, непонятная улыбка бродит на ее лице! Что снится ей? Чей образ заставляет ее улыбаться? Какие цветы распускаются в ее воображении? Какие светлячки мерцают в ее сердце? О прекрасная, молю тебя, дай мне хоть маленькую часть сияния этих светлячков, отведи и мне уголок в твоих снах, подари мне немного нежного запаха этих цветов! Я не хочу умирать, но иного выхода нет! Видно, не суждено мне было узнать счастье: щека милой не прижалась к моему плечу, и волосы мои не переплелись с ее кудрями! Та, кого люблю, сейчас в объятиях другого. Разве могу я теперь жить? О красавица из Гоа, скажи, могу я жить? Но она только улыбалась во сне, и я, отвернувшись, стал смотреть в окно. Но что это? Неужели промелькнул твой дом? Нет, конечно, нет! Но как он похож на твой: те же ступени, та же укромная веранда, те же шуршащие тяжелые портьеры и тот же плющ, обвивающий колонны! Помнишь, Монна, тот день, когда я впервые пришел к тебе и взоры наши встретились. О, мои глаза поняли то, что ты хотела сказать своим взглядом, и знаю, что и ты поняла молчаливый язык моих взоров. Ты вышла на веранду проститься со мной, и на несколько минут мы остались одни. О, тогда Розарио не было между нами. Он стоял в стороне, униженный и побежденный. Я уехал, а ты долго еще махала рукой мне вслед. На всю жизнь с тех пор запечатлелась в моей памяти эта веранда, и ты, веселая и счастливая, посылающая мне прощальный привет, и Розарио, наблюдающий за нами из-за колонны. Я помню и другой вечер, наш последний вечер, когда Розарио был властелином, а я — презренным нищим. Я спросил тебя: «Монна, мне уйти? Скажи, уйти? Да?» Ты ничего не ответила. Только опустила ресницы. Руки твои бессильно повисли. Розарио улыбался, и мне вдруг показалось, что вместе с ним насмешливо улыбаются стены комнаты. Я молча поднялся. Никто уже не пошел провожать меня, никто не послал мне прощального привета. Медленно подняв портьеру, я вышел на веранду. Она была пуста, цветы поникли, неподвижно висели тяжелые занавеси. Усмехнувшись, я сказал себе: «А ведь кто-нибудь сегодня взращивает в чьем-то сердце цветы любви, а твой удел — опустевшая веранда! Ступай отсюда, ступай, в пустые небеса всматривающийся путник!» Я на мгновение оглянулся: вот дверь, за которой были ты и Розарио. Нас разделяла пустая веранда!
Я скоро умру, но, когда ты придешь на веранду, аромат цветов напомнит обо мне. Но нет, я заблуждаюсь! Даже воспоминание обо мне не наполнит благоуханием твою жизнь, ибо это воспоминание — цветок без запаха.
Я перестаю сознавать, о чем пишу и куда несется мой поезд, поезд, бегущий из Бомбея в Пуну, — этот символ движения. Из Бомбея в Пуну и из Пуны в Бомбей — вот две границы его жизни. А может быть, существуют еще две границы: рельсы и провода электрической компании Тата[29]. Он не должен переступать эти границы, в противном случае он умирает. Да-да, умирает! Ты помнишь, как однажды мы путешествовали вдвоем и Розарио написал тебе полное упреков письмо. О, это письмо столкнуло с рельсов поезд твоей жизни! Наша поездка кончилась печально: поезд, на котором мы ехали, потерпел крушение. Сколько тогда погибло народу, сколько осталось раненых, искалеченных на всю жизнь людей! Все это произошло потому, что поезд вышел за пределы дозволенного! То же происходит и с людьми, пытающимися нарушить границы жизни, и в этом нет ничего удивительного. И ты и я остались живы после проклятия Розарио — вот что поистине удивительно! Ты упала на цветочный ковер, а я рядом с тобою — на листья дикого банана. И знаешь, я думаю не о нашем нежданном спасении, нет, в памяти моей запечатлелось другое: когда я упал, пестрая бабочка взметнулась с земли, и я нечаянно раздавил ее пальцами. Несколько раз она шевельнула своими красивыми крылышками и замерла навсегда. Помню, на пальцах у меня осталась пыльца с ее крылышек, а она продолжала смотреть на меня окаменевшими глазами: «За что ты погубил меня, маленькую невинную бабочку? Что я сделала тебе дурного? Почему ты насильно вторгся в мой мир?» До сих пор волнует меня ее молчаливая жалоба.
