Прощаясь со своим домом, мама плакала так горько, словно оплакивала близкого человека.

Отец молчал. Взяв меня на руки, он медленно вышел из комнаты. Прошел на веранду. Сошел по ступенькам в сад. Прошел по саду и вышел на улицу, которая вела к реке. Мама выбежала из дому как безумная и заторопилась за нами. Ее сари путалось между ног, и она поминутно роняла свой чемоданчик. Отец остановился, посмотрел на мать и продолжал свой путь. Мама с плачем шла за нами.

Улица была безлюдна. Обычно в это время дня она была полна прохожих, но сегодня не видно было ни души. Под большим деревом на углу стоял пастух с коровами и буйволицами, но, завидев нас, он направился в поле. Мы спустились по склону на нижнюю дорогу и увидели человека, гнавшего перед собой трех ослов. Отец спросил:

— Не довезешь нас до границы?

— Отчего ж не довезти, господин! — беззаботно ответил тот.

Потом он всмотрелся в лицо отца и сразу изменил тон.

— Нет, господин, — испуганно забормотал он. — Нет! Ослов моих… уже наняты эти ослики… И через реку я переправиться не могу… Я только на этой стороне…

Он поспешно взобрался на осла и затрусил по дороге.

По берегу тянулись рисовые поля, а чуть поодаль, на пригорке, стояло несколько крестьянских домов. Приблизившись к ним, мы увидели, что крестьяне запирают двери. Немощеная узкая улочка была пустынной. Один-два человека, не успевших, видимо, спрятаться, отворачивались от нас.

Когда мы проходили мимо, кое-кто все же кланялся отцу, но никто не решался произнести ни слова. Люди молчали, потому что их время еще не настало. Пока они ничего не могли сделать.

Подойдя к реке, отец посадил меня на плечи, взял маму за руку, и мы стали переходить реку вброд. Стояла осень, и река сильно обмелела, но в ней оставались еще глубокие места, и течение было быстрым. К тому же дно в нашей речке было галечное и скользкое. Мама два раза падала в воду, поскользнувшись на гальке. Вся ее одежда промокла.

На другом берегу мама сразу ушла за большое дерево и, хорошенько отжав мокрую одежду, опять натянула ее на себя. Теперь мы быстрым шагом поднимались на холм, который назывался Кудрат-шах.

Я старался идти сам, а когда сильно уставал, отец брал меня на руки, потом меня брала мама, а потом я опять шел сам.

Когда мы взобрались на холм, солнце было в зените. Вся наша долина открывалась взгляду с этой высоты — красивые рисовые поля, ясная речка, что вилась между ними. Противоположный берег реки зарос прозрачными персиками, а за ними в глубине тенистых деревьев был наш дом. И сад. Там росли чинары, под которыми я оставил Тарон и наши кораблики. Тарон! Она ведь сидит под пылающими осенними чинарами и ждет меня! Я потянулся обеими руками к долине и заплакал.

— Мама! — рыдал я. — Отведи меня домой! Я хочу домой, мама!

Еле сдерживая слезы, мама повернулась к отцу. Отец обвел взглядом долину — будто всю ее в сердце спрятал — и сказал маме:

— Не время отдыхать. Уж полдень, а нам до вечера надо перейти границу. Еще целых десять миль идти.

Отец повернулся к той дороге, по которой нам предстояло идти. Дорога вела к Пир-Панджалу, где кончались владения раджи. Но теперь мы должны были идти все время в гору. Дорога была прямая и голая, впереди не видно было ни рощицы, ни деревца. Все было залито горячим солнцем.

— Вставайте, вставайте, не время отдыхать! — заторопил нас отец.

Мама поднялась на ноги. Она с такой тоской глянула на ласковую долину, будто хотела унести ее с собой. Потом она перевела взгляд на отца и сердито спросила:

— А куда мы, собственно, идем? В том княжестве, где ты раньше работал, ты не поладил с английским резидентом, и тебя выгнали. В этом княжестве ты поссорился с раджей. С англичанами ты не в ладах, с раджами ты ссоришься. Так куда мы сейчас идем? Кто нам даст пристанище?

— Идем! — проворчал отец. — А не хочешь — тоже можешь оставаться у раджи во дворце. Ему всегда нужны женщины…

С этими словами отец отвернулся от долины и зашагал в гору.

Мама распрямилась, с силой плюнула в сторону долины и, ни слова не говоря, потянула меня за руку.

Отец шел впереди, за ним, спотыкаясь о камни, шла мама, за ней с ревом плелся я.

— Мама, — ныл я не переставая. — Папа! Я домой хочу! Домой хочу…

Я ведь был тогда ребенком и не знал, что у того, кто идет дорогой правды, не бывает дома, не бывает пристанища, не бывает тени на пути. Он несет на себе груз своей решимости и оставляет позади чинары воспоминаний, которые пламенем поднимаются над землей и свидетельствуют об увиденном.

РАССКАЗЫ

АНГИ

Перевод И. Рабиновича и И. Кудрявцевой

Путник взглянул на небо. По светло-синей морской шири его были разбросаны облачные острова, белые-белые, словно громадные сугробы снега. Между ними плавали коршуны.

— Коршуны? — Путник тяжело вздохнул и вытер пот со лба. Коршуны — признак того, что где-то поблизости живут люди. Шакалы, коршуны, вороны, люди — что за родственные твари!

Размышляя и философствуя по поводу особенностей животного мира, он все шел и шел вперед. Иногда на пути его вставали крутые склоны, иногда ему приходилось спускаться в долины, со дна которых облака, застрявшие на горных уступах, казались дворцами. Но стоило чуть подняться, и облачный дворец неожиданно взмывал вверх и повисал в небе. Как обманчив этот мир! Прав был великий Будда, утверждая, что наш мир — иллюзия. Путник снова устремил свой взор ввысь. В небе громоздились облака — сотни тысяч Тадж-Махалов^[13], а вокруг них синели воды Джамны. Что за Шах-Джахан воздвиг эти дворцы? И в память о какой возлюбленной?

Так, теша свою душу выдумками, шел Путник по горной стране. Солнце уже клонилось к закату, в воздухе ощущалась прохлада. Перед глазами Путника высоко в горы уходили сосновые леса. Их темная зелень, окрашенная заревом, отливала бледно-розовым. В самом деле, что это за цвет? В нем есть и синий, и желтый, и зеленый… Все цвета спектра как бы слились воедино. А рядом целая радуга в капле росы. Удивительно! Что же это за мир, куда я иду? И почему до сих пор не видно деревни?

Путник остановился, тяжело опершись о палку, поправил перекинутый через плечо узелок и огляделся. Вокруг царил глубокий покой. И вдруг — зазвенели колокола. Казалось, сотни тысяч храмов, приветствуя Путника, разбили волшебство тишины. Звон все ширился, он как бы завладел воздухом — вздымался вверх, сталкивался с облаками, кружился, кружился, и новые волны его набегали откуда-то с запада. Наконец Путник увидел и источник звона: там, на западе, на изгибе дороги, показалось стадо — овцы, козы, бараны, коровы, буйволицы. Он оставил дорогу и немного поднялся по склону горы.

— Ха, хуш, Бали! Ха, ха, хуш! Ха, Нелти! Ха, Бали, хуш!

Нелти и Бали, две ладные телки, празднуя свое возвращение домой, резвились, будто лани, так что бедной пастушке большого труда стоило удерживать их в стаде. Нелти то и дело врезалась в группу овец и так им досаждала, что они с громким блеянием шарахались в стороны, нарушая строгий, почти военный порядок шествия стада. Бали преследовала коз — наскакивала на них, бодалась, выталкивала с дороги. Почтенные коровы и буйволицы со спокойным презрением глядели на эти проказы. «Ладно, ладно, — как бы говорили их взгляды, — денек-другой подурите, а там наступит и ваш черед: как свяжут вам задние ноги, да как примутся вас доить, тогда уж не поскачете! Будете, как и все мы, ходить вразвалку. А пока — что ж, беситесь, представляйтесь шальными ланями…»

Нелти вприскочку двинулась к Путнику. Мелодичное позвякивание колокольчиков на шее, подобно звону бубенчиков на ногах у танцовщиц, сопровождало каждое движение озорницы. Вот она подошла совсем близко, уперлась передними ногами в откос и принялась обнюхивать ноги Путника, точь-в-точь как обнюхивала бы корни какого-нибудь дерева.