— Нелти! Ха! — крикнула пастушка. Высокий голос ее тоже зазвенел колокольчиком. Но красавица Нелти не обратила никакого внимания на окрик: то ли из шалости, то ли из кокетства, желая ли окончательно смутить пастушку, она вдруг принялась лизать башмаки Путника.

— Нелти, ха! Хуш! Нелти, ха! — снова закричала девушка.

Она подбежала и принялась охаживать палкой непокорное животное. Бедная пастушка была совсем сконфужена: щеки ее залило горячим румянцем, на носу и на лбу выступили капельки пота.

Отогнав Нелти, девушка строго взглянула на Путника.

— Далеко ли идете? — спросила она на языке пахари.

Путник улыбнулся. Потом сказал на урду:

— Какая озорница эта Нелти!

И тотчас серьезного выражения на лице пастушки как не бывало. Она ласково оглянулась на Нелти (нахлобучка не образумила эту негодницу, и она продолжала резвиться вовсю).

— Ведь ей и трех лет нету, — объяснила девушка.

— Хм. А сколько лет тебе?

Пастушка снова поглядела на Путника, на этот раз удивленно. Лицо ее зарделось, она застенчиво отвернулась и двинулась за стадом, легонько похлестывая палкой по спинам коров.

Путник спустился на дорогу, пошел рядом с пастушкой, отобрал у нее палку.

— Вот и видно, что твой старший брат не пошел сегодня с тобой. Где ж тебе одной управиться со стадом? Ну-ка, я сам его погоню. А ты иди сзади, как и подобает хорошей девочке. Я, знаешь ли, устал, а мне, может, еще идти да идти. Скоро зайдет солнце. Далеко до твоей деревни? Где она?

— Да вы ее уже прошли, — смеясь, сказала пастушка. — Придется возвращаться назад. Видите, во-он долина, — показала она пальцем. — Там наша деревня.

— А как зовут?

— Сару, — быстро отозвалась пастушка.

— Нет, я спросил, как тебя зовут.

— Меня… меня Анги, — запинаясь, ответила пастушка. — А вы откуда идете?

Путник словно не слышал вопроса. Он шел, с увлечением покрикивая:

— Хуш, ха, Нелти! Ха, Анги, ха! Бали, а-ха!

Анги так и покатилась со смеху:

— Это что же, выходит, и я телка? О-хо-хо! Ой, не могу, ой, умру! Ну и чудак этот Путник! Э-э, да тебе не управиться со стадом. Давай сюда! — И она отобрала у Путника палку.

Деревня Сару пришлась по нраву Путнику. Всего лишь двадцать — двадцать пять глинобитных домиков, таких веселых, выбеленных мелом. Повсюду — груши, яблони, бананы. Яблоневые деревья цвели, с грушевых свисали темно-зеленые завязи, поле, в нежном уборе кукурузных побегов, отливало зеленым бархатом. Густая банановая роща баюкала в своих объятиях звонкоголосый зеленый ручеек, а неподалеку от него на большой поляне просторно раскинуло свои ветви большое обезьянье дерево. Обширная тень от этого дерева достигала берега реки, а река, узкая, прихотливая, сбегала сюда со снежных гор и вилась змеей, поспешая следом за уходящим на покой солнцем. У самого горизонта она омывала карнизы берегов, начинавших собой две горы, над которыми еще сияло солнце. По ту сторону гор была страна Путника. Когда-то он туда вернется? И вернется ли вообще когда-нибудь?

Какой здесь покой! Отдохновение, жизнь и смерть — вот в чем чары этой долины. Внезапно перед глазами Путника заплясали колеса поезда. Как они грохочут! Почему люди боятся тишины? Для них она страшнее смерти. Поэтому они вечно шумят и шумят, кричат и кричат, надрывая горло… Для чего? Что за покой в этой долине! Мир, красота. Вон внизу, по тропинке, берегом реки идет Анги — словно беззаботная лань. На плечо закинута тонкая палочка, с уст срывается бесхитростная песня, ноги босы. Сколько беззвучной музыки в ее походке! Путник закрыл книгу, которую до того читал. Глядя на Анги, он думал: «Если б я был художником! Какая великолепная картина, какое очаровательное зрелище! Волнообразное движение сильных рук, грациозный изгиб стана… О, если бы я был скульптором! Всевышний не внемлет людским мольбам, не то я создал бы такую статую, перед которой преклонились бы сами ваятели Эллады!»

В этот момент Анги заметила Путника. Странно, почему она вздрогнула и остановилась? Отчего смолкла ее простодушная песенка? Что пишет она своей палочкой на земле, эта не знающая грамоты Анги?

Путник громко позвал:

— Анги!

Она, безусловно, слышала его голос, почему же не ответила? Вот она поднимается вверх напрямик, минуя изгибы дороги. Сейчас походка Анги потеряла свою беспечность: девушка не размахивает руками, шея ее чуть изогнулась. Это уже новая картина. Другая статуя. Прежде она была лесной богиней, теперь — сама невинность, воплощение зари. И линии этой скульптуры иные, новые краски у картины, другая мелодия у музыки. «О, если б я был музыкантом!»

Анги вскарабкалась на кручу, сунула свою палочку в куст зеленого доба и, тяжело переводя дух, села возле Путника. Тот, не отрываясь, глядел на кудри, разметавшиеся по ее лицу.

Неожиданно Анги спросила:

— Когда ты пойдешь обратно, Путник? Если ты не хочешь называть своего имени, я буду звать тебя просто Путник. Хорошо?

Перелистывая страницы книги, он ответил:

— Хорошо, Путник — недурное имя. Дело в том, Анги, что я пришел сюда, чтобы поправить здоровье. Вот подлечусь немного, тогда и уйду.

— Куда уйдешь? — нетерпеливо допрашивала Анги.

Путник небрежно махнул правой рукой:

— Туда.

— А откуда пришел?

На этот раз он поднял левую руку:

— Оттуда.

Глаза Анги сверкали восторгом. Запинаясь, она проговорила:

— Путник, ты… удивительный ты человек…

А Путник подумал: «Наверное, я и впрямь удивительный. А разве все вокруг не удивляет? Эта тишина, похожая на сон, эта жизнь, близкая смерти, эти кудри, рассыпавшиеся по лицу Анги, — это ли не удивительно? Рубашка ее расползается, вся — заплата на заплате, а сколько достоинства в этой девушке, как величаво глядит она на ту же реку, воды которой сини, как ее глаза! Разве это не удивительно? Руки Анги такие крепкие, длинные сильные пальцы будто созданы для того, чтобы срастись с поручнями плуга. А мои пальцы почти что женские. И для меня отточить перочинным ножом карандаш — все равно, что для Анги вспахать половину поля».

Спустя несколько дней Путник снова повстречал Анги.

— Как давно я тебя не видел! — сказал он.

— Чудеса! — воскликнула Анги. — Я думала, ты… Сколько дней ты не играл на своей дудочке со струнами… Совсем недавно, позавчера, мы все собрались под обезьяньим деревом, и Фироз играл нам на дудке. Ты ведь слышал — он славно играет. И Киран сказала: «Что это Путника давно не видно? Где он?»

Говоря это, Анги все смотрела в лицо Путнику. В него вселилась тревога. Он приблизил свою руку к руке Анги — так близко, что коснулся ее пальцев.

— Да, верно, — медленно, с трудом проговорил он. — Я много гуляю, ухожу очень далеко от деревни, брожу в сосновом лесу…

— Один? Как же ты можешь?

— А я не один. Беру с собой книгу или что-нибудь пишу. Иногда играю на дудочке со струнами.

Глаза Анги стали круглыми от изумления.

— Какой ты странный, Путник!

В ее дыхании была сладость меда.

В последние дни барсата — сезона дождей — поспела кукуруза. Под сенью обезьяньего дерева появилось несколько больших токов — токи для кукурузы — и груды желтой травы. Эту тонкую, невысокую, никому не нужную траву люди скосили, обмазали выкошенные круглые площадки коровьим навозом, побелили мелом и выложили на них целые житницы кукурузных початков. Затем пустили по кругу быков, чтобы те вымолотили зерно. Из некоторых початков зерно высыпалось сразу; однако большая часть кукурузы уродилась такой крепкой, что даже копыта быков не могли заставить зерна покинуть свои гнезда. Тогда крестьяне разделились на несколько групп. В лунные вечера они собирались все вместе на своих токах и лущили кукурузу.

Внизу тихо журчит река. Луна зацепилась за вершину обезьяньего дерева, чтобы послушать печальную песню молодых крестьян, которым подпевают их матери, их сестры, их жены… Внезапно песня обрывается, люди молча продолжают свою работу. Налетает легкий порыв ветра — словно вздыхает обезьянье дерево. Кое-кто подсел погреться к костру. Старик тихонько просит: