— Бахадур сбежал из больницы?! Почему?

— А я откуда знаю? Ты должен знать. Ты докторов сын, не я же!

— Ничего я не знаю…

Я даже расстроился.

— Мне никто ничего не рассказал. Они мне никогда ничего не говорят.

— Сбежал. Вчера ночью. А сегодня по всей округе сладкий рис едят.

— Он сбежал, и поэтому сладкий рис готовят?

— Ага. Готовят сладкий рис и молятся, чтоб бог дал беглецу долгих лет жизни… Ешь!

— И ты тоже!

— Я уже наелась. Это я для тебя немножко у мамы стащила.

Я занялся рисом, который и вправду был очень сладкий. Пахло от него настоящим басмати, и каждая рисинка была как золотая. Тарон увидела, как я ем, и у нее тоже слюнки потекли. Она присоединилась ко мне. Вдвоем мы в минуту очистили чашку.

Тарон отерла губы и сказала:

— А теперь полезли на дерево. Яички посмотрим.

Раскачавшись на нижних ветках, мы, точно птицы, взлетели на сук. Со всех сторон нас укрывали густые ветви.

— Какие хорошенькие! — взвизгнула Тарон и непроизвольно потянулась к гнезду.

— Руками не трогай!

— Я только одно яичко на минутку возьму! Птица даже не узнает…

— Нельзя! Это английской птицы яички, — начал объяснять я. — Английские птицы все знают, и она узнает, что мы ее яйца воровали. Тогда бог так сделает, что мы забудем дорогу домой, и забредем в дремучий лес, и нас схватит огромный орел, и утащит в чужие страны, и там швырнет на землю.

— Ой! — ахнула Тарон. Она все-таки успела схватить яичко, а когда я подошел в рассказе к самому страшному, от испуга уронила его. Я потянулся, пытаясь поймать его на лету, но яйцо скользнуло в листву, упало на землю и разбилось.

Несколько минут мы молчали, в отчаянии глядя друг на друга. Что же теперь будет? Что будет? Притихшие и расстроенные, мы слезли с дерева, подобрали скорлупу разбитого яйца и долго смотрели на нее.

Тарон в страхе озиралась по сторонам, явно собираясь заплакать. Она ухватилась за мою руку и тоскливо спросила:

— Что же теперь будет?

Я начал храбриться, чтоб успокоить ее:

— Что будет, что будет! Придется все рассказать маме. Она позовет брахмана, брахман прочитает мантры. Взвесит меня в семизернии. Потом мама поведет меня в храм, в гурдвару и на мазар… А там у меня друг есть, Джура…

— А мне что делать? — Тарон совсем пала духом. — Моя мама бедная. Не будет она меня в семизернии взвешивать. Просто отлупит.

— Не отлупит. Я договорюсь с моим другом Джурой, и он завяжет у мазара узелок на твое имя. Твой грех тогда не в счет будет.

— Ладно!

Тарон сразу повеселела. Она засмеялась и потянула меня за руку.

— Не будем сегодня в саду играть! — предложила она. — Пошли в чинаровую рощу. Наделаем корабликов из чинаровых листков и будем их на речке пускать!

Мы пускали кораблики, когда к нам, запыхавшись, подбежал Хамид — один из наших слуг.

— А ну иди домой! — крикнул Хамид. — Иди, мама зовет!

— Ты не уходи, — сказал я Тарон. — Делай пока кораблики, а я сейчас вернусь.

Тарон наморщила нос:

— Только приходи скорей.

— Мигом!

Я вприпрыжку побежал впереди Хамида, потом не выдержал и помчался со всех ног.

Отец с матерью были на веранде в окружении всей прислуги. Мама выглядела растерянной, слуги стояли понурившись. Подбежав ближе, я увидел, что мать плачет, утирая слезы концом покрывала, а отец взволнованно шагает взад и вперед.

Выяснилось, что раджа винит моего отца в побеге Бахадура и отдал приказ о выдворении его за пределы княжества в двадцать четыре часа. Около вьюков стояли, переминаясь с ноги на ногу, бледные и удрученные носильщики, чуть поодаль — посыльный от раджи с княжеским указом в руках, а рядом с ним — ходжа Алауддин. Потупившись, он говорил отцу:

— Его высочество раджа чрезвычайно разгневан. Он требовал вашей казни, но мне удалось его разубедить. Затем он предложил, вымазав вам лицо черным, возить вас по базару на осле, после чего бросить в пруд. Я отговорил его и от этой мысли. Стоило немалых усилий уговорить его высочество выслать вас из княжества. Я употребил все мое влияние. Вам известно, что я остаюсь при дворе в одиночестве всякий раз, когда выступаю в защиту законности. Все остальные лишь льстиво поддакивают его высочеству…

— Вы поборник справедливости, — спокойно сказал мой отец каким-то ледяным тоном.

Он повернулся к маме и объяснил:

— Надо укладывать вещи.

Вся в слезах, мама прошла в комнаты и позвала слуг.

— Его высочество указал, — продолжал ходжа Алауддин, — чтоб с сегодняшнего дня прислуга больше не служила вам. Иначе слуги тоже будут изгнаны.

— Хамид, Бегиман, Амарик Сингх, Датта! — звала мама из комнат.

Слуги молча стояли с опущенными головами. Никто из них не двинулся с места.

Отец с ненавистью посмотрел на ходжу Алауддина:

— Не беспокойтесь. Мы сами уложимся. Я прошу вас только об одной любезности — пришлите грузчиков за багажом и прикажите, чтоб за моей женой и ребенком прислали паланкин с носильщиками.

Ходжа Алауддин церемонно поклонился:

— Я ваш слуга, господин доктор! Вы дважды спасли мне жизнь — теперь можете башмаки себе шить из моей кожи! Что поделаешь? Надо мной довлеет высочайший указ, иначе не появился бы я перед вами носителем дурных вестей. Только волей его высочества я оказался здесь. Не извольте тревожиться, через полчаса у вашего почтенного дома будут и грузчики и паланкин.

Ходжа Алауддин взглядом дал понять посыльному раджи, что им пора уходить.

Мама начала укладываться. Отец пошел помогать ей.

— Не нужно все укладывать, — сказал отец. — Возьмем только самое необходимое и ценное. Граница княжества в пятнадцати милях, а мы должны через двадцать четыре часа быть по другую ее сторону.

Мама не отвечала, она плакала и собирала вещи.

Я все еще стоял в оцепенении. И тут, вспомнив о гнезде, я вскрикнул.

— Что с тобой, сынок? — участливо спросил отец.

— Это я во всем виноват! Я украл яйцо английской птички, и поэтому в нашем доме беда. Но, папа, я не собирался разорять гнездо, когда полез на дерево. Мы с Тарон просто смотрели на яички, взяли в руки и смотрели, а яйцо выскользнуло и упало на землю.

Захлебываясь слезами, я торопился рассказать отцу все, что произошло. Мама на минуту оторвалась от своей работы и, подойдя ко мне, взяла меня за руку.

— Да нет, маленький! — сказала мама. — Ты здесь вовсе не виноват. Это судьба. Плоды нашей кармы.

Внезапно отец вспылил:

— Так я что, должен был его зарезать? Плоды кармы, плоды кармы! Если тебе нужен святоша, который только об этом и думает, зачем тогда выходила замуж за врача! Вышла бы за палача, который по знаку раджи головы рубит!

Мама испугалась:

— Разве я тебя упрекаю? Я просто успокоила сына…

Мама теснее прижала меня к себе, и мы заплакали вместе.

Рассерженный отец быстро вышел из комнаты.

Мама упаковала все, что мы должны были взять с собой, а грузчики не появлялись. Мы прождали часа два. Потом пришел человек от ходжи Алауддина и сообщил, что нигде нельзя найти грузчиков и свободного паланкина. Сообщив нам это известие, человек удалился с такой поспешностью, будто за ним гнались волки. С его уходом исчезла и вся прислуга. Дом опустел.

— Ну ладно! — решился отец. — Оставим багаж здесь. Придется идти так.

Отец поднял меня на руки и посмотрел на маму, взглядом приглашая ее покинуть дом.

Мужчина связан с жизнью многими нитями. У него есть друзья. У него есть работа. У женщины есть только ее дом. Мама растерянно смотрела на отца. Потом она сказала:

— Если вот сейчас ты пойдешь к радже и припадешь к его ногам, он, может быть, простит тебя…

— Пошли! — бросил отец.

Мама обвела взглядом стены своего дома. Ее дом — ее жизнь. Она его украшала. Здесь была ее молельня. Здесь была ее уютная кухня. Здесь была комната, в которой она родила меня. В этом доме были ее диваны, ее кровати, ее шкафы, ее зеркала, ее занавески, ее настольные лампы. Каждый кирпич этого дома был освящен ее любовью, ее преданностью, ее домовитостью. Трудно было женщине расстаться со всем этим.