Врач ввел анастезию третий раз подряд.

– Если на этот раз тебя не вырубит, терпи. Более трех раз вводить опасно для организма! – сказал хирург, орудующий в ноге.

Еле выдержав адские муки, Петр готовился пережить присоединение к ноге аппарата Елизарова: Стальные брусья, обвивающие ногу и сцепленные металлическими спицами, которые протыкают ее насквозь. Его ставят для правильного сращивания костей. Оглядываясь на операционную, затем на свою ногу, он будто бы перенесся в один из своих любимых фильмов «Восставший из ада», где на крючьях висели куски кровавой плоти, муки грешников были слышны через стену. Глаза не обманывали его – он в простой операционной в окружении врачей, но внутреннее беспокойство подсказывало, что он в уже в аду.

– Неееет! Отпустите меня, черти! – кричал он как резанный.

– Держите его крепче! – черти были настырны.

Петр вырубился сразу, как увидел, что хирург собирается сверлить ногу.

И вот уже кореша подбадривали его за барной стойкой, угощая пивом. Это были байкеры в джинсе прямиком из 60-х. Иэн Гиллан пел из колонки что-то про братство и план.

– А где это мы? – озирался Петр. Холод операционной сменился теплой атмосферой в меру шумного заведения.

– Ты серьезно не узнаешь? – бородатый байкер справа подбил его локтем – Мы в раю, чувак!

Бармен в красной водолазке и кожаном жилете из бутылки в виде черепа налил ему в стакан желтую жидкость и, поправив свои длинные волосы, изрек:

– Петр, давно не виделись, не повезло тебе, конечно, но ничего жить будешь.

– Ты кто? – вылупил на него глаза Петр.

– Я тот чувак с отцовских икон.

– Иисус?! – он выплеснул содержимое только что выпитого стакана ему прямо в лицо.

– Конечно! – вытирая усы и бороду, он ответил – лохмотья я сменил на что-то более подходящее… этому месту. Ты ж не предатель, а Петь?

– Я? Да я могила! – Петр ощутил выступающий на лбу пот. Страшно солгать бармену, хотя возможно это из-за жары, ведь за салунными дверьми виднелась пустыня. Последний раз, когда он видел нечто подобное, начиналась настоящая бойня, летели головы, и лилась кровь, а бармен обращался в мерзкого упыря… Спас от напасти его тогда импровизированный крест.

– Но! Довольно жертв на сегодня, не для тебя одного страдал. Я знаю, что не предашь, просто проверял. Есть к тебе дело – Иисус наклонил голову и за спиной выступил неоновый крест, вмещающий надпись: «Иисус бодрячком».

– Но почему именно я?! – Петр отхлебнул еще святой воды.

– Ага, и хлебушком, хлебушком закуси, хорошо пойдет – спаситель пододвинул тарелку ближе – А почему ты? Да почему ты? Я ко всем прихожу.

– Правда?

– Ну да – подмигнул бармен – Только не говори ни с кем об этом. Это дело личное все-таки, а то план испоганишь весь.

– Какой план? – занюхал Петр хлебушком.

– Ну, Провидение, все дела – Иисус указал пальцем в потолок – Тем более всяким фарисеям не растрепи! Они не поймут, да и гляди… того.

– Что? – удивленный Петр румянцем своих щек и наивностью взгляда походил на младенца с картины Боттичелли.

– Камнями забросают! Так вот дело: Передай отцу моему, что пора бы мне уже самому жить, да и всем нам тоже, понимаешь?

– Не понимаю, нихера! Почему я-то? – Петр ожидал подвоха, оглядывая бар, увешанный цветными гирляндами. Вдруг байкеры вокруг замолкли, а бармен достал из под стойки флуоресцентный светлый нимб и водрузил над головой Петра.

– Да потому что ты человек! – Иисус старался выровнять нимб – Ладно, тебя вон откачивают уже, проповеди я тебе читать не буду, сам поймешь шутку потом. Ладно, если надумаешь зайти, бар этот называется «Вечеря у Киприана», номер 333.

«Ну и бред» – с этой фразой Петр очнулся и ощутил в ноге железные спицы аппарата. Потом бросился звонить матери. Он звонил и звонил, но никто не отвечал. «Дяде Вове надо набрать» – подумал он.

– Алло – ответил мужчина на том конце провода.

– Алло, дядь Вова, это племянник ваш, Петя

– Не знаю такого – буркнул мужской голос и бросил трубку.

– Да пошел ты! – выругался Петр вслух.

Он решил позвонить деду, но и он не брал трубку.

– Да что они все подохли что-ли?! – разразился гневом пациент.

И когда он в 21 раз позвонил домой, ему ответили, наконец.

– Да – протянул детский голосок.

– Алло, Сережа? – кричал в трубку Петр.

– Да, а ты где? – ребенок ничего не понимал.

– Я в аварию попал и меня увезли в больницу, дай матери телефон – объяснил Петр.

А она пьяная… и спит сейчас – испуганно сказал мальчик.

– Блин… Ладно скажи, когда проснется, чтобы сюда позвонила – разочарованно бросил Петр.

– Хорошо.

Бросив трубку, Петр заметил, как одиноко и холодно стало в палате. Он понимал, что не нужен абсолютно никому, а единственная мать предательски ушла в запой, вместо того, чтобы прийти и поддержать.

Но всю подлость матери он познал, когда окончательно понял, что с этого момента в этом доме все самое лучшее будет доставаться маленькому гостю извне Сереже, как это обычно бывает.

– Мне ребенка растить надо! – оправдывала она свое отношение к Петру – а тебе уже почти тридцатник!

Петр же, слушая это все, еще и сам ощущал себя не выросшим ребенком, ему хотелось больше внимания и заботы со стороны матери, которая уделяет чужаку такое внимание, какое ему самому в детстве и не снилось. Содрогаясь, он каждой клеточкой души ощущал, как детство, которое освещал своей крутостью отец, уходит в прошлое, как все большее влияние обретает тот, кто здесь даже не родился. На его плечи мать возлагала все больше ответственности, и бремя это угнетающе довлело над ним все сильнее и сильнее, что казалось ему не справедливым: Почему старший должен работать больше младшего? Тем более, больше чужака, который палец о палец не ударил в этом доме? Отец бы такого не допустил никогда, при нем все было на своих местах, был порядок, и при этом была свобода. Сейчас же ни того, ни другого.

И возненавидел Петр племянника всеми фибрами души. «Отец был прав!», «На моем месте он бы его уже давно отсюда выпнул!» и прочие высказывания Сережа мог услышать о себе по утрам, когда все думали, что он спит.

В 24 года Петр осознал всю прелесть мира взрослых, ощутил всю полноту власти данной ему… правом сильного. Когда сопротивление петровой воли со стороны Сережи не понравилось самодержцу, его еще больше осенило, что все домашние порядки из его детства были правильными. «Ведь они не могут быть неправильными, если они по нраву мне» – Думал он. Праведный гнев Петра, обрушаясь на Сережу, проявлялся в первую очередь в деталях, с нарушениями уставных порядков Таисии Ивановны: ходишь без тапок – получил по репе, двойка в дневнике – оголяй зад, пришел домой не вовремя – палкой его, палкой! Со временем же до Петра дошло, что карать можно, и не думая о причинах, особенно когда хочется, ведь дети не знают что является правилом, а что – нет.

Постепенно Петр начал все более и более практиковать новый метод решения всех насущных проблем: «Нажраться до беспамятства». Спонсором этого метода вынуждена была мать. Однако узнав о возможном получении наследства от умирающего дедушки Петра, она приняла все усилия для того, чтобы сын получил наследство, на которое он впоследствии купил себе квартиру и машину. Также мать пристроила сына на работу охранником, где благодаря субординации он стал больше следить за собой и меньше пить. Со временем работа приучила уже 30-тилетнего Петра к порядку, хоть и формально, лучше, чем отец. И теперь перед ним стоял экзистенциальный вопрос: «Чем занять себя на выходных после протрезвления?»