Он был один. И одиночество…

Алек ехал так быстро, как только мог, желая во что бы то ни стало добраться до порта к следующему дню. Он останавливался лишь ради того, чтобы дать отдых пони и перевязать рану Серегила.

Ожог на его собственной руке отдавался болью до самого локтя, но уже подсыхал Рана же Серегила, когда он осмотрел ее при дневном свете, оказалась воспаленной и начинающей гноиться.

Алек зашел в первый же крестьянский дом, мимо которого ехал, в надежде выпросить какие-нибудь целебные травы и чистое полотно для перевязки. Старая женщина, которая открыла ему дверь, бросила единственный взгляд на Серегила и сразу же отправилась на кухню за корзинкой, в которой оказались мазь из зверобоя, листья алоэ, чистые льняные тряпки, бутылка с отваром коры ивы, молоко, сыр, свежий хлеб и полдюжины яблок.

— Я… Я не смогу заплатить тебе, — пробормотал Алек, смутившись от такой щедрости.

Крестьянка улыбнулась и похлопала его по руке.

— И не надо, — сказала она с сильным майсенским акцентом. — Создатель замечает любое доброе дело.

Поля сменились пологими холмами, когда тележка стала приближаться к Кестону. К середине следующего дня путники оказались в более населенных местах.

Ветер здесь пах иначе. Ветер нес влагу, но к тому же и еще какой— то незнакомый Алеку запах. В воздухе кувыркались чайки, гораздо более крупные, чем те черноголовые птицы, которых Алек видел на Черном озере. У этих были желтые клювы и серые крылья с черной каймой. Огромные стаи птиц пролетали над головой или искали пропитание на убранных полях и мусорных кучах. Перевалив через гряду холмов, Алек увидел в отдалении то, что могло быть только морем. Пораженный, он остановил пони и долго глядел на открывшуюся картину. Первые оранжевые лучи заката протянули сверкающую дорожку по зеленовато-серебристым волнам. Несколько островов лежали недалеко от берега, как пригоршня кубиков, брошенных ребенком, — некоторые покрытые деревьями, другие — просто голые скалы.

Дорога петляла, спускаясь к берегу, и вела к городу, раскинувшемуся по берегам широкой бухты.

— Ты, должно быть, житель далеких от моря мест, — обратился к Алеку старый жестянщик, поравнявшись с тележкой. Сухонький кривоногий старичок сгибался почти вдвое под тяжестью большого мешка, из-под полей потрепанной шляпы выглядывало лицо, темное от небритой щетины и дорожной пыли. — Ты смотришь на море так, будто видишь его первый раз в жизни. Такой разинутый от удивления рот может принадлежать только сухопутному жителю. — Старик хрипло засмеялся.

— Это больше всего, что я видел!

— А вот когда окажешься далеко от берега, оно покажется еще больше, — сказал жестянщик. — В молодости я был моряком, пока акула не пообедала моей ногой.

Откинув в сторону полу запыленного плаща, он показал Алеку на деревяшку, привязанную к культе левой ноги. Она была искусно вырезана, так что напоминала настоящую ногу, и даже заканчивалась деревянным башмаком, в точности таким же, как и на здоровой конечности.

— Как походишь целый день, так уж и не знаешь, какая нога больше болит. Не подвезешь ли попутчика до города?

— Забирайся. — Алек протянул руку, чтобы помочь старику.

— Очень тебе обязан. Ханнок из Бритии, к твоим услугам, — представился жестянщик, усаживаясь. Последовала вопросительная пауза.

— Арен… Арен Силверлиф. — Алек почувствовал себя глупо, назвавшись старику вымышленным именем, но это уже стало привычкой.

Ханнок коснулся пальцем полей шляпы.

— Рад познакомиться. Арен. Что случилось с твоим другом?

— Упал и поранился, — быстро ответил Алек. — Скажи, ты хорошо знаешь Кестон?

— Еще бы. Чем я могу тебе помочь там?

— Мне нужно продать эту тележку и найти корабль, который довезет нас до Римини.

— Римини? — Старик потер заросший подбородок. — Клянусь Старым Мореходом, тебе повезет, если вообще удастся найти судно, отправляющееся в Римини, когда зима на носу. И это обойдется дорого, много дороже, чем ты сможешь выручить за эту развалюху и твоего одра. Но не грусти, сынок. У старого Ханнока найдутся приятели в любом порту. Предоставь это мне.

Алек скоро порадовался обществу жестянщика. Кестон был оживленным городом, кривые улицы его пересекались без всякого порядка, и переулки, в которые они сворачивали по указаниям Ханнока, были зажаты между скоплениями жилых домов, складов, таверн. Компании моряков, изрядно подвыпивших, попадались на каждом шагу, и обрывки песен и ругань звучали на языках всех концов света.

— Да, на причале у меня найдется дружок-другой, — повторил Ханнок, когда они выбрались к берегу. — Давайка я поспрашиваю, что к чему, а потом мы с тобой встретимся в «Красном колесе». Видишь вон ту вывеску? Минуешь еще две лавки и в следующем складе найдешь человека по имени Гешер. Он, наверное, купит у тебя тележку. Только не забудь сказать ему, что ты от Ханнока.

Но хоть Алек и сослался на Ханнока, возчик Гешер посмотрел на потрепанную тележку, усталого пони и его не менее усталого хозяина весьма скептически.

— Три серебряных дерева, и ни пенни больше, — сказал он ворчливо.

Алек не имел представления, какова относительная ценность серебряного дерева, но был рад избавиться от тележки и пони за любую цену. Договорившись, что возчик расплатится, когда Алек доставит тележку и пони, сгрузив Серегила и вещи, юноша поспешил в «Красное колесо».

Там он нашел старого жестянщика, который, сидя за длинным столом, перебрасывался шутками с человеком в моряцкой одежде.

— Вот и сам парнишка, — сообщил старик своему компаньону, пододвигая Алеку кружку пива. — Садись, малый. Арен Силверлиф, а это — капитан Талриен, хозяин «Касатки». Лучший моряк на всех морях, уж ты мне поверь. Мы плавали вместе под командой капитана Стрейка, я тогда был помощником, а он еще зеленым юнгой. Он согласен обсудить с тобой, как тебе и твоему приятелю добраться до Римини.

— Денег у тебя негусто? — улыбнулся Талриен, сразу переходя к делу. Его светлые волосы и борода подчеркивали почти коричневый цвет продубленной солнцем и солью кожи. — Сколько ты наскребешь?

— Мне дают три серебряных дерева за тележку и пони. Это хорошая цена?

Ханнок пожал плечами:

— Не слишком хорошая, но и не плохая тоже. Что скажешь, Талли? Возьмешь парнишку?

— Этого еле хватит за одного человека. Тебе очень нужно в Римини, верно? — протянул Талриен, откидываясь на стуле. Когда Алек замешкался с ответом, моряк рассмеялся и поднял руку.

— Ладно, это твое дело. Вот что я тебе скажу. В этом рейсе мне не хватает людей. За три серебряные монеты я возьму твоего приятеля, а ты можешь отработать свой проезд. Спать тебе придется в трюме, но тут тебе повезло: наш груз — зерно и шерсть. Прошлым рейсом мы везли гранитный щебень. Если ты согласен, ударим по рукам.

— Уговорились, — ответил Алек, протягивая ему руку. — И большое спасибо вам обоим.

У Талриена была лодка, привязанная к свае у берега. Алек погрузил в нее свои немногочисленные пожитки, а потом они с Талриеном осторожно уложили на дно Серегила.

Серегил был еще более бледен, чем раньше. Его голова бессильно перекатывалась, когда волны ударяли лодку о камни набережной, и, подкладывая под голову другу свернутый плащ, Алек ощутил прилив страха. «Что, если он умрет? Что мне тогда делать?»

— Не убивайся, паренек, — мягко сказал ему Талриен. — Я присмотрю, чтобы его устроили удобно. Отправляйся продавать свою повозку, а я пришлю за тобой лодку.

— Я… Я быстро, — запинаясь, выдавил из себя Алек, которому вдруг ужасно не захотелось оставлять Серегила в чужих руках. Но что он мог поделать? Юноша влез в тележку и хлестнул пони.

Майсенские серебряные деревья оказались прямоугольными полосками металла, на каждой из которых было вычеканено грубое изображение дерева. Сжав монеты в кулаке, Алек со всех ног помчался на причал.

Когда он оказался на безлюдной набережной, его остановила неожиданно пришедшая мысль. Не говорил ли капитан Раль, прежде чем они покинули «Стремительный», что в портах орудуют пленимарские вербовщики?