— Пальчики Иллиора! — пробормотал он, оглядывая ничего ему не говорящие окрестности.

— Святотатство не поможет тебе, полукровка. Здесь следует произносить истинное имя Светоносного! — Из двери в нескольких ярдах от Алека вышла женщина; ее покрытое татуировкой лицо под черно-красным сенгаи было бесстрастным. На женщине не было обычных тяжелых украшений, которые Алек считал непременной принадлежностью клана Катме, но ее туника была расшита рядами серебряных бусин.

— Я никого не хотел оскорбить, — ответил Алек. — Ты можешь поберечь свою магию: я заблудился и без посторонней помощи.

— Я все утро слежу за тобой, полукровка. Что тебе здесь нужно?

— Мне просто любопытно осматривать город.

— Ты лжешь, полукровка!

«Так, может быть, катмийцы все-таки читают мысли, или просто я выгляжу таким виноватым?»

Постаравшись напустить на себя независимый вид, Алек ответил:

— Приношу тебе свои извинения, катмийка. Мы, тирфэйе, всегда так поступаем, когда то, чем мы заняты, никого больше не касается.

— Так, значит, двуличность подчиняется собственному этикету? Как интересно!

Алеку показалось, что на покрытом черными линиями лице промелькнула улыбка.

— Ты говоришь, что следила за мной, однако я тебя не видел. Ты шпионила?

— А ты шпионил за благородным Торсином, когда он приходил сюда по приглашению нашего кирнари прошлой ночью, полукровка?

Отрицать не было смысла.

— Это тебя не касается. И меня зовут Алек-и-Амаса, а не полукровка.

— Я знаю. Иди туда, откуда пришел. — Прежде чем Алек успел ей ответить, женщина исчезла, растворившись в воздухе, как струйка дыма.

— Идти туда, откуда пришел? — проворчал Алек. — А что же еще мне остается?

На этот раз, однако, ему удалось выйти в знакомый район неподалеку от здания, где заседала лиасидра. Не имея других дел, Алек вошел внутрь и уселся в уголке, глядя на участников переговоров. Особенно внимательно он присматривался к Торсину.

Когда в переговорах был объявлен перерыв, Алеку удалось привлечь внимание Серегила. Алек поманил его за собой и быстро свернул на пустынную улицу.

— Нашел что-нибудь в тупе Катме? — с надеждой спросил его Серегил.

— Нет. Не там. — Набравшись мужества, Алек рассказал другу о том, что обнаружил в комнате Торсина, совсем позабыв о свидании Ниала с Амали.

Серегил недоверчиво взглянул на него, потом прошептал:

— Ты вломился в комнату Торсина? Потроха Билайри, разве я не говорил тебе, что следует подождать?

— Да, но если бы я тебя послушал, мы не имели бы этого, верно? — Алек показал Серегилу вирессийскую кисточку. — Да что с тобой? Член собственной команды Клиа тайком видится с врагами, а ты говоришь «подожди»? В Римини ты сам бы уже побывал в его комнате!

Серегил сердито посмотрел на него и покачал головой.

— Здесь все иначе. Не за пленимарцами же мы гоняемся.

Ауренфэйе — союзники Скалы по духу, если не по делам. Никто не замышляет убить принцессу. А уж Торсин!..

— Но это может оказаться тем самым доказательством, которое нужно Клиа: доказательством двуличия Торсина.

— Я думал об этом. Торсин ищет благоволения Юлана не из симпатии к нему. Он боится, что если мы обидим вирессийцев, то проиграем: и Гедре не получим, и Вирессы лишимся. Впрочем, если Торсин решил действовать за спиной принцессы…

— Как он вел себя по отношению к лиасидра?

— Ты имеешь в виду, не бросал ли он виноватых взглядов и не обменивался ли тайными знаками? — спросил Серегил со своей кривой улыбкой. — Ничего такого я не заметил. И мы с тобой не учли еще одной возможности: Торсин мог действовать по поручению Клиа, а нам, остальным, знать об этом не положено.

— Что ж, это возвращает нас к тому же вопросу: что нам следует предпринять?

Серегил пожал плечами.

— Мы с тобой наблюдатели. Вот и будем наблюдать.

— Кстате о наблюдениях… Я утром видел Ниала с Амали.

— Вот как? — Новость явно заинтересовала Серегила. — И чем они занимались?

— Она тревожится о муже и обратилась к Ниалу за сочувствием.

— Они когда-то были любовниками. Между ними определенно сохраняется связь. А что ее беспокоит?

— Я не все слышал, но похоже, что споры в лиасидра ему тяжело даются.

Серегил нахмурился.

— Это никуда не годится. Нам нужно, чтобы он сохранил силы. Не думаешь ли ты, что Ниал и Амали — все еще тайные любовники?

Алек постарался вспомнить утреннюю сцену: Амали, льнущую к высокому рабазийцу, гнев, отразившийся на его лице при одном намеке на плохое обращение с женщиной…

— Не знаю.

— Думаю, нам надо это выяснить, и не только ради Клиа. Давай попробуем узнать, не известно ли чего-то Адриэль.

Они нашли супругов — Адриэль и Саабана — в коллосе их дома.

— Ниал и Амали? — хмыкнул Саабан, когда Серегил заговорил о них. — Вы что, собирали сплетни по тавернам?

— Ничего подобного, — ощетинился Серегил. — Слухи до меня, конечно, доходили. Но дело в том, что Ниал очень внимателен к Беке Кавиш; если он водит ее за нос, я собираюсь принять меры.

— Амали и Ниал были любовниками до того, как она вышла замуж за Райша-и-Арлисандина, — сказала Адриэль. — Это очень печальная история, прямо-таки сюжет для баллады.

— Что произошло?

Адриэль пожала плечами.

— Она предпочла долг любви, я полагаю, выйдя замуж за кирнари своего клана, а не за перекати-поле. Но я точно знаю. она нежно полюбила Райша, и вся горечь разрыва досталась Ниалу Он кажется мне человеком, который продолжает любить, даже когда его любовь отвергнута. Может быть, Беке удастся излечить его сердце.

— Только бы при этом он не разбил сердце ей. Райш ведь очень стар. Не болен ли он?

— Я сама задумывалась о его здоровье. Последнее время он на себя не похож. Переговоры даются ему нелегко, без сомнения.

— На его долю выпало немало горестей, — сказал Саабан. — Райш похоронил двух жен; первая была бесплодна, а вторая умерла во время родов, и ребенок не выжил тоже. Теперь Амали беременна. Для кирнари очень тяжело видеть, как страдает его народ, — а клану Акхенди выпали тяжелые времена. Могу себе представить, как много для Райша значит успех переговоров. Мне кажется, Амали просто был нужен человек, которому она могла бы излить душу.

— Я могу сколько угодно испытывать неприязнь к этому человеку, — пробормотал Серегил, когда они с Алеком вернулись в свою комнату, — но о нем все говорят только хорошее.

— Про акхендийского кирнари? — спросил Алек.

— Нет, про Ниала. Заботиться о возлюбленной, которая тебя бросила, — я на такое не был бы способен. Алек самодовольно усмехнулся.

— Вот видишь! Я знал, что ты ошибаешься на его счет.

Амали скорчилась в темноте у окна спальни, изо всех сил сдерживая рыдания: Райш опять метался и стонал во сне. Он отказывался говорить ей, какие кошмары его преследуют, но с каждой ночью они делались все мучительнее. Если Амали будила его, он испуганно вскрикивал, глядя на нее безумными, ничего не видящими глазами.

Амали-а-Яссара знала, что такое страх: ее семье, которую голод выгнал из родных мест, пришлось едва ли не побираться на улицах селений Акхенди. Ниалу удалось на время заставить ее забыть тревоги, но он хотел, чтобы Амали отправилась с ним, чтобы странствовала, как тетбримаш. Именно Райш спас ее, вернул ей уверенность в себе, дал право с гордостью снова надевать сенгаи своего клана. Ее родители и братья получили место за столом кирнари, а сама Амали носила под сердцем его сына. Она чувствовала себя в безопасности, пока не прибыли скаланцы и не принесли надежду на лучшие времена. А теперь ее супруг во сне становился безумцем…

С виноватой дрожью она нащупала в кармане ночного одеяния амулет, который ей передал Ниал для починки. Амулет ему не принадлежал, но для Амали это была ниточка, связывающая ее с Ниалом, предлог снова с ним увидеться. Ее пальцы пробежали по неровным узлам браслета: работа ребенка, но вполне действенная. Рука Ниала коснулась ее ладони, когда он передавал ей амулет в Доме с Колоннами. Амали позволила себе насладиться воспоминанием об этом прикосновении и о других тоже: Ниал гладил ее волосы; руки его обнимали ее, защищая, хотя бы на короткое мгновение, от всех страхов и забот… Ей нужен был не сам рабазиец, а то чувство умиротворенности, которое он всегда ей давал, — и всегда на такое короткое мгновение!