Гулко отдающиеся голоса долетали с разных сторон, и Алек решил, что самое обещающее место — это бассейны в середине здания. Обойдя их, он наконец обнаружил маленький заросший травой дворик, откуда доносился успокаивающий мужской голос и тихий плач женщины. Подкравшись поближе, Алек спрятался за полуистлевшей занавесью, все еще прикрывавшей одну из арок, и заглянул в дырочку.

Амали сидела на бортике давно высохшего фонтана, закрыв лицо руками. Ниал стоял рядом и нежно гладил ее волосы.

— Прости меня, — сказала Амали, не отводя рук от лица. — Но к кому еще могла я обратиться? Кто еще понял бы меня?

Ниал прижал к себе женщину, и на мгновение Алек усомнился, что перед ним действительно рабазиец: такого гнева на красивом лице обычно спокойного переводчика он никогда не видел. Когда тот заговорил, его голос звучал так тихо, что юноша почти не разбирал слов; до него донеслось только «причинить тебе боль».

Амали подняла залитое слезами лицо и умоляюще стиснула его руку.

— Нет! Ты не должен и думать о подобном! Он временами впадает в такое отчаяние, что я едва его узнаю. Пришло известие о том, что еще одна деревня у границ с Катме покинута жителями. Похоже на то, что акхендийцы вымирают!

Ниал что-то пробормотал, и женщина в ответ снова покачала головой.

— Он не может. Люди и слышать о таком не пожелают. Он не может их бросить!

Ниал отодвинулся от Амали и стал взволнованно ходить по дворику.

— Тогда чего ты от меня хочешь?

— Сама не знаю… — Амали протянула к нему руки. — Я только… только хотела убедиться, что ты по-прежнему мне друг, которому я могу открыть сердце. Я там так одинока!

— Ты сама выбрала, где тебе быть, — с горечью ответил Ниал, потом, когда она снова расплакалась, смягчился. — Я твой друг, преданный друг. — Он снова обнял Амали и стал ласково покачивать ее, как ребенка. — Ты всегда можешь ко мне обратиться, тали. Всегда. Только скажи мне: ты никогда не жалеешь о своем решении? Хотя бы немножко?

— Ты не должен спрашивать меня об этом, — всхлипнула Амали, прижимаясь к Ниалу. — Никогда, никогда! Райш — моя жизнь. Если бы я только могла ему помочь!

Ей не было видно, какое отчаяние при этих словах отразилось на лице Ниала, но Алек все прекрасно заметил. Стыдясь того, что подслушал столь не предназначенный для чужих ушей разговор, он дождался, пока пара покинула дворик, потом отправился домой.

К тому времени, когда он туда добрался, Серегил и остальные уже отбыли на переговоры с лиасидра. Алек заглянул в свою комнату — посмотреть, не оставил ли Серегил каких-то инструкций, — но ничего там не обнаружил. Спускаясь на кухню, где его ждал завтрак, он помедлил у двери Торсина. Сердце юноши заколотилось быстрее: сегодня, похоже, ему везло, — дверь в комнату была приоткрыта.

Странное поведение посла накануне вечером нельзя было оставить без внимания, тем более что Серегил сомневался в лояльности старика Клиа. Да и вообще… Приоткрытая дверь была слишком большим искушением.

Виновато оглянувшись и вознеся торопливую молитву Иллиору, Алек скользнул внутрь и закрыл за собой дверь.

Торсину отвели просторную комнату с альковом на дальней от входа стороне. На письменном столе у окна Алек увидел шкатулку для писем, перья, несколько запечатанных свитков пергамента — все разложенное в безукоризненном порядке. В комнате была обычная мебель — кровать за прозрачным занавесом, умывальник, сундуки для одежды, — простые, но изящные, в типичном ауренфэйском стиле: светлое дерево, украшенное темной мозаикой, плавные линии.

Чувствуя себя все более виноватым, Алек быстро осмотрел стол и содержимое ящиков, сундуки с одеждой, стены за занавесями, но не обнаружил ничего необычного. Во всем царил строгий порядок.

Алек взял со столика у постели дневник; в нем оказались сжатые, но достаточно подробные отчеты о событиях каждого дня, записанные четким почерком посла. Первая запись была сделана тремя месяцами раньше. Алек протянул руку, чтобы положить дневник на место, но тут тетрадь открылась на сравнительно недавней записи, сделанной примерно за неделю до прибытия Клиа в Гедре. Почерк оказался тот же, но буквы были написаны коряво, слова съезжали с аккуратно проведенных линеек, многие были смазаны или наполовину закрыты кляксами.

«Это следствие его болезни», — подумал Алек. Он стал пролистывать тетрадь, пытаясь по почерку определить, когда Торсин заболел, однако тут из коридора донеслись быстрые шаги.

Ауренфэйские постели обычно низкие, но Алеку удалось довольно легко втиснуться под кровать. Только уже спрятавшись, он обнаружил, что все еще держит дневник посла.

Дверь открылась, и Алек затаил дыхание, глядя из-под края свешивающегося покрывала, как пара сапог — судя по размеру, женских — пересекла комнату по направлению к столу. Это оказалась Меркаль: юноша узнал ее прихрамывающую походку. Он услышал, как со скрипом открылась шкатулка для писем и как зашуршал пергамент.

Повернув голову, Алек выглянул с другой стороны кровати и увидел край почтовой сумки, висящей на поясе женщины.

«Похоже, я тут не единственный шпион», — подумал Алек, с облегчением переводя дыхание после того, как Меркаль вышла из комнаты. А может, она просто приходила забрать приготовленные к отправке письма?

Еще момент он оставался там, где был, глядя в открытый дневник. Первые признаки болезни Торсина появились за несколько недель до прибытия Клиа. Раздумывая над этим, Алек рассеянно пролистывал тетрадь, пока не дошел до последней записи, сделанной накануне.

«Ю.С. по-прежнему хитрит, позволяя Л. возглавлять оппозицию».

Алек насмешливо улыбнулся. А чего можно было ожидать? «Тайно встречался с кирнари Вирессы. Вступил в заговор против принцессы»?

Положение, в котором Алек оказался, позволило ему взглянуть на комнату в иной перспективе. Отсюда он мог оценить, как хорошо начищены сапоги, аккуратно расставленные рядом с сундуком, и какие ровные складки заглажены на мантии, висящей на стене.

«Один взгляд на комнату человека скажет тебе о нем больше, чем целый час беседы», — поучал его когда-то Серегил. Алек тогда нашел это утверждение забавным, особенно учитывая то обстоятельство, что любое помещение, где поселялся Серегил, немедленно приходило в состояние полного беспорядка. Комната Торсина, напротив, говорила о чрезвычайной педантичности хозяина. Все было на своем месте, нигде не валялось ничего лишнего.

Вылезая из-под кровати, Алек увидел в золе камина, как раз под решеткой, что-то красное. Стоя, он этого не заметил бы.

Опустившись на четвереньки, юноша выудил обгорелую шелковую кисточку, темно-красную с синим. Алек не думал, что Торсин может носить одежду с подобными украшениями, но ауренфэйе часто отделывали кистями свои плащи и туники, А также сенгаи.

Алек осторожно отряхнул находку от золы; сердце его снова заколотилось от волнения. Кисточка была как раз такой формы и размера, какие он видел на головных уборах вирессиицев. Кто-то хотел уничтожить ее, но кисточка провалилась сквозь решетку прежде, чем пламя успело ее спалить.

«Значит, ее не хватятся», — рассудил Алек, пряча добычу в кошель на поясе.

Юноша провел остаток утра, слоняясь вокруг тупы клана Катме в надежде завести разговор с кем-нибудь из слуг. Он был очень искусен в подобных уловках, но сегодня ему не повезло. Враждебные взгляды и отчетливо произносимое «гаршил» показывали, что слишком углубляться на враждебную территорию не стоит.

«Наверное, все свое везение на сегодня я уже израсходовал», — огорченно подумал Алек.

Те несколько улиц на границе тупы, которые он рискнул обойти, не имели обычных злачных мест. Неприветливые покрытые татуировкой лица смотрели на него из окон и с балконов. Никто здесь, похоже, не интересовался выпивкой или игрой в кости. Или катмийцы так не любят чужаков, что все таверны расположены в глубине, подальше от любопытных оскверняющих взглядов?

К полудню Алек сдался и решил вернуться домой. Однако, повернув за очередной угол, он обнаружил, что заблудился.