– Почему?
– Видишь ли, Дестан был одним из самых древних обращённых. Полагаю, он не был склонен к изучению множества наук, совершенно не интересовался химией, физикой, естествознанием. Но долгая жизнь в любом случае – огромный опыт и бесконечная практика. Наш обидчик наверняка знал множество языков, географию, неплохо разбирался в политике, бизнесе, банковском деле.
– Наверное, и в мореплавании, ― вставил Костя, вспомнив Сэма Олдбрука.
– Да, конечно. У тебя сейчас есть реальная возможность снова получить эти знания, восстановить их в своём мозгу. Но знания – опасная вещь.
– В каком смысле?
– Ну, во-первых, сам процесс надо дозировать. Если форсировать, велика вероятность, что всё пойдёт не так. Заклинит. Проще говоря, сойдёшь с ума.
– Понятно, ― кивнул Костя. ― У нас это называют «крыша съедет». Или «башка лопнет», «мозги закипят».
– Да, только тут всё серьёзно, а не иносказательно. И не говори, что я тебя не предупреждал.
– Есть ещё «во-вторых»?
– Конечно. Помнишь, я сказал о новой жизни, а ты что-то сразу струхнул. А я имел в виду вот что. Получив сразу огромную порцию знаний, которая в обычных условиях куётся десятилетиями, ты неминуемо изменишься. Станешь мудрее. Твои мысли и эмоции будут отличаться от тех, что характерны для семнадцатилетнего юнца. Изменится само восприятие мира. Это не беда, конечно. Но те, кто знал тебя беззаботным и непосредственным шалопаем, возможно, будут удивлены или разочарованы. Поэтому в общении старайся казаться таким, каким выглядишь. У Фернандо Мартинеса, судя по всему, всё неплохо получалось. Чаще показывай, что чего-то не знаешь или не умеешь. В общем, вспоминай, каким был в своём детском доме, и действуй так, как поступил бы тогда.
– А я не могу стать снова этим… Дестаном? Из-за его знаний…
– Зависит от силы твоего характера. Если ты по природе добр и любишь помогать людям – думаю, ты в любом случае никогда не станешь таким. Я в тебя верю.
Странный человек Милвус. Называет себя злодеем, виновным в смерти очень многих людей. А рассуждает сейчас как филантроп. Если не лукавит, конечно.
Но как поверить в ещё одно безвозвратное, как принять его? Уже произошло обращение в потенциального монстра. И как будто не видно способа отыграть всё назад. А теперь, выходит, Косте Мелентьеву придётся вдобавок распрощаться с беззаботной юностью, с наивным восприятием мира, с радостями первооткрывателя всего интересного, полезного, волнующего? А как же чувства, ещё не очень зрелые, полудетские, мечущиеся, не способные чётко определиться? Они разложатся по полочкам, сами собой придут в жёсткий, строгий и скучный порядок? Или исчезнут, уступят место всегда холодному и выверенному расчёту? Спросить старика? А что он может ответить? Любил ли он когда-нибудь? Любили ли его? Почему-то не верится.
Но пока природные, натуральные чувства никуда не пропали, Сверчок вдруг открыл в себе появившуюся способность мгновенно прокручивать их в сознании вместе с сопутствующими воспоминаниями…
* * *
Пожалуй, она слишком часто возникала на горизонте. Так ведь учатся в одном классе. Постоянно водят компанию. Не припомнить дня, чтобы не виделись. Рамки детдома не больно-то широкие.
Вообще смотреть на неё всегда было приятно. С какой бы стороны ни смотреть. Приятно – и всё тут. Только приятность долгое время никуда не двигалась, ни во что не выливалась. Зачем?
Сидели вдвоём как-то на излюбленной лавочке, ждали Алину с Володей. Те почему-то застряли на танцевальном занятии, куда Кэп провожал Джоки, а Тане непременно нужно было срочно сообщить подруге нечто архиважное. Так Таня сидела, всё зевала, прикрываясь ладошкой, а потом взяла да прикорнула у стойкого Костика на плече.
Её волосы коснулись уха и щеки, погладили шею. Он уловил их нежный запах. Пахло травой и полевыми цветами, разве так может быть? Пришлось осторожно повернуть голову. Нет, не показалось. Всё так.
Костя почувствовал непонятный, но острый приступ счастья. Как в детстве, при живой ещё тётке Клавдии, когда случилось выбежать в нераспаханное поле, радостно повалиться в траву, раскинув руки, и долго смотреть в небо. Как здорово было просто валяться, ни о чём не думать и вдыхать пряные запахи лета…
С этого приступа счастья что-то сдвинулось. Приступы стали повторяться сами по себе. Они нередко замещали ту, прежнюю, приятность. Вообще-то было здорово, хотя Костя старался не подавать виду. Вот только стала в них быстро проклёвываться и нарастать одновременная тревожность.
Он не мог бороться со смешными, но навязчивыми представлениями.
Таня – водопад. Красивая сверкающая лавина, шумно падающая вниз. Маленький Костя любовался таким чудом не раз, хотя до него нужно было топать километров шесть, если не больше. Ему хотелось протянуть и погрузить руки в тысячи мельчайших капелек, образующихся от удара о серо-зелёную каменную плиту. Но тётка сказала, что летящая с двадцати метров красота может не только убить, но и в лепёшку расплющить хлипкое детское тело…
А водопад продолжал и продолжал гнать поток, из него рождалась целая река. Горная река тоже была Таней, хоть и носила совсем другое имя. Бурная, своенравная, стремительно бегущая куда-то далеко. Сотни опасных камней приветливо встречали ревущую воду, и не было смельчаков, решившихся пуститься по такому течению на лодке или на плоту.
Куда бежала река, Костя не знал. Наверное, в море. Но, вливаясь в него, она образовывала бешеный, яростный водоворот. Сверчку не приходилось видеть крутящуюся пропасть воочию – только в каком-то кино. Что удивительно – водоворот тоже был Таней. И Костя знал, что широкий омут может поглотить, затянуть туда, откуда больше не выберешься.
Вот такая тревожная фантазия на тему любви… может, и не любви ещё, а так…
Костя хотел бы испытать себя на прочность в водопаде, поплыть по реке и даже добраться до водоворота. Но всё как-то не решался…
Вскоре произошла памятная история. Всем известная Лиза-вредина притащила жемчужное ожерелье и давай, понятное дело, хвастаться. Может, ничего бы не случилось, но у Лизки тогда не было свиты, как называли двух-трёх девчонок, регулярно подпадающих под влияние лидерши. Тогда они некоторое время ходили вместе, а потом непременно разругивались навек. До следующего примирения.
За неимением фрейлин, королева вредностей показалась в ожерелье кому угодно, в том числе и Тане с Костей. Сверчку розоватый и не шибко круглый жемчуг показался не очень красивым, но народ в целом впечатлился. Вредина царствовала и ликовала.
А наутро ожерелье загадочным образом пропало.
Докладывать о таких вещах учителям – страшный грех и позор. Лизка по-тихому устроила собственное расследование, но ничего не добилась. Подозревала она многих, но Таню – больше всех.
Третьим и четвёртым уроками был сдвоенный английский. Анжелика в класс уже пришла, но занятие пока не начинала. С недавних пор она стала приносить специальные диски (все подозревали, что купленные на собственную зарплату) и плейер. Голоса с оксфордским произношением разыгрывали бесконечные сценки на бытовые темы, что должно было, по мнению учительницы, сильно продвинуть у воспитанников владение разговорной речью.
Всё бы хорошо, да для нормальной трансляции приходилось каждый раз подключать плейер к старенькому усилителю с колонками, а тот вёл себя капризно и взбалмошно. То соглашался работать, то почему-то не хотел. Эффективно воззвать к его совести удавалось только Сверчку.
Костя понял, что и сегодня не избежать уговоров. Вот только Тани в классе нет. И Вредина отсутствует. А на предыдущем уроке обе были. Что случилось-то? Ещё подерутся, чего доброго. Тут, конечно, за Таню можно сильно не переживать – на орехи достанется в основном вражине Лизке. Но тревожно что-то.
– Анжелика Яковлевна, тут без инструментов никак, ― как можно естественнее сказал Сверчок. ― Я сбегаю?
– Хорошо, Мелентьев, сбегай. Мы пока домашним заданием займёмся…
Костя надеялся, что у него минимум четверть часа на выяснение обстановки. И полагал, что конфликт может состояться где-нибудь во дворе.