Больше всего такая трактовка устроила меня. В живописи моей натуре необходимо было преодолеть зависимость от реального в пользу абстрактного, цветового обобщения, сведенного к самой сути предмета.

Однажды из Москвы приехал знакомый искусствовед, и я повела его в отель посмотреть в конференц-зале мою работу. Там вовсю шла подготовка к шахматному турниру. Узнав, что я автор, организаторы тут же подрядили меня принять участие в открытии на следующий день. Ну что я могла им рассказать? Сказала, что, как художник, я не обязана играть в шахматы! С этим они, похоже, согласились, но попросили рассказать, что изображено на картине. Они хорошо приняли нетрадиционный подход, который оставляет место для интерпретации.

Утаила я от шахматистов, что, несмотря на школьную неспособность к точным наукам, лет в двадцать пять я неожиданно научилась играть в шахматы. В этой игре существует стратегия, которая включает интуицию и способность лучше видеть целиком всю картину. Игра почему-то возвращала меня к детской мечте стать следователем. Единственной проблемой было, что в процессе, осознав ошибку, я пыталась во что бы то ни стало «переходить». В то мое «шахматное» время я преподавала в краснопресненской художественной школе, и, хотя это был мужской коллектив, среди всех мужчин нашелся только один – Виталий Комар, который разрешал мне возвращать ходы. Однажды, написав автопортрет в виде шахматной королевы на фоне грозового неба, я оставила шахматы навсегда. В отличие от других игр, я слишком болезненно относилась к этим проигрышам! Вот как-то так, все одно к одному – и шахматы, и живопись, и мирное сосуществование всех общин Монреаля, и за мир против войны от Джона Леннона и Йоко Оно.

Несмотря на мирные усилия, трения между франкофонами и англофонами существуют. Время от времени первые хотят отделиться от Канады, проводят и проигрывают референдумы, после чего все на время затихает и идет своим чередом… Кроме языка, конечно, который всегда остается камнем преткновения! Есть даже закон: все публичные тексты, от названия магазинов до состава ингредиентов пиццы, пишутся на двух языках – французском и английском, причем размер английских букв не должен превышать одной трети размера французского шрифта. Попробуй-ка разобрать инструкцию, например, по спасению утопающего, который десять раз утопнет за это время. Лично нас это коснулось, когда пришла пора определять детей в школу. Оказалось, что свободного выбора мы, увы, лишены. Дети французские и дети приезжих автоматически приписывались к французской системе образования. Мы были возмущены, но в долгосрочной перспективе это оказалось нам на руку: французский язык выучить намного сложней, чем английский, поэтому на выходе мы получили удовлетворительно трехъязычных детей. Кроме всех благ Монреаля, здесь добавился еще один сезон – восхитительная осень немыслимых, каких-то несуществующих в палитре цветов, большие старые и толстые деревья, которые роняли под ноги листву – ходи и шелести, сколько душе угодно!

Мы поселились в одном из самых очаровательных монреальских пригородов – городке Биконсфилд, названном в честь Бенджамина Дизраэли (42-го премьер-министра Великобритании), который был возведен королевой Викторией в звание лорда, виконта Биконсфилда. В первую же ночь я услышала вдалеке слабый перестук колес товарного состава. Я даже вздрогнула. Из киевской квартиры на улице Горького (бывшей Кузнечной), находившейся довольно далеко от вокзала, даже днем были слышны гудки паровозов. Эти уютные звуки эхом следуют за мной из страны в страну, обещая покой и дом. Из окон до самого горизонта простирается плоская равнина, но, в отличие от степи, она наполнена глубокими водами судоходной реки Святого Лаврентия. Со всеми закатами-рассветами, ветрами, гоняющими волны и облака, с изменчивыми состояниями природы, по выражению пейзажистов, это была «картина мира», как однажды назвала мама мой школьный этюд, написанный на горизонтальной картонке. С того времени я предпочитала горизонтальный формат, а с годами добавились новые горизонты: тягучая возвышенность Воробьевых гор; черта между степью и небом в провинции Альберта; непрерывная линия границы между Канадой и Соединенными Штатами от океана до океана; белая трещина, горизонтально бегущая от края до края холста в Лас-Вегасе; многокилометровая протяженность берлинской стены, которую видно даже из космоса…

Какие только сюрпризы не поджидали меня в квартире при подготовке к ремонту! Одним из них стал дулевский чайный сервиз на шесть персон, абсолютно не соответствовавший стилю дома, где почти не было штамповки, кроме нескольких чашек и тарелок для повседневного пользования. Купить такой пафосный набор с двуглавым орлом на каждой чашке и блюдце мама, обладавшая прекрасным вкусом, не могла. Подарок? Вряд ли. Можно было бы заподозрить сиделку, но это ей явно было не по карману. В какой-то день нахожу среди жировок (какое волшебное и позабытое слово) конверт: Москва. Кремль. Оказалось, сервиз – юбилейный, подарок президента на мамино 90-летие. Сюрпризами были и рисунок Яковлева, почти слепого гения, и две высохшие сигареты – последняя наша заначка, пролежавшая между книг больше двадцати лет, та, которую мы с В. П. так и не успели вместе выкурить…

На лестницу под предлогом вынести мусор мы с В. П. тайком от мамы выскакивали покурить и перевести дух. При его нездоровом сердце ему не полагалось ни пить, ни курить, что он с успехом игнорировал. Помню, в последнюю зиму своей жизни он стоял у окна и не моргая смотрел на заснеженные крыши. Выпуская струйки дыма, он с удивлением говорил, что не свою жизнь живет.

Первый инфаркт случился в тридцать четыре года, и он никак не рассчитывал на нормальную длинную жизнь. К смерти относился, как к одушевленному врагу, демонстративно пренебрегая фактом ее существования. В продолжение после смерти он не верил и собирался уйти молниеносно, чтобы не доставить ей удовольствия наблюдать его смятение. Надеюсь, так и случилось, хотя последние секунды не дано нам знать. На Калининском проспекте по дороге в галерею, где он должен был открывать выставку, ему стало плохо. Он зашел в универмаг, и, пока продавщица бегала за водой, все было кончено.

Я смотрела на его профиль английского лорда и не знала, что сказать, – только встать рядом, и молча обозревать окрестности. Из окна лестничной клетки, выходящей во двор, открывается убогий вид на развалины советского Карфагена, разруху и увядание. Виды из нашего дома неравноценны: у половины квартир – вид парадный, у другой половины – вид черный, то есть окна смотрят во двор. Пейзаж здесь апокалиптический!

Бывшее общежитие для красной профессуры

Восемь конструктивистских зданий, соединенные между собой галереями, уже много лет готовы рухнуть. Через трещины в стенах, на крышах и козырьках подъездов проросли кусты и деревья. С каждым годом они мужают и скоро превратятся в висячие сады Семирамиды. Если бы не общее запустение, все могло бы сойти за оригинальный ландшафтный дизайн. От стен и закругленных балконов отваливаются куски цемента, обнажая ржавую арматуру и грозя пришибить прохожих. Корпуса, однако, выходят на улицу торцами, поэтому ужасное состояние домов не бросается в глаза.

Одновременно со стремительным, несовместимым с жизнью разрушением кто-то заменяет старые окна современными стеклопакетами, напоминая, что «Всюду жизнь», как на картине Ярошенко. Иногда в просвете неплотно задернутой простыни, одеяла, реже занавески мелькнут раскосые глаза, тюбетейка, угол двухъярусной кровати… Вероятно, здесь живут гастарбайтеры, приехавшие на заработки в Третий Рим, в новый Вавилон, в Москву, в Москву! Их не видно и не слышно, возможно это одно из условий их проживания в центре Москвы. Подъезд, выходящий в наш двор, забит досками, из них торчат вырванные с мясом провода. На бетонном, нетронутом разрухой козырьке рублеными буквами высечено слово СПОРТ. «Нас утро встречает прохладой, нас ветром встречает река…» Шагают спортсмены – плотные дейнековские девушки в красных косынках, широких черных трусах на резинке – радостные и четкие, как футуристический шрифт. (А теперь, на новом витке, через сто лет после революции, массовый спорт снова в моде, и молодежь на велосипедах и самокатах рассекает нашу широкомасштабную панораму.)