Часть 2

Размалёванный ангел

Дорожный таблоид с одними и теми же рожами в пиджачках каждую ночь освещает мою комнату оранжевым светом. Пришлось купить тяжёлые, плотные шторы, которые этой ночью я не задвинул. Было не до этого, и сейчас тоже не до них. В моих объятиях другая причина бессонных ночей. Её плечико сотрясается в такт слабым рыданиям. Нежный пушок на её коже похож на недоразвитые ростки под апельсиновым солнцем, или на перья, сожжённые огненным небом. С каждым её всхлипом злость и раздражение во мне удваивается. Ничего не предвещало беды: созвонились, встретились, попили кофе на ночь глядя и, как обычно, такси до моего дома. Иные мужчины кидались в неё деньгами, на которые я мог бы жить целый год, ни в чём не отказывая, и не получали и половины того, что получаю я. Я! – который до двадцати лет с девушками боялся заговорить. Когда она сидит на мне, оголяя идеальную грудь, мне кажется, что сам Господь издевается над человеческим родом, даруя своё совершенное творение жалкому невидимке-вуайеристу. В этот раз она была горячее обычного, с бешеной страстью впивалась в меня своими длинными ногтями, готовая на всё, как наркоман, желающий долгожданную дозу, чтобы забыться, найти во мне утешение. А понял я это уже позже, когда всё закончилось: она отвернулась от меня, а через две выкуренные сигареты появился тихий плач. Поначалу я не трогал её; из-за низкой самооценки в голову приходили дурные мысли, что девушка, безусловно достойная большего, с горечью осознала, где и с кем находится. Неприятные домыслы были ошибочны, но всё же осадок из скрытой злобы оставили. Мне потребовалось легонько коснуться тёплого плеча, чтобы разгорячённое тело тут же хлынуло в мои объятия, будто только этого и ожидая. Моё умение (если быть точнее, неумение) успокаивать людей в лучшем случае годилось для вызывания смеха, но, кажется, ей было всё равно – не слушала меня, потому что нуждалась в том, чтобы выслушали её. И я выслушал, на первый взгляд, непримечательную историю о первой любви потерявшей голову девочки к молодому бойфренду, мягко говоря, неджентльменского склада ума; позже о близких отношениях, которые, естественно, «были не такие уж и плохие»; дальше полуслучайному/полупреднамеренному залёту, выкидыше на четвёртом месяце беременности и сверкающих пятках по направлению к «девочке посочнее», и как итог: одиночество, депрессия и самокопание, усугубляющее ситуацию. А сегодня ей приснился тот самый четырёхмесячный выкидыш, после чего весь день превратился в десятки бумажных платочков со слезами и соплями.

Я не знаю, что сказать, могу только продолжать машинально поглаживать её плечо. Меня сейчас больше занимает и удивляет появившееся ощущение неприязни и отвращения к человеку, которого совсем недавно я считал чудесным подарком недостойному получателю. Может быть, я являюсь недостойным получателем только потому, что думаю таким образом? Недостойным, потому что недоношенная ошибка природы, которую рисует моё воображение, вызывает во мне звериный гнев. Я понимаю, что это неправильно, но одного понимания недостаточно, чтобы совладать с эмоциями. Я всегда знал, что подглядывать за писающими девочками неправильно, но в школе, как только появлялась такая возможность, отпрашивался с урока и бежал в одну из кабинок женского туалета, а в начале следующего урока возвращался в класс и корил себя в этом. Я не мог справиться с соблазном похоти, не мог проучить и сдержать свой разум, поэтому наказывал тело: щипал, кусал, бил, пока не чувствовал, что искупил грех. Понимание проблемы без возможности её решения делает только хуже. И чего она вообще ревёт? Радоваться должна. Теперь мне даже лежать с ней рядом в тягость. Надоело слушать эти хныки, будто мне моих проблем в жизни мало.

Поднимаюсь с кровати и говорю, что хочу попить воды, она же продолжает крепко держать мою руку и, когда я уже стою на полу, нехотя отпускает. Теперь я полностью вижу её лицо: оно также красиво, только тушь растеклась, – как будто лик статуи ангела, размалёванный вандалами. Мне нужно какое-то время побыть одному. Смелости не хватит, попросить её уехать, к тому же боюсь, что позже мне может стать одиноко.

Благодаря таблоиду, свет можно не включать. Стакан холодной воды и тишина кухни помогают прийти в себя. Ну и ну. Что это вообще на неё нашло? Зачем мне знать всё это? Разве она не понимает, что мне неприятно слушать про бывших, тем более про страдания по ним? Вот так вот и разрушаются идеалы. Хочешь потерять интерес к какому-то человеку – подумай о том, что кому-то он успел изрядно надоесть. Наверняка тот бывший был полным куском говна, которому суждено сдохнуть в полном одиночестве. Она-то тоже хороша – жертва комплексов и низкой самооценки. Да, у меня самого́ проблемы с самооценкой, но я не компенсирую это тряской голого зада перед толстопузыми извращенцами, которые перед входом в стриптиз-клуб снимают кольца с безымянных пальцев в надежде на то, что какая-то из молоденьких танцовщиц клюнет на его «интересную личность», ведь он же такой успешный и уверенный в себе мужчина. Ну, конечно, не мне же судить, я ведь даже не могу себе позволить сводить девушку в ресторан с видом на весь город, не могу сказать одного прокля́того предложения, чтобы не заикнуться. Конечно, ведь мой удел подглядывать, держась одной рукой за промежность, пока ко мне не снизойдёт девушка с обложки журнала, чтобы в очередной раз напомнить, что я всего лишь наблюдатель. Ещё и этот ребёнок. Он как олицетворение всех моих неудач. Возвращение в лоно религии не позволяет мне поддерживать аборты, но здесь же само провидение вмешалось, чтобы не допустить рождения. Жалко лишь то, что этим проведением был не я, что не мои руки выступали руками Господа. Как бы я хотел обхватить эту тоненькую шейку и сжать до размеров тростинки, покуда головка с выпученными слепыми глазами не повиснет, как шарик на верёвке. Да, это жестоко, но я бы не смог уже остановиться – надоело быть просто зрителем. Все мои проблемы, неудачи, заточённые в этом нежизнеспособном тельце, я бы превратил в лужицу фарша. Вырвал бы с кожей живота пуповину и окунул недоноска в раковину с водой, пускай там булькает, насколько хватает кислорода, как в реке. Как я в свой самый тёплый день из воспоминаний после крещения. Только я тогда родился заново, а этот выкидыш заново умрёт. Выродок, выплюнутый утробой прекрасной женщины, словно выдавленный гной. Когда полости выкидыша наполнятся водой, можно приступить и к более интересному: положить на разделочную доску и начать делать отбивную. Деревянная поверхность имеет мало общего с трупиком, где вместо костей хрящики, поэтому для пущей убедительности я готов одолжить призраку выкидыша свой локоть. Пусть мой кулак перемалывает зачатки костей, органов, кожи в одно плоское месиво. Вот так, вот что значит страдание, вот что значит жизнь! Тебе суждено проспать четыре месяца в темноте и сгинуть в небытие, а мне вынырнуть навстречу к голубому небу и солнцу. Моя мама протянет мне спасительную руку и вытащит из сильного течения, а твоя отдаст тебя врачам в резиновых перчатках, чтобы те закинули уродливое тельце в целлофановый пакет. И никто никогда не придёт к тебе на помощь, а я буду продолжать безнаказанно расплющивать кулаком твой черепок. Больно? – да, я чувствую твою боль, она приносит невероятное удовольствие, но этого мало. Что? Тебе мало? Хорошо, а что насчёт вот этого: деревянная рукоятка, наточенное холодное лезвие. Посмотри, как кухонный нож блестит над твоей немощной плотью. На! И вот лезвие отсекло твою маленькую ручку. На! Животик с кишочками, как растопленное масло. За ножом выпрыгивает красная струйка. Ещё, на! Утони в реке собственной крови! На-на-на! Больно? Что-то не так? Больно! Почему так больно? Что-то, действительно, не так. Голова гудит. Бьют судороги. Боль пульсирует, растекается. О, нет! Весь стол мокрый и липкий. Рука словно горит праведным огнём. Голова кружится. Нет сил стоять на ногах, и я падаю на колени.

Что я наделал?! Искалечил себя. Нет, не себя – его. Кровоточит не моя рука, а это невинное дитя. Раны, кровь, боль. Моя плоть – его плоть. Я не ведал. Будто впал в бешенство, а на глазах пелена. Совсем рассудок потерял. Прости меня! Я ж не ведал, что творю. Теперь-то я вижу, вижу твоё превеликое милосердие, твой светлый лик на этом крохотном теле. Это я выброшенный мертвец, выкинутый на берег жизни. Четыре месяца. Вся моя жизнь – это четыре жалких месяца сна на твоей ладони. Прости мне, ибо я не ведаю, ибо глаза мне застилают слёзы. Бедное дитя, истекающее кровью, как помочь тебе? Всё, что я могу, это прижать тебя к своей впалой груди с редкими волосами, спрятать под нательным крестом. Мой холодный сосок не способен дать пищи. Кровотечение малыша не останавливается. По моему туловищу, трусам, бёдрам течёт кровь, образуя подо мной лужу. Как помочь, как обрести прощение? Вот бы вернуться навсегда в тот день, зайти после обряда крещения в прохладную воду, вынырнуть прыжком к лучам июньского солнца и увидеть недалеко от себя, по колено в воде, живую матушку, такую молодую, красивую, и ухватиться за её протянутую ладонь. А после всегда быть рядом, чтобы она избавила меня от вины и самобичевания, тогда и страх перед жизнью показался бы мимолётной выдумкой. Вот бы ещё предотвратить смерть невинного младенца. Господи, отдай же ему всю мою кровь, оставь мне только слёзы. Пусть моя кровь будет его молоком, а слёзы мои той рекой – моим утешением. Отдай мою жизнь ему, а если это не в твоей воле, то сохрани подле себя его безгрешную душу, а меня – раба своего, прости. И за меня попроси прощения у ребёнка заблудшей женщины. Большего мне не нужно, только дай знак, что простил, а покуда я буду бить челом об землю. Вот так! Пусть это будет моё мученическое испытание. Прямо в лужицу крови. Вот так! Пока кровь с расшибленного лба не соединится с кровью невинно убиенного, покуда не захлебнусь в ней. Вот так! Только дай знак, что простил. Дай знак, Боже! А покуда я буду…