Он сдергивает с нее ткань, как скатерть со стола, накрытого на обед. Она застывает, ловя в запотевшем зеркале свое бледное отражение, и тут же отводит взгляд. Иногда ей кажется, что с годами она стала походить на выцветший фотоснимок себя настоящей.

– У меня еще гора домашки, и надо… – протестует она, чувствуя на себе его руки.

– А я совсем ненадолго, – перебивает он, – просто проведать перед работой.

– И я бальзам с волос не смыла, – отворачивается от поцелуев Настя.

– И хорошо, так он лучше подействует.

– Сегодня такой странный день.

– Он уже закончился. – Артур целует ее в уголок рта. – Я пришел уложить тебя спать. Пошли. – Он берет ее за руку и ведет в большую комнату, на разложенный диван под висящей в позолоченной раме свадебной фотографией бабушки и дедушки.

Когда Настя просыпается, Артур уже ушел. Он и правда заходил совсем ненадолго, перед работой. Он бармен в одном из модных мест в центре. Он любит шутить, что она работает бариста, а он барменом и им не суждено быть вместе, потому что они живут в разное время суток.

Вообще они не живут вместе. Артуру не нравится бабушкин хлам, которым завалена квартира, и отсутствие метро рядом. А Насте претит мысль о том, чтобы вынести все на помойку. Ведь все эти альбомы, сундуки, газетные вырезки и стопки фотографий и недовязанных шалей – это все, что осталось ей от бабушки, это и есть бабушкина жизнь. Иногда она думает перетащить все в мастерскую деда в другом крыле дома, но ей страшно ходить туда одной. Тем более Артур все равно ночует с ней как минимум четыре ночи в неделю.

Артур старше, у него планы, амбиции, мысли больше одного предложения в длину. Насте кажется, что она недостаточно хороша для него. Он с отличием окончил английскую филологию в своем родном городе, где-то на Волге, и работает барменом только ночью, а днем дает частные уроки школьникам, рассказывая им, что Лондон из зе кэпитал оф Грейт Британ. Когда Настя увидела его впервые, ей показалось, что такой парень, высокий, голубоглазый, с блестящими вьющимися волосами, никогда не будет с ней. Не потому, что она считала себя некрасивой – нет, цену себе она знала, просто предпочитала оставаться незаметной в своем мешковатом пальто и с волосами в пучке, как у отличницы. Она понимала, как привлечь его, но не верила, что он может задержаться с ней надолго, потому что никто и никогда не задерживался, ни парни, ни подруги, все всегда ломалось. Что-то внутри заставляло ее все ломать.

Поэтому, увидев Артура, Настя не стала даже начинать разговор с ним, превратилась в невидимку. Она была уверена, что сам он никогда не обратит на нее внимания. Но он обратил, она поняла это по счету за их с Катей коктейли – они выпили по два, а взял он с них только за один. Сначала Настя подумала, что дело в Кате, но потом у Артура начался перерыв, и он подошел прямо к ней и улыбнулся только ей, будто бы Настя стояла у бара одна, а не с подругой. Это было через два месяца после бабушкиной смерти, Настя еще не успела привыкнуть к гулкому звуку пустой квартиры, поэтому она позвала его к себе еще до того, как он впервые ее поцеловал, но мосты оказались разведены, и они пошли гулять по промозглому центру, и все каким-то необъяснимым для нее образом сложилось к лучшему. Они были вместе со дня первой встречи, уже без двух месяцев год. Каждый день этого года она ждала, что все вот-вот должно рухнуть.

Артур ушел, пока она спала. Настя смотрит в потолок, отблески фар заехавшей во двор машины обводят на потолке рисунки по трафарету бабушкиного полувекового тюля. На часах почти полночь, но голова ее кажется свежей, утренней. Она думает, что надо бы сделать домашку, и выстирать форму, и еще… Настя выпутывается из простыней, быстрым шагом идет на кухню и открывает холодильник. Оттуда на нее тоскливо смотрят пожелтевший по краям сыр в нарезке и недопитое молоко. Надо идти в магазин.

Она одевается, набрасывает пальто, сует ноги в бабушкины разношенные зимние боты – их зашнуровывать не надо – и спускается вниз.

До круглосуточного магазина минут десять, налево из двора, потом направо. Настя почти вприпрыжку срезает через Вяземский сад и через пять минут уже оказывается на ярко залитом светом желтых фонарей Каменноостровском проспекте. Машин почти нет – вечер понедельника, – людей тоже. Дверь супермаркета открывается с брякающим звуком колокольчика, который растворяется в попсовой мелодии, играющей из динамика где-то в конце зала. Кассирша провожает Настю сонным взглядом и возвращается к журналу со свадьбой знаменитостей на обложке. Настя идет по коридору мимо хозяйственных товаров – обычно это все где-то рядом, ну или поблизости. Она медленно движется, сканируя глазами ряды упаковок и мурлыкая себе под нос мотив песни на радио. Внезапно мелодия прерывается вереницей хриплых помех, как будто у кого-то вот-вот зазвонит мобильный. Настя поднимает глаза и оборачивается. Ряд полок просматривается до самого конца, где стоят морозильные камеры. Она – единственный посетитель.

Пип. Пип. Пип. Кассирша проводит банку за банкой по сканеру, не отрывая глаз от статьи с подборкой нарядов звезд на Хеллоуин. Их шесть одинаковых, она могла бы сделать все гораздо быстрее, думает Настя, когда штрих-код на банке номер пять отчего-то не читается. Кассирша поднимает глаза на Настю всего на долю секунды, и та понимает, что это ее проблема.

– Пусть будет пять, значит. – Настя прикусывает губу.

Кассирша даже не кивает в ответ, а только слюнит кончик пальца, перелистывает страницу, другой рукой протягивая Насте чек.

Настя оставляет чек так и висеть зажатым между толстыми пальцами кассирши, складывает банки в рюкзак и уходит, звякнув колокольчиком.

На улице безлюдно. Настолько, что Насте становится слегка не по себе и она прибавляет шагу. Неожиданно ее почти сбивает с ног толпа девиц, высыпавших на улицу после того, как потух свет в соседнем баре. Все на каблуках и в тонюсеньких колготках, несмотря на пронизывающий почти уже ноябрьский ветер. К запястью одной из них привязаны два воздушных шарика с цифрами 2 и 1. Тут же, откуда ни возьмись, появляется и притормаживает рядом дорогая черная машина, завязывается веселый разговор.

Запахнув пальто и подняв воротник, Настя спешит повернуть с Каменноостровского налево, а оттуда на улицу Грота, решив на этот раз не срезать через сад. Похолодало, с реки поднялся туман, делая контуры знакомых предметов расплывчатыми.

Зайдя во двор, она останавливается около до отказа забитой мусорными пакетами помойки и замирает, прислушиваясь.

– Кис-кис-кис, – шепчет она в темноту. Тут же из зеленого чрева помойного бака слышится шелест полиэтилена.

Котов шесть. У них нет имен, но трехцветный и рыжий – дети полосатой кошки с подпалинами и кота из соседнего двора. Всего их родилось четверо, но двое других не выжили: одного случайно переехал сосед, второй просто пропал. Здесь живут оставшиеся двое, еще подростки, и сама кошка-мать. Трое других, как подозревает Настя, тоже ее дети, но кто их разберет.

– Ну простите, что так поздно. Я уснула, – шепчет она, скидывая с плеча рюкзак.

Коты танцуют вокруг ее ног, один из них, самый мелкий, одноглазый, мурлычет так громко, что Насте кажется, он перебудит весь дом.

Она достает из тайника под забором пластмассовые блюдца и наваливает еду, стараясь не порезаться об острые края банок.

– Ну, не толпитесь, всем хватит. – Она склоняется над котами, наблюдая за тем, как жадно, но грациозно они поглощают консервы.

Когда они доедают, большинство разбредается по своим углам двора, но двое, рыжий мурчалка и серая мать, остаются рядом с Настей. Рыжий, вопреки Настиным возражениям, трется о бабушкин сапог, обвивая щиколотку хвостом и выгибая спину, а серая сидит и смотрит на Настю, в ее зеленых глазах яркой точкой отражается свет фонаря на улице Грота. Так смотрит, будто насквозь видит. Насте не выдержать этого взгляда.

– До завтра, – шепчет она в темноту и идет к парадной.