«Наверное, все мы таковы – тот образ жизни и тот стиль, который мы восприняли в самом расцвете своих лет, навсегда остается для нас эталоном вкуса. И мы цепляемся за него и отстаиваем до последнего, даже когда наши идеалы становятся смешными и немодными. Пытаясь одеваться в той же манере, которая была принята в пору его молодости, человек неосознанно стремится вернуться в свои лучшие годы, вновь почувствовать себя хоть немного моложе», – философски размышлял я, разглядывая нелепые по современным меркам наряды своей матери и ее многочисленных подруг, которые в той или иной степени тоже придерживались стиля давно ушедших лет.
Наконец, все гости расселись по своим местам, зазвучали тосты: сперва в честь хозяйки дома, потом – в честь прекрасного брака, результатом которого стал такой обаятельный сын, обязанный, в свою очередь, продолжить славное поколение Ачамахесов и подарить Галине Евстафьевне внука (тут все недвусмысленно посмотрели на Милочку, отчего та смущенно покраснела и потупилась), следом выпили за упокой моего незабвенного отца, а дальше разговор скатился на обычные бытовые проблемы. Разомлев от сладкого вина, тетушки наперебой вспоминали свою молодость, счастливые советские времена, ругали нынешнюю власть и жаловались на тяжелую жизнь, высокие цены и маленькие пенсии – стандартный набор тем на посиделках пожилых людей.
Мы с Милочкой чувствовали себя, как инопланетяне, случайно оказавшиеся на совершенно незнакомой территории. Как мы могли поддержать беседу? Жаловаться на жизнь вместе с матушкиными подругами было бы чистой воды лицемерием, защищать нынешние времена и доказывать, что и сейчас есть немало хорошего – было бы заведомо провальной позицией. К тому же, оставалась опасность, что вся эта орава накинется на нас с расспросами о том, когда мы собираемся пожениться, и скоро ли планируем завести детей, а вот уж этого ни мне, ни Милочке, совсем не хотелось. Но и уйти раньше положенного времени я тоже не мог – мама никогда не простила бы мне внезапного ухода. Да и не в одной маме дело. Глядя на ее счастливое, оживленное лицо, я понимал, что для нее этот надуманный праздник, который она сама для себя организовала – редкая возможность снова почувствовать себя счастливой, радость, которой не так-то много в жизни пожилого человека. И могу ли я, ее сын, омрачить такой день своим невежливым уходом? Но сидеть и молчать с каждой минутой становилось все тягостнее, тем более, что и Милочка, как я заметил, чувствовала себя не в своей тарелке.
«Ладно, – решил я, – раз я ничего не могу изменить, не могу уйти и избавить себя и Милу от этого торжества, придется расслабиться и получить удовольствие. Попробуем для начала переменить тему».
Я дождался паузы в воркованье тетушек и светским тоном осведомился, ни к кому конкретно не обращаясь:
– А что вы думаете о нашем вступлении в ВТО?
Тут я спохватился, что ляпнул явную ерунду, что женщины, весьма и весьма далекие от политики, могут воспринять мой вопрос как насмешку, но как по-другому подключиться к разговору, не знал. Не о последних же фасонах панталончиков для старых дам мне говорить!
К счастью, тетушки посмотрели на меня благожелательно и даже, как мне показалось, благодарно – пожилым людям всегда приятно, когда младшее поколение интересуется их мнением. Они вдруг стали похожи на комсомолок во время политинформации и начали мне по очереди излагать последние теленовости. Все это было давно известно и навязло в зубах, но я придал своему лицу выражение сосредоточенного внимания и даже время от времени вставлял осторожные реплики. Неизвестно, когда бы мне удалось закончить этот цирк и охладить политический пыл своих собеседниц, если бы одна из старых знакомых нашей семьи, тетя Соня, сидевшая поблизости от меня, вдруг не сказала задумчиво:
– Да, Гриша… С возрастом ты все больше напоминаешь своего отца. Да и ведешь себя совсем как он.
Я поспешил уцепиться за тему, которая была для меня несравнимо более интересной, чем отношения России с ВТО:
– А чем я его напоминаю? Странно, у меня вроде и возможности не было перенять его повадки – я плохо его помню, вечно ему было не до меня. Да и не успел он как следует со мной сблизиться – погиб. Расскажите мне о нем. Мама рассказывала, конечно, но ведь всегда интересно послушать человека со стороны.
Тетя Соня внимательно на меня посмотрела:
– Знаешь, я никогда не могла понять одной его странной особенности: к одним людям он тянулся без всяких видимых причин, любил их, а других… на дух не переносил. И тоже – просто так. Никогда ничего не объяснял. Не любил – и все.
– Э, тетя Соня. Уж вы-то пожили на свете, знаете, небось, что просто так ничего не бывает. Значит, были какие-то причины?
– Да в том-то и штука, сынок, что не было. Никто этих его странностей не понимал. Возьми, к примеру, меня да Зину, – тетя Соня указала кивком головы на пожилую женщину в скромной шерстяной кофте. – Мы обе дружили с твоей матерью, с отцом твоим встречались только во время общих застолий, а относился он к нам совершенно по-разному. Со мной и парой слов, помню, без особой нужды не обменяется, а уж Зинаиду так привечал, чуть не за лучшую подругу держал. Вот и, поди, пойми его! Вот хоть ты мне скажи – с чего бы твоему батьке меня недолюбливать?
– Э-э-э, – неопределенно пожал я плечами, – мало ли что… Да вы сами припомните – может, какая черная кошка между вами пробежала, да вы запамятовали?
– Какая там черная кошка, что ты! Я ему ни разу слова дурного не сказала! – ответила тетя Соня, а про себя подумала: «Не кошкой я была, парень, а пантерой! Да и как на такого мужика, как твой отец, глаз не положить? Я к нему и так, и эдак, а он все мимо меня глядел, отворачивался. И чего вам, мужикам, надо? Неужто жена, эта квочка скучная, ему милей была, чем я? До сих пор забыть не могу! Ведь, позови он меня тогда – со всех ног бы побежала. Я бы ему показала, как может любить настоящая женщина – не то, что его Галина! Жаль – порядочным был сильно, чувствам воли не давал твой отец. Ай, да все вы такие, Ачамахесы – только с виду пылкие да сильные, а внутри – стылый лед!».
Не желая дальше слушать размышления вероломной маминой подруги, я решил аккуратно свернуть разговор:
– Тогда я не знаю, теть Сонь… Странно это. Да вы не берите в голову – может, вам просто показалось, что отец вас недолюбливал. Вот мне, например, вы очень симпатичны, я, вообще, не понимаю, как можно испытывать к вам неприязнь. А в молодости, наверное, редкой красавицей были. Да вы и сейчас хороши! – польстил я тетке.
«Ага! А встретил бы ты меня лет этак сорок назад, не то что неприязни не испытал бы, а совсем-совсем другие чувства», – подумала подруга моей матери, но комплимент мой приняла, улыбнулась. Я, в свою очередь, тоже улыбнулся ей в ответ, настолько благожелательно, насколько смог, и отошел к тете Зине, сидевшей на другом конце стола. Сделал я это отчасти потому, что мне вдруг стало не по себе находиться рядом с тетей Соней, которая в молодости вынашивала планы разбить нашу семью, а теперь преспокойно на правах лучшей подруги сидит за столом, принимая угощение от женщины, у которой мечтала увести мужа, а еще – потому что очень захотелось переговорить с тетей Зиной, понять, за что ее привечал мой отец.
– Давненько к нам не заходили, теть Зин! Как у вас дела? Как дети? Внуки?
Она посмотрела на меня, и мне вдруг стало необычайно тепло и спокойно на сердце от взгляда этих старых, слезящихся, почти бесцветных глаз.
– Спасибо, сынок. Да какие у меня дела? Я на пенсии давно. Все живы-здоровы, и слава Богу!
– А сами-то как? Здоровье в порядке?
– Да ничего, Гришенька, не жалуюсь, – ответила тетя Зина.
«Хороший у Галины сын, внимательный, – подумала она про себя. – К чему ему рассказывать про свои болячки? Молодым не след раньше времени узнавать про наши страхи да напасти. Что поделать, если в моем возрасте смерть подходит так близко, что до нее рукой подать? Вот и я чувствую, что пора моя настала, сгонит меня болезнь в могилу. Да разве стану я Гришу огорчать? Придет мой срок – он и так все узнает».
