оказались свидетелем отчаяния человека, стоящего на краю высокого моста и

готового прыгнуть вниз. Но народ сердцем понял. Сейчас он жил и чувствовал, как единый организм, и Маша была его частью, его кровиночкой. Захлопали, да

как!!! Девушка подплыла к президиуму и церемонно, по-русски поклонившись до

пола, протянула свою розовую ладошку надутому начальнику. И тут случилось

неожиданное. Толстяк резко и брезгливо оттолкнул ее руку и заголосил:

— Не трогайте меня… вы!

Зал, как один, включая Винокурова и его рыжую жену, вскочил в него-довании на ноги, готовый защитить, прийти на помощь. Раскрасневшаяся, посе-рьезневшая Мария повернулась к людям, успокаивая порыв жестом поднятой

раскрытой ладони. Распрямив гордо плечи, как к исполнению государственного

гимна для победителей на Олимпийских играх, она вдруг звонким, красивым

голосом затянула «Коробейников». Народ уже давно распирало изнутри, и он

в тот же миг присоединился единым аккордом. И… полезли местные Иваны да

Марьи на сцену, пританцовывая и припевая. Начальство тем временем тихонечко вывели с заднего хода.

Народное гулянье в чем-то сродни бунту. Пока не отгорит, лучше не

трогать. Само пройдет, как простуда. Но береженого все же Бог бережет!

Рано утром делегация, сократив свой официальный визит, уезжала.

Толстый, садясь со своим помощником в машину, качал головой, раздраженно

повторяя — Ужас! Ну что за люди здесь живут! Что за люди!

Когда машина отъехала, Синельников в сердцах рубанул рукой морозный воздух и крикнул вслед:

— Что за люди? Да разве вам когда-нибудь понять! Люди как люди!

Наши, русские… Твою мать!

22

крАжА

У Марии Сергеевны украли лук. Из огорода. Факт может показаться не-значительным городскому жителю, но для сельского! Чтоб понятней было — это

как если бы у вас увели старую, но на ходу машину, прямо из-под окон, только что

помытую, с запаской и ключами. Обидно? А-а-а! То-то же! Ну, так вот! Люди узнали

о краже рано утром, потому что голос у Марии Сергеевны — обычный, деревенский.

Это значит, что когда она кричит вслед своему мужу, уходящему на работу, скажем: «Степа! Да у тебя вся жопа в опилках!» — то слышит все село. Ну, а сейчас.

Мария Сергеевна сидела на лавке около дома и качалась взад-вперед

со скрещенными на груди руками, как неутешная вдова. Пронзительное «украли» уже отзвучало в ушах сограждан, и теперь ее голос гудел в субнизком

«сейсмическом» регистре. Потерпевшая выдавала только один звук у-у-у, но

такой мощности, что он вызывал дребезжание ложки в стакане на подоконнике

и семибалльную головную боль у мужа, не говоря уже о преждевременной и

безвозвратной гибели миллионов нервных клеток. Контуженный многолетней

семейной жизнью муж, морщась, стоял рядом с женой и только повторял:

— Ладно, Маш. Ну ладно!

И так несколько минут.

В конце концов Степан устало сказал:

— Хватит жаловаться, мать!

— Я не жалюсь, а переживаю!

— Так это одно и то же! Не вижу разницы!

— Не видишь?

— Нет!

— Одно и то же? Да?

Степан насторожился, услышав перемену тона голоса жены к повышению.

— А кто его поливал, растил, пропалывал, — заголосила она. — Кто заботился, чтобы. — тут Марья Сергеевна замолчала и как-то нехорошо посмотрела на мужа.

Повисла пауза. Но это не был момент отдыха или долгожданного пере-мирия. Скорее секунда перед выстрелом снайпера. Ощущение оказалось вер-ным. Супружница начала привставать, мрачно надвигаясь на Степана. Рука ее

медленно потянулась к лежащему на колоде у лавки топору.

— Разницы. говоришь. сейчас узнаешь! Точную, — выдавила Мария Сергеевна, чеканя слова и повышая голос до крика. — Между обкакаться и обосраться!!

Степан быстро отступил на шаг назад. Он не испугался, нет! Понимал, что не ударит. Только посмотрел на жену убийственно и демонстративно от-вернулся. Обиделся!

Тут к ним подошел бывший участковый Фролов. Его нескладное, более чем

двухметровое тело приблизилось к Степану и протянуло ему ладонь размером с ки-23

тайскую ракетку для настольного тенниса. Поздоровались. Сергеевне кивнул. Один

глаз у Фролова был стеклянным, другой слезился, и поэтому между собой сельчане

звали его «маяком». Сверкающее око узнавалось издалека, и это было удобно народу. Раньше. Раньше — это когда гоняли за самогон и такого рода научные занятия.

Сейчас участковый уже отдыхал на пенсии, и его, конечно, больше не боялись, но

уважали — это точно! Без Б/У, как его немедленно перекрестили после ухода на за-служенный отдых и за вторую женитьбу, не обходилось ни одно веселье или печаль-ное событие на селе. Власть в глубинке всегда была, есть и будет властью!

Переизбытка работы, в бытность участковым, у Фролова не было.

Убийства и тяжелые увечья случались редко. Дружеские потасовки в самом

злачном заведении села — «Чайной», обычно в результате братания паленой

водки с пивом, разводились местными силами без осложнений. Ну, воровали

по чуть-чуть друг у друга. Жены били пьяных до непонимания мужей. И все.

Для раскрытия преступления в деревне много делать не нужно, а просто ждать, пока кто-то проболтается или настучит из зависти.

— Слышал, обидели тебя, Сергеевна!

— Не обидели, а убили веру в человека. На-по-вал!

— А чего за топор держишься?

— А… это?

Сергеевна махнула свободной рукой, а другой, вогнав сверкающую

сталь глубоко в колоду, пояснила, покосившись на Степана:

— Учебное пособие.

Место преступления выглядело по-сельски обыденно и без больших

сюрпризов: пустые разворошенные луковичные грядки и свежая, хорошо заметная тропинка к широкой дыре в заборе. Ни оброненных паспортов, ни других

удостоверяющих личность документов на земле не валялось. С отсутствием

таких нужных улик исчезали и шансы на быстрый успех в нахождении пропажи.

— Подозреваешь кого, Сергевна?

— Да я б сама дала, если нужно, — по-бабьи запричитала она. — Если б

по-человечески попросили, объяснили, что нужда!

— Да, — пробурчал в сторону Степан. — Ты б дала… топориком.

— Ну, тогда бывайте. Пока. А чего у вас собаки-то нет?

— Да и не было отродясь. Зачем нам? — Сергеевна хмыкнула. — У нас

Степка заместо. Шуму только от нее!

— Подумай, если лучок любишь.

Сергеевна задумалась.

На экстренно созванный совет был приглашен постоялец, проживаю-щий у них уже год, мужчина образованный, положительный, к словам которого

стоило прислушаться. Сосед, дед Алексей, притащился сам с целью одолжить

что-то у Степана и теперь, вовлеченный нечаянно, мялся вокруг, надеясь на

24

угощение. Степан участия в сходке не принимал, на жену внимания не обращал

и игнорировал происходящее, как бывший алкоголик пьянку.

Дед Алексей весело посмотрел на Степана, угрюмо сидящего у окна.

— Соседка! Че! Поругались что ли?

— Да сам видишь! Изображение есть, а звука нет, — ответила Мария

Сергеевна, поглядывая на мужа, молча вставшего со стула и гордо проплываю-щего мимо благородного собрания в сторону двери.

— Тааак! Ладно! Одного бойца потеряли. Будем думать с теми, что имеем. Ну? Заводить мне собаку или нет?

Дед Алексей, торопясь внести свою лепту и стать причастным к собы-тию, а значит, и к последующему за ним обеду, высказался:

— Да ну этих собак! И что от них хорошего? Никакого умного поведения

не просматривается. Скажем, пукнешь на людях секретно, а она уже тут как

тут — возле тебя крутится, воздух нюхает. Одни неудобства! — закончил старик.

— Ну, а если бы она у твоей бабки заначки отыскивала? — спросил с

улыбкой постоялец.

Дед сразу оживился.

— А что, есть такие? Какой породы?

Тут сын Колька со школы пришел. С фингалом.

— С кем подрался? — Мария Сергеевна ждала.