— А ты знаешь, что, когда некоторые люди бросают пить, их сильно разносит? — спрашивает он вдруг. — У тебя явно все признаки.

— Благодарю, — ошарашенно отвечаю я. «Это что, новый метод съема?» — думаю я, решив, что если бы это было и не так, то все равно неплохой вариант. Видимо, в качестве обмена любезностями я должна ему сказать, что его тоже «разносит», но это неправда, а лгать с такой легкостью, как прежде, мне уже тяжело. — Так ты прошел тридцатидневный курс? — спрашиваю я.

Он кивает.

— Да. — И уставился на сигарету, будто не я, а она задала этот вопрос.

— Ну и? — спрашиваю я. — Как тебе?

Он выпускает изо рта кольцо дыма.

— Лучше бы мне сделали операцию на сердце, — отвечает он.

И я не могу удержаться от смеха. Если подумать, то аналогия вполне понятная, но у меня почему-то такое ощущение, что Дэмиен брякнул это просто так, не задумываясь.

— Даже так? — спрашиваю я.

— Если бы операция на сердце была вопросом жизни и смерти, — добавляет он, поморщившись.

— Понятно, — говорю я. — Жуткая вынужденная мера.

— Что-то вроде того, — отвечает он и, не отрывая от меня глаз, швыряет на землю окурок и придавливает его подошвой своего «Найк эйрмакс». — А тебе как?

— Вообще-то, — говорю я, — мне понравилось. Я как будто заново родилась. — Я понимаю, что это — избитое выражение, но я не знаю, как еще объяснить произошедшие со мной перемены.

— В самом деле? — спрашивает Дэмиен, скептически меня оглядывая. И жестом показывает в направлении зала для собраний. — Тебе не кажется, что все это похоже на… ну, не знаю… на что-то вроде секты? Такое ощущение, будто нам здесь промывают мозги.

Я пожимаю плечами. Конечно, я не раз слышала подобное от других людей, и у меня выработался стандартный ответ.

— Думаю, — отвечаю я, — мои мозги нужно было как следует промыть. — И я улыбаюсь, чтобы хоть как-то сгладить свои слова, которые, возможно, прозвучали резковато, ни на минуту не забывая, однако, что говорю с парнем, которому за каждую секунду в эфире платят около 10 000 долларов.

Он улыбается и делает шаг ко мне.

— Одно твое слово — и через десять минут мы будем плавать голыми в моем бассейне, — говорит он.

Я настолько ошарашена, что даже сомневаюсь, что не ослышалась.

— Что? — спрашиваю я.

— Одно твое слово — и ты оглянуться не успеешь, как мы окажемся в моем бассейне, — повторяет он, опустив на этот раз эротическую подробность. И до меня доходит, что Дэмиен только что предложил мне, девушке, с которой он познакомился буквально пять минут назад и чье имя наверняка даже не помнит, сбежать со встречи выпускников и поехать к нему домой. Видимо он решил, что его имени и упоминания о бассейне будет вполне достаточно для того, чтобы я на это купилась.

— Благодарю, — отвечаю я, — но я вынуждена отказаться.

— Никто не узнает, — продолжает он. — Разве тебе не хочется убежать подальше от этого места и от всех этих людишек? — И он прикуривает еще одну сигарету.

Я поднимаю глаза и вижу, что к нам подходит Томми, за спиной которого плетется Вера. Потом снова обращаю взор на Дэмиена.

— Знаешь, нет. — И я показываю в сторону группы курильщиков, целиком состоящей из женщин. — Но я не сомневаюсь, что кто-нибудь из них наверняка согласится.

Дэмиен кивает.

— Круто, — говорит он, нисколько не смутившись моим отказом. И я с улыбкой иду прочь. — Эй, поздравляю с двумя месяцами, — добавляет он, помахав рукой. «Неужели все так просто?» — думаю я, глядя, как он идет к курильщицам. Когда же я оглянулась и увидела, как ему с улыбкой кивает какая-то блондиночка с шарфом на голове, то прихожу к выводу, что, видимо, так оно и есть. Хоть это и Калвер-сити, но мы все-таки в Голливуде.

Глава 18

Я сижу в «Старбакс» в самой «голубой» части Вест-Голливуда, глядя в пустоту перед собой, и допиваю остатки гранд-латте, когда мимо проходит Адам. Не заметив меня, он тут же встает в конец очереди, и первое мое желание — немедленно нырнуть под стол. Я просто поверить не могу, что вступила в ряды тех, кто сидит в кофейнях с лаптопами — это такой же голливудский шаблон, как и продюсерская постель — но, когда сегодня утром дома мне пришлось приступить к написанию своей первой колонки, я запаниковала. Я столько ночей провела в этой загаженной кошачьей шерстью душной квартире, под кокой, что мне казалось, будто эти стены вот-вот на меня рухнут, как только я уставлюсь в экран компьютера. И тут мне в голову пришла мысль, столь ясная, будто написанная в кружочке над головой у мультяшки: «Можно позвонить Алексу».

Я удалила его номер из своего коммуникатора, но я же все равно помню его наизусть. Забуду ли я его когда-нибудь? Вот тогда-то и началась паника.

В центре мы не раз обсуждали, как в какой-то момент одержимость наркотиками проходит, что со мной и произошло через несколько дней моего пребывания в «Пледжс». Но теперь, снова оказавшись дома после того, как я заново родилась и получила фантастическую работу, о которой можно было только мечтать, мысль о кокаине засела у меня в мозгу, как будто это самая обыденная в мире вещь.

Тогда-то я и поняла, что надо оттуда выбираться. Поэтому я схватила лаптоп, сигареты и приехала сюда, и, хотя я понимаю, что поступила правильно, уйдя из дома, мне все равно неприятно, что я теперь похожа на одну из этих размалеванных показушниц, которых некогда так рьяно осуждала.

Но потом я вспоминаю неизменные слова Рэчел о том, что «меня не касается», какого мнения обо мне окружающие, и что, может быть, думают они обо мне вовсе на так уж плохо, как мне представляется. Поэтому, когда Адам в очередной раз проходит мимо меня и я понимаю, что если сейчас не скажу что-нибудь, то нырну прямо в свою кофейную кружку, я окликаю его по имени.

Он удивленно оборачивается.

— Амелия, — произносит он довольно мягким голосом.

Я не видела его с тех пор, как он ушел от меня ночью, когда мы целовались, на долю секунды мне становится стыдно.

Вдруг мне в голову приходит мысль: а ведь он лапочка.

Как же я раньше не замечала, какая у него оливковая кожа и красивый подбородок? И почему не обратила внимание на то, что у него в точности такое сложение, которое мне нравилось всегда — он высок, по-юношески строен и не слишком мускулист? У меня не так много времени, чтобы задаваться этими вопросами, поэтому слова сами слетают у меня с языка.

— Слушай, я хочу извиниться за тот последний раз, когда мы виделись… в ту ночь на вечернике у Марти, — тут я запинаюсь. — Я вела себя отвратительно и…

Адам улыбается и вскидывает руку, заставляя меня замолчать.

— Все нормально. Перестань, с каждым такое случается. — И он вдруг показывает на пустое сиденье рядом со мной. — Я могу присесть? Не помешаю?

— Вовсе нет, — отвечаю я, откидывая сиденье. — С радостью.

Адам садится и молча начинает меня разглядывать, мы смотрим друг другу в глаза немыслимо долго.

— Господи, ты восхитительна, — говорит он. — Не помню, чтобы когда-нибудь видел тебя такой. — Его зеленые глаза не отрываются от моих, и тут он переводит дыхание. — Меня расстроило не то, что ты была под кайфом, — продолжает он. — А слухи о том, что ты до этого еще целовалась с Гасом. — Он произносит все это, не отводя от меня взгляда.

— Знаю, но это ничего для меня не значило, — отвечаю я.

Он моргает, и его взгляд немного черствеет.

— Ты имеешь в виду вас с Гасом или нас с тобой? Разве так просто почувствовать разницу между тем, кто тебе небезразличен, и теми, кто для тебя не значит ничего?

— Да, просто, — отвечаю я. В мои намерения не входило говорить ему, что я теперь веду здоровый образ жизни и совершенно не готова толкать речи на тему «полюбуйтесь, какая я теперь», но уже не могу остановиться. — Я должна тебе кое-что сказать.