Мякин остался стоять посередине палаты.

— Не стой столбом, матрос! Исполняй команду! — прогудел моряк.

Мякин засуетился, попытался встать за моряком, затем догадался, что это не то, что предложил последний, и встал справа от него. Моряк недовольно хмыкнул и аккуратно своей правой ручищей передвинул Мякина налево от себя.

— Ты, матрос, совсем субординацию не соблюдаешь — вот где молодому надо стоять!

— Да-да, — быстро согласился Мякин и вытянул руки по швам.

Раиса, изображая большого командира, прошла вдоль строя из двух пациентов и произнесла:

— Вольно, моряки! Прощайте! — Затем подошла к двери и уверенно постучала в неё кулачком.

После её ухода моряк и Мякин некоторое время ужинали молча, а затем Мякин спросил:

— А зачем же он включил огнетушитель в каптёрке? Он, наверное, это случайно сделал?

Допивая чай, моряк прогудел:

— А пёс его знает, что ему в голову пришло! Объяснил, что, разглядев дату заправки и гарантии, подумал…

Моряк сделал многозначительную паузу и эмоционально продолжил:

— Он, видите ли, подумал, дырявый бот! Он подумал, что гарантия у огнетушителя вся вышла, и нажал на механизм. Вот процесс и пошёл.

— А что потом? — поинтересовался Мякин.

— Потом? — не торопясь ответил моряк. — Потом мы разделись и вдвоём несколько часов отмывали помещение. Отмыли.

Мякин мысленно представил действия отмывальщиков и в знак понимания сложности процесса восстановления порядка в каптёрке покачал головой.

— Получается, что вы спасли матроса? — вопросительно произнёс Мякин.

— Получается, что спас, — подтвердил моряк. — А как же не помочь земеле!

— Земеле? — удивился Мякин.

Моряк встал, прошёлся по палате, заглянул в окно. Осенняя темнота окружила клинику.

— Земляком оказался молодой, — пробасил моряк и надолго замолк.

Собеседники этот вечер провели молча. Мякин размышлял о том, как он вырвется из заперти и что будет делать дальше. Это «дальше» у него никак не складывалось в ясную, чёткую картину. Воображение рисовало свободное и счастливое существование, но что-то конкретное представлялось слабо. Как только он пытался вообразить нечто вещественное, осязаемое, по-бытовому понятное, то получалось, что это контора со своими заморочками или что-то домашнее, настолько привычное, а потому и серое, обыкновенное, и даже надоевшее.

Моряк на своей койке задремал и, тихонько посапывая, периодически вздыхал. «Ему, наверное, снилось солёное море, а может быть, даже океан», — подумал Мякин и закрыл глаза. И приснилось ему свободное и счастливое существование. Ничего особенного вроде бы и не происходило, да и не было вокруг ничего. Что-то туманное и светлое окружало его. Иногда появлялись какие-то лица, как будто бы знакомые, но он их раньше не знал. Туман был сначала тёплым, потом похолодало. У него замёрзли руки, потом — ноги, затем страшный холод обрушился на всё беззащитное мякинское тело, и он проснулся.

Моряк стоял у открытого окна и дышал свежим воздухом.

— А, матрос! Проснулся. Извини, кислородом решил подышать. Заморозил я тебя. Сейчас всё задраю.

Моряк закрыл окно, ещё некоторое время постоял, решительно повернулся и произнёс:

— Что, матрос, собрался рвануть в самоволку?

Мякин спросонья не понял вопроса и ответил:

— Сон какой-то странный, про свободу снился.

— Вот и сон про то самое, про самоволку, — согласился моряк.

Мякин приподнялся, сел на кровать и посмотрел на часы.

— Это что же, уже ночь? — спросил он.

— Глубокая, — подтвердил моряк и добавил: — Глубокая ночь… — странная фраза. Тебе не кажется так, матрос?

— Так все говорят, — ответил Мякин.

Моряк погасил большой свет, включил настольную лампу и тихо сказал:

— Вот и ночь стала глубже, а мы уже бодрствуем. Придётся посиделки устроить. Ты как, матрос, не возражаешь?

Мякин не возражал, тем более что сон прошёл и дремотное состояние исчезло вместе с ним.

— Везёт тебе, матрос, такая дивчина к тебе пришла! Красуля, да и только.

Мякин решил ответить комплиментом и произнёс:

— Ваша тоже красуля.

— Да, — вяло согласился моряк и продолжил: — По молодости поураганил я. Теперь без волнений. Были красули, а теперь супруга.

Мякин пробурчал что-то одобрительное по поводу супруги, на что моряк, кашлянув, странно отреагировал. Он после небольшой паузы сухо пробасил:

— Супруга — это не дивчина, моряк. Да ты и без меня это должен знать.

Мякин подумал, что не стоит вмешиваться в чужую супружескую жизнь, и никак не отреагировал на последнюю реплику моряка, а сам моряк и не собирался продолжать разговор на эту тему, он глубоко вздохнул и произнёс:

— Ты, матрос, вижу, решил на свободу вырваться, нюхнуть, так сказать, либертории?

— Чего нюхнуть? — спросил Мякин.

— Свободной территории, — пояснил моряк.

— Свободная территория… — в раздумье повторил Мякин.

— Либертория — это манящая, сладкая жизнь без обязательств, — добавил моряк. — Многие хотели бы так существовать, но не решаются броситься в этот омут свободы.

— Почему омут? — снова спросил Мякин.

— Омут, омут… Вот именно: омут, — подтвердил моряк. — Нырнул туда — и всё. Пропал человек. Сразу пропал. В отличие от трясины.

Мякин затих, предчувствуя, что моряк расскажет что-то интересное, но моряк молчал. Он как будто что-то вспоминал про себя, но совсем не собирался излагать это «что-то» Мякину. В палату заглянула медсестра:

— Не спится? — тихо спросила она.

— Не спится, не спится, подружка, — ответил моряк. — Ты, голубушка, не беспокойся за нас: мы с вечера так придавили, что весь сон до утра вышел.

— Может быть, что-нибудь дать? — спросила она.

— Мне не надо, — ответил моряк. — Матрос, а ты чего-нибудь желаешь?

Мякин ничего не желал и отрицательно покачал головой. Моряк прилёг на постель и спросил:

— Так вы желаете, молодой человек, в либерторию?

Мякин немного подумал, прежде чем ответить, и спросил:

— Я что-то не понял: в чём разница между омутом и трясиной?

— А-а… — протянул моряк. — Это сразу не объяснишь. — Он покряхтел в постели и продолжил: — Омут — это нырнул и всё, а трясина засасывает — сразу и не определиться. Вроде палуба с трубой на месте, а корпус уже увяз.

Мякин задумчиво произнёс:

— Это если сравнивать детали, в конечном счёте — всё едино, пропал человек?

— В конечном счёте — итог тот же. Это ты, матрос, правильно уловил и потом начнёшь сравнивать, начнёшь сомневаться, а придут сомнения — пиши пропало, ничего не выберешь. Хорошо, если итог можешь разглядеть, а если итог не виден, то и выбрать не сможешь.

— Вы полагаете, что я уже выбрал? — спросил Мякин.

— Полагаю, полагаю, матрос, — подтвердил моряк. — И одежонку зимнюю себе заказал.

— А может быть, это я на всякий случай, — возразил Мякин.

Моряк немного посопел, поправил подушку и уверенно заявил:

— Ты, моряк, не темни. У нас это не принято — корабль можно загубить. Я человек простой, ваших гражданских марципанов не люблю. Нацелился сбежать — так и скажи. Не хозяйку же свою попросил одежду принести.

— Не хозяйку, — признался Мякин.

— Не хозяйку, — повторил моряк. — Значит, намеренья серьёзные, а там хоть скала, хоть айсберг — руль не отвернёшь. Не отвернёшь ведь, моряк, не отвернёшь?

— Не знаю, — промямлил Мякин.

— Эх, моряк, душа твоя пресная! Был бы помоложе — с тобой бы отчалил. Да куда уж мне — мой итог уже известен. — Моряк взглянул на часы. — Скоро побудка, а потом моё перебазирование. Расскажу-ка я тебе последнюю историю, если не возражаешь.

Мякин покорно ответил, что не возражает.

— Когда же это было? — начал свой рассказ моряк. — А впрочем, какое это сейчас имеет значение? — Он лёг набок, лицом к Мякину, и спросил: — Тебе, матрос, интересно знать, когда это было?

Мякин замешкался с ответом и не сразу произнёс:

— Наверное, интересно.

— Хорошо, матрос, напрягусь ради тебя и вспомню, когда это было.