— Ты опять спишь, матрос? — услышал Мякин сквозь сон. — Спи, спи, матрос, выздоравливай.

Мякин повернулся на другой бок и снова погрузился в лёгкую дремоту, какая обычно наступает у больничных пациентов после утренней беседы. Он снова попытался представить себе молодого капитана, но морская тема как-то в голове не появлялась, то есть как бы появлялась, но со странными персонажами. Стоит будто бы Мякин на капитанском мостике, а сзади у него за спиной (он не оборачиваясь чувствует это) толпятся и наблюдают за ним соседи из той палаты, откуда исчез инструментальщик. Мякин ощущает, что все они, стоящие сзади, недовольны тем, как он управляет большим кораблём, и того гляди готовы сменить его. Он хочет обернуться и резко и грубо напомнить, кто здесь командир, но что-то ему мешает. Он смотрит по сторонам и обнаруживает, что у штурвала стоят доктор с помощницей и рулят куда хотят, не обращая внимания на команды капитана. Мякин нервничает, ему становится жарко, пот течёт по лбу, наплывает на глаза, из-за этого он совсем ничего не видит и думает: «Как же я буду управлять кораблём?» Доктор оборачивается к нему и густо басит: «Ни часа больше».

— Матрос, ты опять кричишь. Во сне кричишь. Это нехорошо с твоей стороны, — слышит Мякин голос моряка и открывает глаза.

— Извините, — спросонья бормочет Мякин и ложится на спину. Он долго смотрит на потолок, тихо шепчет про себя: «Дурь какая-то снится, ничего весёлого».

— Матрос, ты что молишься? — слышит он снова и тихо отвечает:

— Нет, не молюсь. Это я так, про себя говорю.

— Про себя не надо. В этом заведении про себя говорить не надо. Неприятности могут быть, — ехидничает моряк.

— Шуметь, когда спишь, тоже не надо, — добавляет он. — Здесь тихая контора, шумных не любит.

— Да, я знаю, — вяло отвечает Мякин и снова закрывает глаза. На этот раз он спит долго, без сновидений и просыпается только тогда, когда слышит голос медсестры:

— Больной Мякин, больной Мякин, просыпайтесь! Я вас жду.

— Я не больной, — бормочет Мякин и открывает глаза.

— Не больной Мякин! — весело повторяет медсестра. — Вставайте, нас ждут на процедуре.

— А позвольте выведать, — вмешивается в процесс подъёма моряк. — Вас там ждут обоих или только товарища Мякина?

— Только товарища Мякина, — хихикнула медсестра.

— Отлично, — продолжает моряк. — Значит, я могу надеяться на вашу аудиенцию?

— Можете, — улыбаясь отвечает она.

— Товарищ Мякин! Матрос! Вас ждёт процедура, а меня — приятное рандеву с красавицей. Не задерживайте нас, — балагурит моряк.

Мякин, потирая глаза, встаёт, поправляет одежду и объявляет:

— Я готов.

— Ну, так я жду тебя, красавица, — басит моряк. — Не забудь навестить морского волка.

— Морского волка? — смеясь, повторяет медсестра. — Морского волка — страшно.

Моряк хохочет и отвечает ей:

— Я волк, да не страшный, приручённый.

— Не знаю, не знаю, — улыбается медсестра и обращается к Мякину: — Пойдёмте. Весёлый у вас сосед, — говорит она Мякину, когда они идут по коридору.

Мякин отвечает:

— Да, весёлый. — И молча идёт за сестрой.

В большом кабинете Мякина усаживают в удобное кресло, всю его голову утыкивают какими-то датчиками с проводами, подсоединяют Мякина к аппаратуре.

— Закройте глаза и сидите спокойно, расслабленно. Старайтесь не двигаться, — слышит он сзади.

Мякин послушно закрывает глаза, пытается расслабиться, немного ёрзает в кресле и затихает.

«Хорошая процедура, — думает он. — Сиди себе и ничего не делай. Только вот ухо сильно зачесалось».

Он старается осторожно подвигать ухом, тихонько сжимает лицевые мышцы, двигает языком, но желаемого результата не получает. Ухо чешется всё сильнее и сильнее.

«Ну влип! — думает Мякин. — Сколько же терпеть эти мучения?»

Он слышит, как сзади разговаривают друг с другом.

— Вот здесь. Да, пожалуй, что-то есть. Это у всех…

Голоса затихают. Ухо продолжает чесаться. Мякин тихонько пытается осуществить отвлекающий манёвр — он осторожно постукивает указательным пальцем по подлокотнику.

— Вам удобно? Вас ничто не беспокоит? — слышит он сзади.

— Нет, — сухо отвечает Мякин и ловит себя на мысли: «Что это я так говорю? У меня же ухо сильно чешется».

— Нет, — машинально повторяет он и чувствует, что ухо перестало чесаться, но заболела шея.

«Плохая процедура», — думает он и ощущает, что проваливается куда-то, и нет уже никакого кабинета, а есть большое поле цветов под ярким солнцем, и его, Мякина, тоже нет. То есть он есть где-то здесь, но тела своего он не чувствует.

— Всё, заканчиваем, — слышит он сзади.

Кто-то аккуратно снимает с него датчики.

— Как вы себя чувствуете? Всё хорошо? — слышит Мякин вопрос и, не открывая глаз, отвечает:

— Всё хорошо, только ухо чесалось.

— Ухо? — переспросили его.

— Да, — ответил Мякин.

— Можно почесать, — ответили ему и добавили: — Всё, процедура закончена. Тихонько вставайте и идите в свою палату.

Мякин открыл глаза, встал, подошёл к дверям кабинета и в нерешительности остановился.

— Вы хотите что-то сказать? — услышал он сзади.

— Так мне и идти? — спросил Мякин.

— Так и идти, — утвердительно ответили ему. — Вас что-то беспокоит?

Мякин дотронулся до дверной ручки — дверь легко открылась. Он ответил: «До свидания» и вышел в коридор.

Коридор обрадовал его просторной пустотой и тишиной. Мякин подошёл к окнам, посмотрел направо, налево. В дальнем конце за столом тосковала дежурная и, не обращая внимание на Мякина, как всегда, листала какой-то журнал.

«Вот бы сейчас удрать отсюда!» — подумал Мякин и повернулся в сторону выхода. Ноги его машинально сделали несколько шагов к вестибюлю, но затем он остановился, взглянул на своё больничное облачение, посмотрел в окно на промозглый пейзаж и подумал: «Сейчас не уйти. Не готов я. Не готов…»

Мякин повернулся в противоположную сторону и без энтузиазма поплёлся к себе в палату.

— Ну что, матрос, отпроцедурился? — пробасил моряк, когда за Мякиным захлопнулась дверь.

— Да, — равнодушно ответил Мякин и с угрюмым лицом подошёл к окну.

Моряк повернулся на спину и снова спросил:

— Что-то ты, матрос, нынче невесел, словно боцман без команды!

Мякин, не оборачиваясь, ответил:

— Поднадоело мне это заведение. Не вижу смысла.

— Не видеть смысла, — повторил моряк, задумался и тяжко вздохнул. — Не видеть смысла в твоём возрасте, матрос, нехорошо, совсем нехорошо. Смысл всегда должен быть, даже тогда, когда кажется, что его нет.

Мякин отвлёкся от окна, повернулся к моряку и удивлённо произнёс:

— Вы что-то сказали мне непонятное. Простите, не уловил.

— Не уловил, — повторил моряк и не спеша встал, прошёлся к двери, потрогал гладкую поверхность и заметил: — А ведь не зашла красавица, но не будем печалиться. Не будем печалиться, матрос? Не будем?

— Не будем, — согласился Мякин и вяло возвратился на своё место.

— Ты, сосед, что-то совсем прокис — так и депресняк можно подхватить, — пробасил Адмирал.

Мякин сел на постель и, кивая, ответил:

— Да, вы, пожалуй, правы. Киснуть не стоит.

— Вот-вот, молодой человек. Это правильная мысль. Был у меня боцман на каботаже — как-то загрустил, на берег перестал ходить. Сидит себе в каюте — на волю не выгнать. С матросами угрюм, как скала перед штормом. Обстановка на посудине образовалась дрянная. Вся морская служба от этого страдает. Я уж старпома к нему (к боцману) подпустил — разведать, как, мол, такие перемены в нём образовались. Возвратился старпом из разведки, докладывает: вроде ничего такого у боцмана и не произошло. Всё как было, так и осталось, а вот печаль морская какая-то прилипла к организму и поглотила боцмана, как пучина заглатывает проржавевший буёк. Думали мы, думали со старпомом, как морскую душу боцманскую починить, ремонт ей капитальный дать. Старпом экзотику разную предлагал: мол, сообщить ему, что на берег его списывают по состоянию, то есть стрессом его шандарахнуть, да всё что-то нам не нравилось. Надо бы что-нибудь весёлое придумать, а что весёлое на каботажке придумаешь? Тягомотина одна. И придумал старпом эту весёлость — поручить боцману худсамодеятельностью заняться.