— Я вас очень хорошо понимаю в этом вопросе, — покивал я, видевший своими глазами эту деградацию из-за интернета, распространившегося по целой планете, — Будьте добры, составьте моей жене компанию, пока я поспрашиваю о нашей скорбной телом, но не духом, повелительнице.

Решив этот тонко-социальный момент с дамой, я отправился в одиночное плаванье, попивая неплохое белое вино из бокала. Попутно слегка забавлялся невовремя пришедшей в голову мысли — многие думают, что приём является насквозь торжественным мероприятием, где все и все безупречны, а в воздухе пахнет розами. Отнюдь. Воздух — как раз главная проблема. В нем пахнет людьми, десятками человек, набившимися в один зал. Духи, запах табака и пота, легкого перегара… всё это не очень приятно.

Кстати, при открытых окнах. А уж зимой…

— Ваше сиятельство! — с мягким незнакомым акцентом и улыбкой обратился ко мне на немецком человек лет двадцати пяти, непринужденно возникший на моем маршруте между кучками людей, — Можно перекинуться с вами парочкой слов?

Коротко стриженный и гладко выбритый блондин с сильным загаром и белозубой улыбкой. Прекрасно развитые запястья фехтовальщика, старая и на вид очень неуклюжая книга на поясе. В железном переплете. Одежда. Небрежно носимый костюм старого кроя, недорогой, очень удобный, никак не подходящий текущему мероприятию. Такие я ношу в повседневной жизни. Не мешают двигаться…

Какой любопытный персонаж.

— Извольте.

Мы отходим, совсем недалеко, на террасу, возле которой трутся жаждущие свежего воздуха гости.

— Меня зовут сэр Генри Клаудхейм, ваше сиятельство, — вновь заговорил блондин, как только мы остались наедине, — и, спешу вам сообщить, что нахожусь здесь исключительно ради вас…

Через пять минут я уже общался с другим человеком. Ну, если шакала в образе молодого лощеного щеголя, окучивавшего одинокую старушку лет тридцати пяти, можно считать человеком. Ох уж эта продажная любовь. Это ж какую потенцию надо иметь, чтобы удовлетворять три-четыре старушки для нормальной жизни? Деньги на деревьях не растут. Мне даже хотелось вместо денег предложить мужику лариненовского афродизиака, и лишь ярко-выраженное отвращение к его существованию подобного не давало сделать.

— При всем моем горячем желании оказать вам услугу, ваше сиятельство, я ничего не знаю по этому вопросу, — излучал верноподданический вид альфонс-геронтофил, — Могу вас уверить — никто не знает, где сейчас Её императорское величество, абсолютно никто! У меня есть связи в академии, там, где изволит учиться его высочество, принц Николай, так вот, даже он не имеет адреса, по которому мог бы навестить свою мать! Зато из Москвы пришли вести, что…

…что императрица больна. Очень серьезно. Что-то случилось между ней и мужем, когда она была дома, после чего Мария Харитоновна ограничивается только ближайшим кругом слуг.

Как интересно. Надо срочно вернуться к жене и волшебнику. Не простому волшебнику, а тому, кто много чего понимает в проклятиях и недугах. Возможно, сама судьба свела нас с Адестаном ле Кьюром…

Одарив стукача-нахлебника деньгами, я поспешил назад, но дойти до Кристины без приключений не позволило закономерное развитие событий.

— Дайхард Кейн, я полагаю? — брюзгливо, с вызовом и громко вопросили сбоку, вынуждая меня остановиться.

— Крутов, Андрей Михайлович, — не менее громко констатировал я непреложный факт, останавливаясь и разворачиваясь к уже привлекшему некоторое общественное внимание князю, — Что же ты, с-собака, от меня хотел?

Звук в зале как будто бы выключили.

Говорят, что риск — дело благородное, но в памяти почему-то всегда всплывают долбанные гусары, стрелявшиеся от карточного долга. Была у них такая привычка. Идиотизм, я считаю, хотя к рассчитанному риску отношусь с уважением. И осторожностью. Большой осторожностью.

Когда это возможно.

«У нас мало времени, ваше сиятельство, поэтому буду краток. Я хочу рассказать вам о отчаянии. Именно оно причина, почему здесь и сейчас присутствую я. Именно оно толкнуло человека, желающего вам смерти, на действия, которые он совершил, в том числе и по отношению ко мне»

— Хамло ты необразованное. К Истинному князю, без знакомства, по имени обращаться⁈ Первым?!!

Зал, еще не отошедший от первой моей реплики, с трудом втягивает мозгами вторую. Происходит не скандал, а полный пердимонокль — к князю, почтенному и уважаемому члену их недружного, но очень обособленного сообщества, к могущественному благородному больших сил и влияния, обращается пацан несчастных двадцати двух с хвостиком лет. И обращается…

«Один из нас сегодня умрёт, ваше сиятельство. Это… неизбежно. Разговора бы не состоялось, но я увидел, как вы двигаетесь, увидел ваши жесты, а опросив пару премиленьких русских девушек, узнал многое о вашей славе. В этом мы с вами слегка похожи, поэтому я вам, как человеку опытному, хочу кое-что предложить. Предложенное будет сомнительным, а плата окажется велика, но поверьте…»

Сейчас я иду на очень большой риск, просто стоя с насмешливой улыбкой напротив пятидесятилетнего мужика, не знающего куда ему деваться. Крутов, более чем готовый разразиться провокациями и руганью, достаточными, чтобы я вызвал его на дуэль, совершенно был не готов к такому наезду. Никто не был бы готов. Даже если бы я сейчас-таки навалил кучу на рояле цвета слоновой кости, скромно тут стоящем в уголке, то это было бы все равно не так громко, как вышло с подачей князю.

И да, это было рискованно.

— Ты меня оскорбил, невежа. Вызываю тебя на дуэль. До смерти. Прямо сейчас, — скучным голосом наношу я третий удар. Очень вовремя, так как Крутов почти отошёл, а отовсюду уже слышны набирающие силу шепотки. Только Кристина молчит, да Адестан ле Кьюр, благоразумно отошедшие куда подальше.

То, что я делаю — со стороны выглядит либо чистейшей воды безумием… либо выступлением в лучших традициях семейства Терновых, которые могли и умели отжигать, когда кто-либо топтался на их мозолях. Правда, даже тот из родни моей жены, кто зарубил своего оппонента на дуэли, а затем обоссал его теплый труп, даже рядом не стоял с тем, что я собираюсь сейчас сделать.

Крутов, с виду, обычный человек. Славянин. Даже его глаза настолько неяркие, что его можно перепутать с простолюдином, особенно при хорошем освещении. Он одет в прекрасный костюм, на его поясе гримуар, кажется, восьми цепей. Пользоваться им он разучился давным-давно, но это совсем не значит, что у человека нет характера.

— Да КАК! ТЫ! СМЕЕШЬ! — рычит оскорбленный князь, выпрямляясь стрункой.

— Брось! — пренебрежительно и нетерпеливо машу я рукой, играя на публику, — Ты бы ни в жизнь на меня не полез просто так. В дуэли я раздавлю тебя как мышь, ты это знаешь. В других обстоятельствах… мне бы хватило одной моей китайской прислужницы в доспехе, чтобы стереть твой дом и семью в порошок. Любой из них. Все твои шансы, невежа, упираются лишь в надежду на яд или бретёра. Пить я с тобой не собираюсь, так что… где твой человек? Давай его сюда. Я тебя вызвал, Крутов.

Нарушаю писанные и неписанные правила. Сам кодекс аристократов. Самое понятие вежливости и куртуазности. Я просто взял свою голую мощь и сунул её в лицо князю, по-варварски прилюдно утверждая, что он — ничто передо мной. Что это значит опосредованно? Что любой из здесь собравшихся — ничто перед грубой силой, решившей перестать придерживаться правил. Не вообще, отнюдь, но здесь и сейчас? Да.

Зачем?

О, это очень интересный вопрос.

Я спасаю свою жизнь, как и жизнь собственной жены.

Крутов явился на приём очень подготовленным, а я сейчас выбиваю из его рук все виды оружия, кроме одного. Сэра Генри Клаудхейма. Инструмента последнего шанса.

«Я дорог, ваше сиятельство. Крайне дорог, даже несмотря на то, что на меня было оказано определенное… давление. Более того, деньги уже находятся у определенных людей, наблюдатель от которых присутствует тут. Однако, если князь не задействует меня, то сумма, за небольшим вычетом мне за беспокойство, вернется к нему. Зная это, он запланировал ряд мер по пресечению вашей жизни, не доводя ситуацию до того, чтобы в дело вступил я. Крутов очень не хочет платить, он не может себе это позволить»