— Петя, ты серьезно⁈ Ты же не…

— А ты, Маш, серьезно? — встал с кресла император, нависнув над расположившейся на софе супругой, — К Истинному князю лезть? Парня моего ему под нож пихать⁈ Из-за книжечки⁈ Я тебе такую книжечку покажу!!

Что бы ты понимал, тупой человечишка! Мир утерян, и почти утеряны акаи-бата, их остались жалкие огрызки, которые, если не сплотить новой идеей, рассеются по Сердечнику, став лишь себялюбивыми вечными духами, проживающими жизнь за жизнью! Знания в таинственной книге Дайхарда нужны ей, чем бы они ни были, как нужна и его жизнь! После того, как он поломал её планы с личной гварди…

— На! — внезапно во рту Марии Харитоновны, божьей милостью Императрицы Земли Русской, оказался мужской палец, — Пососи-ка!

Ч-что?!!!

— Пососи, пососи… — с удовольствием приговаривал Петр Третий, продолжая болтать своим большим пальцем во рту принесшей столько проблем жены, — Соси, говорю!

Ничего не понимая, она послушалась, благо что занятие было довольно знакомым. Но так внезапно, да еще и палец… с чего бы? И вообще, как оно должно выглядеть со стороны? Ужасно, наверное. Слегка пожилая полноватая женщина в богатом платье сосет палец у нависшего над ней огромного мужа!

А что это за вкус? Что это за ощущения?

— Это, дорогая жена, — злорадным тоном проурчал Петр Третий, — вкус кавара, съедобной такой усыпляющей смолки с уникальнейшим антимагическим эффектом…

КАВАР⁈ НЕТ!!!

НЕТ!!!

Для обычного живого существа эта антимагическая дрянь всего лишь усыпляющее вещество, гасящее токи магии и поглощающее энергию из резерва, но для акаи-бата, для того, кто магией связан с когда-то украденным телом…

Ей повезло. Неимоверно повезло удержаться как внутри, так и снаружи. Изображая отвращение и рвотные потуги, разумный похититель тел внутри человека, бешено спеша, вовсю ткал новую паутину чар, восстанавливая неумолимо разрываемые иномировой отравой связи. Попавший в его организм кавар мешал колдовству, истощал запасы маны, но мало-помалу акаи-бата выигрывал. Слишком малое количество убийственной отравы было на пальце Петра Третьего, чтобы полностью разорвать связь акаи-бата с чужим телом.

Но даже того, что было…

— Эй, ты чего? — нахмурился государь, с силой выдёргивая крепко укушенный палец из челюстей жены. Та, закатив глаза и мелко содрогаясь телом, сползала на пол, синея лицом и вовсю хрипя. Затем, мелко подёргав ногами, сущность сделала вид, что потеряла сознание.

— Аллергия⁈ — нахмурил брови государь, тут же зычно завопив, — Врача!! Лекаря сюда!!! Императрице плохо!

Отравленная антимагическим зельем акаи-бата судорожно боролась за свое существование. Полностью переключившись на разъедаемые жуткой смолой тонкие и многочисленные каналы заклятия, удерживающего её в человеческом теле, она как паучиха ткала и ткала новые, вымучивая из себя крохи магии. Снаружи, в материальном мире, суетящиеся вокруг неё врачи и волшебники тщетно пытались понять, почему внутренние органы женщины то начинают работать, то замирают в предсмертной коме, а она всё работала и работала.

Ничтожное количество смолы с пальца решившего зло похулиганить супруга нанесло колоссальный урон волшебной связи тела с внедренным в него пришельцем.

Она выживет. Спустя более чем сутки внешнего беспамятства, но напряженной работы с каплями магии, после сотен и тысяч заклятий, восстанавливающих контрольные связи, после неимоверного перенапряжения сил и эмоций, акаи-бата заставит свое тело открыть глаза, радуя многочисленных врачей и своего младшего сына. Слабым дрожащим голосом она попросит воды, а затем потребует позвать к ней супруга.

Тот явится, раздраженно и расстроенно кривя губы. Монаршья чета выгонит из палаты всех, оставшись вдвоем, а затем они о чем-то поговорят. Свидетели потом скажут, что император покинул болеющую супругу, будучи чем-то неимоверно раздраженным, но в тайну этого разговора не проникнет никто. А сама Мария Харитоновна, оставшись одна, сосредоточится на своем самом скорейшем выздоровлении и возвращении в Санкт-Петербург. Время, которого, как она думала, у неё мало, теперь испарялось буквально на глазах.

Во время своего самоизлечения акаи-бата была вынуждена сосредоточиться только на выживании текущего тела, что привело к тому, что императрица Мария Харитоновна полностью и навсегда лишилась возможности колдовать через чернокнигу. Пришелец утратил тонкий доступ к каналам энергии человеческого тела и это теперь было неизменно. Она теперь даже не могла переселиться в другое тело…

…без помощи одного из своих сородичей.

— Господа, для меня огромное неудовольствие и никакая честь видеть вас этим чрезвычайно ранним утром и при всех сложившихся обстоятельствах! — пробурчал я, ежась от мерзкого утреннего тумана.

— Не выспались, князь? — весело спросил господин Красовский, вприсядку чинящий на ремне хищный узкий кинжал.

— Хуже, — ответил ему Матвей Парадин, взглянув на извлеченные из кармана часы-луковицу, — Нашего князя вот-вот будут взрывать, а ему дом жалко.

— О, когда взрывают — это так неприятно! — со знанием дела покивал бандит, неуловимым движением заставляя кинжал исчезнуть, — Я готов! А вы?

— Я бы выпил кофе, но у вас его точно нет, — я критически осмотрел всех троих, — Значит, наверное, приступим?

Узнать о том, что тебя собираются взрывать, да еще и волшебством, да еще и какой-то залетный волшебник, искать которого себе дороже, совсем не приятная новость для после ужина. Настоятельная рекомендация не связываться с бомбистом, а вместо этого садиться на поезд, ехать к черту на куличики и заниматься там освобождением угнетенного китайского народа в компании отборных негодяев… тоже хорошего настроения не добавляет. Но надо. Я слишком задолжал Парадину.

Теперь мы, три матёрых злодея, негодяя и гада, а также один стажер Зальцев, вовсю готовились гопнуть небольшой русский концентрационный лагерь нелегальных китайских иммигрантов, чтобы выпустить их на свободу, повысив тем самым настроение батюшки-царя и его китайских партнеров. Во имя исправления «ошибок» товарища императрицы, конечно же. Которая вообще никому не товарищ.

Почему только мы четверо стоим ранним утром посреди нигде, вооруженные до зубов и готовые устроить бойню? Потому что этого лагеря и этих китайцев не существует в принципе. Не было их никогда и не будет. Свидетелей тоже. Все должно вернуться на круги своя. Такова воля императора Петра Третьего.

Совсем не ко времени.

— Огромный внезапный левиафан! — проговариваю я название заклинания, вызывая могучий фонтан переохлажденной воды из-под земли, намертво замерзающий спустя какие-то секунды. Вместе с ним замерзают лошади, мобили, даже удачно расположенный столб с сиреной, и сторожка с двумя дозорными и костерком. Белый пар, отлично различимый в ночи, начинает подниматься от глыбы льда, сигнализируя нашему дорогому Парадину о том, что можно начинать. Обнесенный высоким проволочным забором с колючей проволокой поверху, лагерь становится мышеловкой.

Регенератор тут же открывает бешеную пальбу на другом конце огороженной территории, а я быстро отползаю к Красовскому и Зальцеву, нервно сжимающему автомат. У нас троих одна задача — убедиться, что никто из охранников не убежит.

Этим мы и занимаемся. Самое опасное место торжественно отдано господину Красовскому, но стоять или сидеть на месте господин не хочет, он изволит шествовать к палаткам офицера и медиков, паля из массивного пистолета-пулемета с здоровенным барабаном патронов. Попутно он громко и едко комментирует качество охраны, а его костюм слабо вспыхивает там и тут, принимая на себя ответные пули. Залегший у созданного мной небольшого айсберга Зальцев коротко и довольно точно работает двойками, сшибая мало что понимающих солдат, выскакивающих тут и там.

Что касается меня, то я, как наиболее меткий из присутствующих, крадусь между закрытых на ночь бараков с нужными нам китайцами, удерживая в одной руке револьвер, а во второй гримуар с активированным Щитом. На душе скребут кошки, чуть выше них сидит жаба, которая душит за дом, который взрывают, от Азова второй день ни ответа, ни привета, жена устроит выговор, а я сейчас вот, прямо сейчас, в эту самую секунду выпускаю пулю в молодого небритого парня с кухонным ножом в руке и с выпученными от непонимания происходящего глазах. Тяжелый кусок свинца входит в его грудину и выходит сзади, выбивая на стену барака фонтанчик крови.