— Знаешь, я не дурочка, чтобы вовсе ничего не понять. Не надо завтра ходить к Серебряному столбу, — прошипела она, упираясь острым ногтем ему в грудь. — Я тебя не пущу.

— Каким же образом, товарищ Лисичкина? — мичман поднял выше край простыни, стелившийся по полу, и для пущей надежности обмотал его вокруг троса еще разок. — Может, вы меня свяжете во сне как Гулливера?

— А пойдешь, я сразу за тобой, товарищ Серый Волк, — упрямо процедила Хитрова, не принимая его подковырок. — Слышь, Светик, — Сергей наклонил голову к ней, коснувшись лбом ее рыжеватой челки, и сказал, став абсолютно серьезным: — Если ты такая прошаренная, то почему не думаешь чуточку дальше? Стоит мне туда не пойти, и они припрутся сюда сами. Этого хочешь? Так вот, врубись: лучше я к ним. Так для всех лучше. Просто посмотрю, что там почем. Понаблюдаю, послушаю товарищей администраторов, и вернусь назад.

— Не говори глупости. Просто! — она с раздражением фыркнула. — Ты сам сплошная простота. Они посадят тебя на крючок — фиг потом соскочишь. Или обернется еще чем-нибудь похуже. Незачем искать в мягкое место приключений. Они не знают, где мы поселились — вот и ладно. Они, скорее всего, вообще о тебе забыли. Или ты думаешь, это такое предложение VIP, что они столы накрывают и считают секунды до твоего святого явления?

— Чего вы здесь шепчитесь, — перебила их разговор подошедшая Красина. — Тайны Мадридского двора, да?

Ирина достала пачку сигарет. Ну и сучка эта Хитрова… Как она быстро сдается мужикам, причем без особого разбора. Всего ничего знакомы, а она чуть ли не облизываться с ним лезет.

Ночь на звездолете — понятие очень условное. Конечно, ориентироваться вполне годится по часам. Единственное, что осталось у Лугина с земной жизни, не считая скудной одежки и денискиного ножа, это «Orient». Настоящий японский «Orient» в титановом корпусе и с прочным минеральным стеклышком, как положено с «вечным календарем» и автозаводом. Подарили часики мичману к пятилетию службы на «Беркуте», так сказать, за особые заслуги. Вроде презент от флотского командования, на деле друзья скинулись в пять тысяч рублей. По своим японцам Сергей и определял, что до сих пор ночь. В Москве, по крайней мере, если таковая существовала на далекой планете под звездой, называемой Солнце. Кто знает, какие временные парадоксы стоят за этими мутными «гиперпереходами»: может, на Земле давно стряслось девятое августа со всеми могильно-гробовыми вытекающими.

Лежа на профессорским пальто и укутавшись пледом, Лугин со старанием пытался уснуть. Сон, как говорят, лечит и дает силы, а силы ему требовались ой как! Только уснуть не удавалось. Раздражал свет фиолетовых пятен на стене. Когда Сергей закрывал глаза, фиолетовый диковатый отблеск проникал сквозь веки и всверливался прямо в зрачки. Еще не давал забыться крадущийся под тонкое одеяло холод, и ожоги продолжавшие слать тягучие импульсы боли, не такие жестокие как днем или прошлой ночью, но достаточно мучительные, чтобы часто вспоминать чью-то грешную мать. Под них, как под стопки выпитого сверх меры самогона, в башку лезли нестройные и нездоровые мысли. И чего он снова вспомнил о Светке? Когда эта девица Лисичкина после ужина мазала ожог медицинским зельем, и поглаживала пальчиками плечо, вышло почти не больно, а, пожалуй, приятно. Надо ж какое слово: «приятно». Давно он не ублажал подобной лексикой мозги. А Лисичкину хотелось отблагодарить по-военно-морскому. Чего бы ее не смять в охапку и, вопреки протестам, горячо расцеловать? Может быть, другой раз Лугин и выкинул такой фортель — почему не почудить? Только ее подруга, Ириша, поглядывала на него серовато-синими глазами и словно нашептывала ими: не делай так! Пожалуйста, не делай! И зачем ей это, от чего?

А к столбу ровно к одиннадцати — черт бы их утянул за пятки. Серебряный столб, Гудвес, вязаная шапочка над бандитской рожей, Перец… Не придется ли там Денисовым ножом кого-нибудь вспороть. Хотя пули, они, мерзавки, пошустрее. Удача лицом станет, найду джинсового и дружков его. А если найду, то отомщу — сто пудов. Эх, Климыч — Климыч, на каких ты сейчас адских небесах?

Все-таки Сергей уснул, вырубился полчетвертого утра и проспал как младенец до без пятнадцати десять. Очнулся в сладком тепле, укутанный не только пледом, еще и шерстяной накидкой. Девушки, видать, позаботились — не майор же Гармаш. Когда продрал глаза и глянул на циферблат, засуетился: нужно было успеть в биотроны: отлить, рожу ополоснуть, и, если останется время, вернуться позавтракать. На прогулку к биотронам Лугина, оказывается, дожидались Света с Ириной и двое солдатиков: Игорь и Слава. Воинская Слава, блин! Она в представлении Лугина и была всегда такой: с оттопыренными ушами на бритой башке и огромным, будто созданным для вопля «Ура!» ртом. В мальчишках, которые кидались на горячий реактор, тонули в ледяной воде или гибли под пулеметными очередями в горячих точках. Потом штабные крысы называли это воинской славой — будь они прокляты. Хотя это мысли уже в другую сторону. Сначала в распорядке дня биотроны. Остальные туда уже сходили, о чем свидетельствовало две бутылки со свежей водой на столе, огромный шершавый «огурец» и прекрасное настроение Юры Гармаша, крутившегося с азартом возле госпожи Чудовой.

До биотронов добрались быстро, но в ближних галереях и гротах, журчащих ручейками, собралось народу как в совковские времена при раздаче дефицитов. Пришлось задержаться почти на полчаса. На обратном пути Лугин решил сразу двинуть к назначенному месту встречи. Со спутниками он расстался у прохода, что прямиком к их жилищу, и было свернул к уродливой арке, нависшей над двумя простенками, как Хитрова вцепилась в его накидку, чуть не содрав ее с плеч.

— Не одумался еще? — сердито зашипела она. — Или это трусость? Поманил какой-то козел в кожанке пальцем, и считаешь долгом ему скоренько услужить.

— Может и трусость. Собственная душа тоже потемки, — он тихонько освободил из ее цепкой ручки край пледа. — Пойдешь за мной, Ирина увяжется. Оно тебе надо? В общем, не советую. Ступай с миром, Лисичкина.

Вроде она не пошла, хотя кто поймет девицу с такой непростой фамилией?

Темно-зеленое как отвердевшее болото покрытие шуршало под ногами. Справа, слева раздавались голоса, перебранки, плачь детей — переселенцы, не на Дикий Запад, но хрен-ти в какой забытый богом мир. За небольшое время народ устроился здесь не менее старательно, чем новые товарищи Лугина. Вдоль проходов выросли баррикады сумок, чемоданов, стало больше палаток, между корявых простенков бурой «пещерной» массы появились пестрые ширмы, означавшие границы жилья той или иной компании — истинный Шанхай. Только не слышалось бренчания гитарных струн и хрипловатых голосов магнитол. Бездумное веселье первых дней сменило осознание кучи неприятных проблем, одна из которых называлась «администраторы».

— Слышь, братишка, до Серебряного столба каким путем? — спросил мичман чернобородого мужика, курившего у входа в брезентовый шатер.

— Чего тебе там? — он недобро уставился на Лугина, прикрыв один глаз от ядовитой струи табачного дыма.

— Человека одного ищу. Говорят, там чаще обитает, — Сергей оперся на бугристый вырост под синим световым пятном.

— Хорошие люди там не обитают, — он отвернулся, завозившись в утробе огромной спортивной сумки, и когда мичман уже думал, ответа не дождется, сказал: — Прямо малость пройдешь, на Ленина сверни и угодишь к площади.

Из-за брезентовки выглянула лохматая рожа: мужик или баба — не поймешь, и курильщик сразу заговорил с ней о каких-то сальных клубнях, анисовых бруньках — выдумывать названия кафравской растительности все были горазды.

— До Ленина… Памятника что ли? — Сергей понял: здесь никто ему не собирается ничего по пальцам раскладывать. У шоблы пареньков, метавших складной нож в коробку, тоже спрашивать не стал, а шагов через двести вышел к широкому проходу. На углу простенка, забранного с одной стороны полиэтиленовой пленкой, белел бумажный листок, приколотый зубочисткой. Красным фломастером значилось: «Проспект Ленина».