– Вам жаль с ними расставаться? – спросил он, когда она медленно протянула ему украшения.

– Это подарок моей матери. Они много лет хранились в ее семье.

Генриетта встретила его серьезный взгляд. Затем он неожиданно поцеловал ей руку и вернул украшения.

– Возьмите их и вспоминайте обо мне.

– Грабитель-джентльмен! – хмыкнула она, слегка приседая.

– О нет, – возразил он, привязывая к седлу набитую деньгами сумку. – Такой же грубиян, как все прочие. Теперь можете развязать своих попутчиков и ехать дальше. Да не забудьте отвезти кучера к врачу, пока он не потерял слишком много крови.

Грабитель взлетел в седло.

– Прощайте, Генриетта.

– Прощайте, – отозвалась она, на мгновение задержала взгляд на удаляющейся фигуре, а затем повернулась, чтобы помочь остальным.

Согласно многолетнему ежевечернему обычаю, Люси Бейкер, старшая из оставшихся в живых детей старого сквайра Бейкера, и, увы, единственная старая дева в этом доме, начала свой ритуал обхода дворца, поднявшись по старинной винтовой лестнице и зная точно, что к моменту, когда она войдет в верхнюю гостиную, часы над камином пробьют десять. Она всегда чувствовала удовлетворение от собственной пунктуальности, придававшей ей уверенности в этом неустойчивом мире, полном тревог и волнений.

Сегодня все шло как всегда. Люси стояла наверху винтовой лестницы, глядя на то, что когда-то было солярием архиепископа, и слушала нежный перезвон, говорящий о том, что близок час, когда вся семья разойдется на покой. Чуть слышно вздохнув, Люси прошелестела юбкой по двери солярия и огляделась, высоко подняв свечу. Несмотря на то, что у отца была большая семья: двенадцать детей, из них семеро до сих пор живы, они никогда, даже собираясь все вместе, не использовали эту комнату как спальню. Мать Люси, умершая двадцать шесть лет назад, всегда говорила: «Здесь предавались размышлениям великие люди; здесь не место для шумных детских игр», и семья придерживалась этого правила до сих пор.

Люси с удовольствием прошла по тихим темным коридорам к небольшим спальням, в которых всегда находились детские. Сейчас, когда Черити и Рут вышли замуж, а Питер стал викарием Мэйфилда и поселился в Миддл-Хауее, только Томас и Найзел, холостые братья Люси, занимали западное крыло дворца, а их брату Джорджу и его жене Филадельфии было предоставлено южное.

Из комнаты братьев не доносилось ни звука, видимо, они еще не вернулись. Однако Люси все-таки уловила какой-то шум, и когда она повернула в южное крыло, ее окликнул нетерпеливый голос:

– Люси, это ты?

Вежливо постучавшись в дверь спальни невестки, Люси Бейкер увидела, что Филадельфия сидит в кровати, широко открыв глаза и прижимая руки к груди.

– Ох, я так волнуюсь, что не могу уснуть. Джордж уже давно должен был быть дома. Он выехал из Лондона еще утром. Я уверена, что карета перевернулась или на них напали разбойники. Ох, как сильно бьется сердце…

Филадельфия выпрямилась, тяжело дыша. Покачав головой, Люси присела возле нее на кровать. Поглаживая невестку по плечу, она приговаривала:

– Ничего, ничего, Дельфи, дорогая, не волнуйся. И Джордж, и Сэм Бриггс вооружены. Никто не может причинить им вреда.

Два испуганных глаза уставились на Люси из-под облака темных волос.

– Но я не могу не беспокоиться, Люси. Можно мне встать и подождать их внизу?

Такая просьба могла показаться странной, но Филадельфии было только двадцать шесть лет, и она была замужем меньше года, тогда как тридцатишестилетняя Люси была хозяйкой этого дома с тех пор, как умерла ее мать.

– Что ж, Дельфи, если тебе станет от этого легче – пожалуйста.

– Да, Люси, конечно. Я снова оденусь, так что Джордж ничего не заподозрит, когда вернется.

– Хорошо, только не переутомляйся. – Люси поцеловала невестку, маленькую, хрупкую, похожую на ребенка, и, как считалось, «утонченную», после чего продолжила обход.

Пройдя через собственную спальню в восточном крыле, Люси поднялась по винтовой лестнице на следующий этаж, полностью обойдя, таким образом, по квадрату внутренний дворик, вокруг которого был выстроен дворец.

Слева от нее, этажом ниже, находилась семейная гостиная, которая когда-то была приемной архиепископа, а потом столовой сэра Томаса Грэхема и сэра Томаса Мэя. Сын сэра Томаса, Том Мэй-младший, известный поэт и историк, продал дворец деду Люси, железных дел мастеру Джону Бейкеру, поскольку сэр Томас умер, почти полностью разорив поместье и не оставив сыну другого выхода, кроме как продать его. С тех пор здесь жила семья Бейкер, которой дворец архиепископа как раз пришелся впору, чтобы разместить все их многочисленное племя.

Не заходя в гостиную, Люси прошла в свою любимую часть здания. Это была спальня архиепископа, где когда-то любили молиться Стратфорд и, по преданию, Томас Бекет, где почивала королева Елизавета, когда была в гостях у сэра Томаса Грэхема. Специально для этого случая сэр Томас распорядился пристроить башню с лестницей, чтобы в комнату можно было попасть, минуя внутренние помещения дворца. Бейкеры всегда использовали эту комнату, как спальню хозяев, и именно здесь умерла мать Люси, давая жизнь своему двенадцатому ребенку, Рут. Сейчас там в одиночестве обитал старый сквайр Бейкер, в свои семьдесят семь лет находившийся в добром здравии и не проявлявший никакого желания покинуть этот мир.

Услыхав доносящийся из-за двери храп, Люси улыбнулась и вошла в комнату. Но это была грустная улыбка. Нелегко было одиннадцатилетней девочке вдруг оказаться старшей женщиной в доме и обнаружить, что все, в том числе и отец, по любому поводу обращаются к ней. Нелегко было и пожертвовать своей судьбой ради того, чтобы поднять семью (правда, два ее брата умерли в детстве), нелегко было смотреть, как младшие сестры выходят замуж и покидают дом, предоставляя Люси справляться со старым сквайром, добросердечным братцем Джорджем, глупенькой Филадельфией, апатичным Томасом и робким Найзелом, который не мог взглянуть на женщину без того, чтобы не покраснеть.

Люси подошла к окну и, раздвинув занавеси, выглянула наружу. Луна, только что вышедшая из-за туч, залила светом сад и виднеющийся в отдалении шпиль церкви. Люси задумчиво смотрела на храм. Доведется ли ей когда-нибудь невестой переступить через его порог? Вздохнув, она отвернулась от окна и бросила взгляд на фигуру в ночном колпаке, распростертую посреди огромной кровати. Даже в полумраке лицо ее отца казалось розовым и цветущим.

Люси опустила глаза. Если бы она испытывала к нему подлинную любовь, а не глухое раздражение, вызванное тем, что он продолжает жить, удерживая ее возле себя и превратив в пленницу собственной совести. Если бы только она могла оставить дворец и выйти замуж, пока еще не слишком поздно… Если бы…

Донесшийся снизу шум прервал ее мысли. Люси торопливо прошла через гардеробную отца, когда-то бывшую частью покоев архиепископа, затем – через бывший будуар матери, где теперь размещался ее собственный маленький кабинет, и начала спускаться по широкой каменной лестнице, прозванную «глав ной» и известную тем, что по ней ступали ноги великих деятелей английской церкви. Люси услышала всхлипывания Филадельфии и голос своего брата Джорджа:

– Проклятый головорез все забрал. Все, что у нас было. Только Генриетте удалось сберечь свои украшения. – Чертыхнувшись, он закричал. – Люси, Люси, где же ты? Нас ограбил мерзкий разбойник, будь он проклят, и Генриетта близка к обмороку. Иди скорей сюда, моя дорогая! Люси, где же ты, черт возьми?

– Здесь, Джордж, здесь, – успокоила его Люси, сбегая по лестнице и останавливаясь на последней ступеньке, чтобы охватить взглядом всю сцену.

Генриетта Тревор, старшая из дочерей покойного сквайра Джона Морли Тревора из Глинда, отнюдь не собиралась лишаться чувств и выглядела самой спокойной из присутствующих, в отличие от Сэма Бриггса, дворецкого Бейкеров, который стоял, уставившись в потолок и дико вращая глазами, видимо, ругая себя за то, что не успел пристрелить проклятого разбойника. Мисс Тревор же с едва заметной улыбкой наблюдала за чертыхающимся Джорджем и бьющейся в истерике Филадельфией. Люси незаметно разглядывала девушку, как всегда восхищаясь очаровательным личиком с двумя прелестными ямочками на щеках и густыми, цвета осеннего меда, волосами. Хотя Генриетту нельзя было назвать красавицей, в ней была какая-то изюминка, которой неизменно восхищались мужчины. Люси бессознательно вздохнула.