– Понимаю, – кивнул Джон, ограничившись этим замечанием.

– Признаюсь, – продолжал Николас, – что поначалу я был настроен весьма скептически. Но потом кое-что вспомнил.

– Что же?

– Мой учитель музыки однажды сказал, что я принес музыкальный дар в мир вместе с собой. Меня всегда поражало это замечание, я часто задумывался над тем, что же он имел в виду, но теперь, возможно, вы держите в руках ключ, мистер Лэнгхем.

– Вы хотите, чтобы я попробовал отправить вас в прошлое, лейтенант?

– Да, сэр, но с одним условием.

– С каким же?

– Вы оставите мне память обо всем, что откроется, без всяких исключений и ограничений.

– Но вы можете узнать вещи, которые шокируют вас, лейтенант Грей.

– Нет, – отрезал Николас, – меня уже ничто не может шокировать, мистер Лэнгхем. Слишком многое уже обрушилось на меня в последнее время, чтобы еще что-то могло меня потрясти.

– Вот они! – воскликнул Джон Роджерс – Смотрите!

Проследив за направлением слегка дрожащего пальца, лейтенант Джекилл издал торжествующий возглас.

– Значит, этому красавчику удалось заманить его в свои сети! Джарвис не выдержал. Диннадж обещал, что если его план удастся, то сегодня ночью они проедут по этой дороге.

Джон Роджерс широко усмехнулся.

– Отлично проделано, Джекилл. Что дальше?

– Мы вызываем подмогу и следуем за ними в Вест-Чилтингтон, а там в темноте окружаем дом. Завтра утром, когда ублюдок еще будет без штанов… – Джекилл крякнул от удовольствия, хлопая себя по бокам, его глаза, обычно столь холодные, горели от возбуждения. – Завтра утром мы потребуем, чтобы он сдавался. Что вы об этом думаете?

– Это несложно. Представляете лицо Кита Джарвиса, когда он узнает, что его брата схватили в постели хорошенького мальчика? – Джекилл утер глаза рукавом.

– Он отправится вызволять братца, и это будет означать конец для него самого.

– Однако ничего не выйдет, если мы не поторопимся, – напомнил Роджерс. – Пойду приведу остальных.

– Не забудьте про констеблей.

– Ни в коем случае – Роджерс взглянул на заходящее солнце. – Через час встретимся на Сторрингтонекой дороге.

– Отлично, – кивнул Джекилл, лицо которого успело приобрести обычное спокойное выражение. – Сегодняшняя ночь увидит начало конца Мэйфилдской шайки.

Стоя у окна своего кабинета, Джон Лэнгхем смотрел на начавшее опускаться солнце. Яркий луч, упавший на лицо хирурга, когда он повернулся, чтобы взглянуть на лежавшего на кушетке с закрыты ми глазами Николаса Грея, сделал его румяным и добрым. Этот же луч осветил лицо спящего, стерев с него напряженность и придав ему безмятежное, мальчишеское выражение. Джон Лэнгхем вздохнул. Пора было начинать, и, если он сдержит свое обещание, Николас до конца жизни должен будет нести груз того, что вспомнит. Ничего удивительного, что Джон долго колебался, прежде чем произнес:

– Николас, вы меня слышите?

– Да. – Ровный, далекий голос сказал Лэнгхему, что перед ним еще один такой же исключительно восприимчивый пациент, как Чаллис.

– Николас, я хочу, чтобы вы вернулись назад, в прошлое. Назад до того, как вы лежали в чреве матери. До того, как вы кружились и парили во тьме. Назад в то время, когда вы жили в последний раз. Вернитесь в то время, когда вам в той жизни было пятьдесят лет. Где вы теперь? – Молчание. – Где вы? – повторил Джон.

– В Лондоне со своим мужем, – раздался отчужденный голос.

– С вашим мужем?! – воскликнул Джон.

– Да – но никто не знает об этом, потому что мы поженились тайно. Все вокруг считают, что я его экономка.

– Почему так?

– Потому что он знаменитый, высокорожденный, образованный, и еще потому, что ему одинаково нравятся и мужчины, и женщины.

Без всяких колебаний нарушив свое обещание, Джон сразу же сказал.

– Николас, когда вы проснетесь, то не будете помнить ни о чем из того, что сейчас говорили. Вы меня поняли?

– Понял.

– Тогда откройте мне ваше имя. Кто вы?

– Я – Агнес Мэй, – ответил Николас, – которую, согласно желанию моего мужа, все знают как Агнес Кэсслоу. Когда я была девушкой, то мечтала о том, чтобы стать его женой, но я была такая уродливая, к тому же простого звания, и понимала, что у меня нет надежды. Но потом, когда мою сестру повесили, как ведьму…

Миллионы труб запели в голове Джона Лэнгхема – все части головоломки встали на свои места.

– …он пожалел меня и принял во мне участие, потому что мне пришлось одной растить моего маленького племянника. Он сказал, что женится на мне, если я готова принимать его таким, как есть.

– Как его имя? – спросил Джон.

– Том Мэй, поэт. Он был любимцем короля Карла I, но потом разочаровался в нем и примкнул к сторонникам парламента.

Значит, Николас жил в период Гражданской войны. Джон уже собирался задать следующий вопрос, но лейтенант продолжал говорить:

– У нас двое сыновей, но Том всегда требовал, чтобы я выдавала их за незаконнорожденных.

Николас улыбнулся, и на мгновение его черты растворились, Джон успел увидеть Агнес Мэй – добродушную, толстую, уютную, как раз такую, какой должна быть жена поэта с разнообразными сексуальными наклонностями.

– Я хочу, чтобы вы вернулись назад в жизнь, предшествовавшую той, когда вы были Агнес Мэй, урожденной Кэсслоу. Я хочу, чтобы вы вернулись, ну, скажем, в лето 1335 года… – Лэнгхем выбрал эту дату на основании опытов с Люси Бейкер и Джейкобом. – Вы жили в то время?

– О да, – с готовностью ответил Николас, и хирург отмстил, что лицо его пациента вновь преобразилось и стало трогательным и беззащитным.

– Тогда кто же вы?

– Колин. Колин де Стратфорд. Мой брат – архиепископ Кентерберийский. Он очень добр ко мне и всегда привозит для меня сласти. И он находит людей, чтобы они играли со мной. Раньше это был Веврэ, а теперь у меня есть Маркус. А скоро я должен жениться на Ориэль, которая так меня любит.

– Спасибо, Колин. Сейчас я навсегда распрощаюсь с вами. Николас, я буду считать от одного до двадцати. Когда я закончу, вы проснетесь и будете чувствовать себя свежим и отдохнувшим. Вы не будете помнить ничего из своей жизни, как Агнес Мэй. Вы будете помнить все, как Колин. Вы понимаете?

– Да.

– Хорошо. Тогда я начинаю считать. Раз, два, три, четыре…

Голос хирурга монотонно звучал в сумерках, окутавших Лакхерст-Холл и тех, кто был внутри дома и кто, наконец, узнал правду.

Долгая, долгая это была ночь, ночь, когда Николас Грей после серьезного и откровенного разговора с Джоном Лэнгхемом направился прямиком в маленькую деревушку возле Блэкхита, где, как ему сообщила Генриетта Тревор, он мог найти Джейкоба Чаллиса. Ночь, когда Джон Роджерс и лейтенант Джекилл со своими людьми окружили дом Дидо и Вест-Чиллингтоне. Ночь, когда Генриетта Тревор безутешно плакала в подушку, окончательно убедившись в том, что носит в себе дитя Джейкоба Чаллиса.

Эдвард проснулся рано и, увидев рядом с собой на подушке златокудрую голову Джона Диннаджа, наконец осознал то, что всегда было в его природе. Было огромным облегчением признаться себе самому в том, что он не такой, как другие.

Он сел, увидел разбросанную по полу одежду и, чувствуя себя на вершине блаженства, начал припоминать восхитительные подробности минувшей ночи. Потом Эдвард лениво потянулся, встал и, бросив взгляд на свое нагое тело, натянул пару потертых грубых штанов, после чего спустился вниз.

Везде было неестественно тихо, не слышно было даже пения птиц. Заподозрив неладное, Эдвард при открыл дверь, ведущую в сад, и выглянул наружу. В тот же миг неведомо откуда раздался голос:

– Все в порядке, Джарвис. Сдавайся, ты окружен.

– Господи! – вскричал Эдвард и, захлопнув дверь, метнулся наверх, в спальню.

Дидо, лежа в постели, соблазнительно потягивался, но, увидев выражение лица Эдварда, испуганно спросил.

– Боже мой, что случилось?