В последующие дни Сюзанна пытается осознанно подключать разные регистры тела при чтении, однако это удается лишь частично. У нее не получается найти настоящее решение, и она продолжает смешивать все регистры, которые ей доступны, толком не понимая, с какой частью тела сейчас взаимодействует. Как ни досадно, кишечник играет в этом деле не последнюю роль. На какое-то время Сюзанна погружается в уныние, несмотря на то что Макс уже давно с улыбкой принял ее извинения.

Вид с высоты птичьего полета

Ленка, которой чуть за двадцать, на долгое время застряла в аэропорту из-за непогоды. Она сидит на рюкзаке и всю ночь напролет читает работу Камиллы Пальи «Личины сексуальности». Палья приводит Ленку в неописуемую ярость. Ее ярость велика. Ленка сидит среди своих вещей на полу и приходит в ужас от этого текста.

От соития до менструации и рождения ребенка все сексуальные процессы конвульсивны: напряжение и набухание, спазм, сжатие, выталкивание, облегчение. Тело выкручивается, подобно змее, напрягающейся и меняющей кожу. Секс — не принцип удовольствия, но дионисийская кабала боли-наслаждения. Такой же боли-наслаждения исполнено преодоление сопротивления тела возлюбленной, отчего изнасилование всегда будет реальной опасностью. Секс мужчины — навязчивое повторение: что бы ни написал мужчина в комментарии к своим фаллическим проекциям, его слова придется переписывать снова и снова. Сексуальный мужчина — фокусник, распиливающий женщину пополам, но у змеи голова и хвост живы и способны соединиться вновь. Проекция — проклятие мужчины: вечно нуждаться в чем-то или в ком-то, чтобы достичь целостности^[16].

Она отрывает взгляд от книги, достает из рюкзака черничный маффин, откусывает и погружается в раздумья о словах Камиллы Пальи. Ленка собирает аргументы против Пальи, но они уже не кажутся ей столь убедительными, как пять минут тому назад. Мысли, которые вывели ее из себя, постепенно обретают смысл. Это одновременно и досадно, и удивительно. Дело в том, что это сильные, хоть и по-прежнему сомнительные мысли. Находясь среди людей, ожидающих вылета, Ленка не может перестать читать.

* * *

После Камиллы Пальи Ленка читает Фридриха Ницше, затем Вальтера Беньямина, затем Джудит Батлер. Их тексты громко на нее кричат. Они возвышаются над ней, становятся на пути, бьют по лицу. Содержащиеся в них идеи столь для нее новы, что заставляют сердце биться сильнее. Все может оказаться совсем другим. Не исключено, что мир полон неожиданного смысла. Книги этих авторов смещают фокус, тем самым меняя ее мировоззрение. Ленка могла бы в этом ином мире быть совсем другой. И именно с этой целью она читает — чтобы благодаря чтению текстов стать новой, смелой, просветленной личностью в мире, исполненном неизвестного смысла. Палья, Ницше, Беньямин и Батлер уже колоссально изменили и мир, и ее саму, а ведь она только начала читать.

Продолжая читать, изучая философию, проникаясь все новыми текстами, испытывая при знакомстве с книгами восхищение или ярость и с нетерпением пытаясь выяснить, кем же она станет, Ленка осваивает язык, подмечает основные принципы и распознаёт паттерны. Спустя пятнадцать лет с того дня, как она сидела в аэропорту и читала Палью, у Ленки уже есть двое детей, муж, научная степень, проект докторской диссертации и работа на полную ставку. Каждый новый текст сразу напоминает ей о Лейбнице, Гегеле или Жижеке. У нее в голове сложилась общая картина, несмотря на еще присутствующие большие пробелы в знаниях по истории философии. Для Ленки философия по-прежнему заключается в резкой смене перспективы. Однако сегодня она видит их все. За эти пятнадцать лет Ленка, сама того не замечая, вышла из пространства, в котором различные точки зрения находились перед ней. Сейчас она на уровень выше. Смотрит на них с высоты. Видит их, словно они расположены на карте. Крупные теории находятся рядом друг с другом. Между ними существуют интересные пересечения. Ленка думает, что, например, можно провести любопытную параллель между Жижеком и Пальей, но последняя, впрочем, сегодня не представляет для Ленки большого интереса, располагаясь между другими сторонниками устаревшего, причудливого правого феминизма. У Ленки по-прежнему по многим вопросам есть собственное мнение, но она смотрит на свою позицию в отношении той или иной проблемы как на концепцию в предметной области и видит ее с высоты птичьего полета. И хотя Ленка ненавидит, когда люди относятся к философии как к художественной литературе, можно утверждать, что она сама стала своего рода литературоведом в области философии.

Мимо самого себя

Внутри системы

Натали читает Уильяма Оккама

Каждый день в половину девятого утра Натали, приняв душ, садится в небольшой мансарде за письменный стол. Она полна сил и энергии. Рядом с ней на столе возвышается стопка толстых красных фолиантов Оккама. Напротив нее располагается экран монитора, справа — записная книжка и любимый механический карандаш. Все лежит на своем месте, все под рукой. Вдалеке тихо и мирно течет жизнь большого города, словно, пока Натали работает, все будет в полном порядке, словно в это время в мире происходит только что-то приятное и радостное.

Натали работает с трудами Уильяма Оккама, одного из ее самых любимых мыслителей. Оккам выражается ясно и недвусмысленно, иногда даже остроумно. Уже на протяжении трех томов он анализирует на понятной латыни то, как функционирует язык. Он выстраивает логичную систему. Каждый абзац обладает определенным назначением. Каждая линия мысли тонко проработана, каждое понятие детально продумано. При этом Оккам никогда не упускает из виду общую картину: все понятия и линии аргументации связаны между собой и превращаются в нечто большее, подобно фугам Баха.

Sed quod oporteat ponere talia nomina mentalia et verba et adverbia et coniunctiones et praepositiones ex hoc convincitur quod omni orationi vocali correspondet alia mentalis in mente, et ideo sicut illae partes propositionis vocalis quae sunt propter necessitatem significationis impositae sunt distinctae, sic partes propositionis mentalis correspondenter sunt distinctae. Propter quod sicut nomina vocalia et verba et adverbia et coniunctiones et praepositiones sunt necessariae diversis propositionibus et orationibus vocalibus, ita quod impossibile est omnia exprimere per nomina et verba solum quae possunt per illa et alias partes exprimi, sic etiam distinctae partes consimiles sunt necessariae mentalibus propositionibus^[17].

Натали осмысляет каждое предложение, написанное на латыни, и делает его предварительный перевод на английский. В элегантной латыни Оккама угадывается его не менее элегантный английский, на котором, вероятно, и думал философ. Натали пишет диссертацию на английском, так как говорить об этой порождаемой английским мышлением латыни значительно проще на нем, а не на инородном немецком. Есть и другая причина — основные исследования трудов Оккама опубликованы именно на английском. Ее письменный оккамовский английский предназначен для того, чтобы на нем мыслить: он прозрачен и формален, более объективен и менее витиеват, чем ее немецкий. В этом варианте английского она удалена от самой себя, своих пристрастий и мнений. В результате создание диссертационного исследования становится для нее медитацией на нейтральной территории. Как и труд Оккама, ее работа написана в рассудительной и объективной манере. Как и Оккам, Натали последовательно выстраивает текст диссертации, помещая ее в институциональный дискурс. Подобно Оккаму в келье монастыря, Натали трудится день за днем в маленькой комнатке — и в обезличенном мыслительном пространстве. Она и не догадывалась, что ей так понравится проводить в нем каждый день. Этот процесс требует от Натали предельной концентрации, но, включаясь в него, на час или два она забывает обо всем на свете. Вероятно, это и есть знаменитое состояние потока. После него ей срочно требуется передышка — вполне заслуженная, так как за это время Натали обычно успевает что-то сделать.