К Челябинску Ирине ехать совсем не хотелось. Челябинск был слишком далеко. Она знала из новостей, что творится на уральских дорогах и не верила, что ей с Хитровой удастся одолеть и половину пути. Но главным образом не хотелось потому, что этот путь вел совсем в другую сторону от Балтийска, где остались мать и отец. Ирина все еще надеялась хотя бы поговорить с ними по телефону. Об Игоре Гончарове, своем не слишком сердечном друге она почти не думала.

За дробовиком поехали сразу – утра ждать не стали. Да и не хотелось ни Лугину, ни Климентьеву ночевать безоружными в квартире при взломанной двери, куда в любой момент могла завалиться банда отморозков. И замученная до смерти девушка в спальне не делала жилище Дениса приятным местом даже для краткосрочного отдыха.

Вопреки опасениям, замок на гараже оказался цел, да и ворота, слава богу, никто не вынес, не разрезал «болгаркой» на железные лепестки. Света не было ни в гаражном кооперативе, ни во всем районе. Вырубили электроснабжение еще до одиннадцати. Только звезд сверкало на небе много-много, как в ту ночь под Рыбино, когда дед Матвей вытащил из кармана газету со статейкой об астероиде. И рядом не блестело под луной озеро с шелестящими на мелководье камышами, а вместо деревьев вокруг чернели призмы полумертвых многоэтажек. Редко в каком окне мерцал огонек свечи.

Денис загнал джип в гараж, выгрузил с заднего сидения вторую палатку, рюкзаки со всякой всячиной и разложил сидения. Ворота прикрыли и спали в машине, часто просыпаясь от выстрелов, остервенелого собачьего лая и сердитых голосов, поочередно ощупывая гладенький приклад «Бекаса».

Климентьев встал раньше мичмана, когда только расцвело. Открыл ворота гаража, впуская утреннюю свежесть, и принялся собирать с полок полезные вещи в дорогу. Интересовал его в основном инструмент: набор немецких ключей, дрель с десятком различных насадок, пассатижи, отвертки, ножовки с полотнами, тяжелый топор и кое-что из плотницкого арсенала – всего набралась столько, что на куске брезента образовалась тяжеленькая горка металла и пластиковых коробок.

– Прошареный ты, Дениска, – заметил Лугин, выйдя из машины. – Никак собираешься новый мир строить после девятого августа. Во, даже гвозди с винтиками не забыл, – он присел на четвереньки, перебирая запаянные в полиэтилен наборы крепежа.

– Угу, – отозвался аспирант, ковыряясь в шкафчике. – Обидно будет, если для нового мира не хватит какого-нибудь гвоздя. Ты не юродствуй: от этих мелочей зависит выживание. Кто сейчас угадает, во что через пару недель превратится мир. Может быть так, что этот гвоздак, – он зажал в замасляных пальцах слегка оржавелую семидесятку, – будет стоить очень дорого. Там банки с тушенкой, – он кивнул куда-то за емкость с тосолом. – Кидай в машину.

– Ну, ты буржуйская рожа, – Сергей нехотя встал. – И в детстве у тебя всегда конфеты водились. В портфеле. Как сейчас помню. Теперь вместо сладкого тушенку ныкаешь?

– Конфеты… Конфеты шоколадные обязательно водились – чисто пацанячья заначка, – согласился Климентьев. – Оксанка поэтому со мной дружила, а не с тобой.

– Ах, вон в чем дело! – Лугин поднял коробку с консервами и едва удержал ее, согнувшись от смеха.

– Больше тебе скажу, – Денис обтер руку о тряпку и с мрачной серьезностью посмотрел на друга. – В восьмом классе я Оксанку так накормил шоколадом, что ее повело со мной целоваться.

Они рассмеялись вместе.

– Буржуй, может, кофе напоишь перед нашей хреновой дорогой? – спросил мичман, погрузив в багажник консервы и отобранные Климентьевым вещи.

– Липисдричества нет, – для верности Денис щелкнул выключателем. – Если хочешь, разводи «Шмеля».

Кофе они все-таки попили, закусив отвердевшей до неприличия колбасой «Столичная». Перед самым отъездом Лугин взял баллончик с нитроэмалью и намалевал на воротах гаража: «Прощай Москва! Вечная тебе память!». Выше вывел страшноватый крест.

Пока Денис покуривал на утреннем солнышке, Сергей смотрел на собственную надпись, жутко похожую на некролог – черными жирными буквами на темно-красных створках – и думал, что зря сотворил это дурачество. В этих мрачных граффити будто таилась то ли злая усмешка, то ли крикливое глумление над городом, который пока еще жив. А ведь по этому городу еще ходили хорошие и плохие люди, не сумевшие по разным причинам выехать на восток или запад, и не желающие верить, что скоро здесь все обратиться в мертвые руины.

Прежде чем направиться к Горьковскому шоссе, Лугин с Климентьевым решили дать крюка в Марфино, потом в Останкино. Если как следует потесниться, в джипе можно организовать место для еще двух, а то и трех пассажиров. Однако, проехав по знакомым адресам, никого они не застали на месте. То Сергей, то Денис поднимались на этажи, стучали в двери (потому что город был обесточен, и не работали звонки) им отвечала мертвецкая тишина, в лучшем случае радио, твердившее что-то об инопланетных звездолетах. Не было ни Сорбиных, ни Андрюхи Ерофеева с Ленкой, ни шумной семьи Сафиных. И даже стариков Джамбуловых не было. Лишь на обратном пути заскочив в Богородское, и поднявшись пешком на шестнадцатый этаж, Климентьев достучался до профессора Данцева. Составить компанию в бегстве на восток Григорий Сергеевич отказался. Он уже сидел на чемоданах, собираясь семьей к Гомелю на место посадки кафравского корабля.

– В Гомель бесперспективно, Григорий Сергеевич, – попытался убедить его Денис. – Разве не слышали, белорусы пропускают наших неохотно. Говорят, таким образом сводят счеты за цены на газ. Но если по чести, их тоже понять можно: сначала хотят устроить всех своих. А «свои» – все страна. И кафравцы… Эти черти ввели дискриминацию по возрасту. Слышали из новостей? Не вывозят никого старше тридцати двух. По их мутным понятиям даже Христа бы не взяли. В общем, крайне не советую – на Гомель только время потеряете, а его уже нет. Разумнее вас ехать с нами.

– Эх, Денис, – Данцев похлопал бывшего ученика по плечу. – За заботу спасибо. Молодчина ты – прибежал один из нашей молодежи. Но неужели думаешь, что профессор Данцев принимает решения от балды-папаньки?

– Даже в голову такого не приходило, – Климентьев чуть не поперхнулся, чтобы сдержать смех.

– Ты ж пойми, у меня железные связи с Национальной академией наук Беларуси. И оттуда уверенность, что я не останусь за бортом. Ждут друзья-белорусы. Зарезервировали места для моей семьи. С нами Хромов и Лучинский едет. Еще человек десять – пятнадцать из института. Кстати, завтракать будешь? – Григорий Сергеевич повернулся, помахивая ладонью, словно нагоняя на Климентьева крадущийся с кухни аппетитный дух. – Омлет с сосисками. А? Теперь когда такое отведаешь?

– Благодарю, Сергеевич, но откажусь, – аспирант мотнул головой. – Завтракали уже.

– А насчет Гомеля ты подумай, – настоял Данцев. – Для тебя и друга найдем места. Ответственно тебе втолковываю: Сибирь, Красноярск, Тунгуска – глупость чистой воды. Нигде на Земле не останется жизнепригодных районов. Дергать надо отсюда, вообще с планеты дергать, пока есть возможность.

– У меня мать, отец в Красноярске. И невеста туда вылетела, – хмуро заметил Денис.

– Ну тут уж… – профессор развел руками.

– Раз решили к Гомелю, поехал я, – Климентьев отступил к порогу. – Удачи, Григорий Сергеевич!

Данцев вдруг нагнал его и, проявив неожиданные чувства, обнял, шепча:

– Может, когда свидимся. Как бы хотелось! Как бы хотелось, чтоб на Земле пусть отчасти все было по-прежнему: леса, реки, птички-бабочки и, главное, люди!

Больше в Москве задерживаться было незачем. До Владимира машину вел Лугин – больно ему не терпелось почувствовать «Лэнд Крузер» на ровной полупустой трассе, где педалька газа сама просится вниз. Когда мичман разгонялся за сто сорок, Климентьев назидательно осаждал его: