– Я отомщу за себя! – сказал Фелинис.

– Господин, – возразил Кермор, целуя больную руку Фелиниса, – утешься; ты будешь в состоянии владеть оружием воинов. Правда, я не искусен в перевязывании ран, но они мне кажутся не опасными, и лишь бы только остановить кровь: вервены, священные омелы, которыми снабдили меня наши жрецы, хорошо помогают в этом случае. О, если бы Ардигал был здесь! Ты бы не страдал так!

– Он жил в Риме?

– Да, жил во время моего бегства из этого города, более двадцати лет тому назад! Он, наверное, умер теперь. Однако я поищу его. Бедный Ардигал, если он и жив еще, то очень дряхл. Один он может нас отвести туда, куда ты так страстно стремишься.

– Бог сохранит нам его, постарайся же найти его!

– Сначала я приглашу к тебе лекаря: твои раны должны быть перевязаны.

– Ты мне пригласишь римского лекаря?

– Все равно какого, главное, – чтобы ты выздоровел; время летит, а нам дорога каждая минута.

– Делай, как найдешь лучшим, Кермор.

– Господин, избегай всяких волнений, чтобы опять не пошла кровь; я скоро возвращусь.

Сказав это, старик вышел через потайную дверь в глубине комнаты.

Едва он скрылся, как в комнатке появились две женщины; они были закутаны в широкие плащи.

Это были Флавия и Домицилла.

Азаэль хорошо исполнил данное ему поручение и узнал место пребывания двух чужеземцев.

Тотчас после прихода Азаэля, Флавия со своею родственницей и двумя слугами направились к указанному дому. Оставив слуг на дворе, они собирались уже войти в комнату чужеземцев, как услышали последние слова Кермора и были очень удивлены, когда старик назвал своего раба господином: они никак не могли объяснить себе такую перемену ролей. Тайна, которую они хотели узнать, сделалась еще непонятнее.

Очень возможно, что они бы не осмелились войти в комнату, если бы Кермор не удалился. Суровый старик страшил их более его товарища.

При появлении двух патрицианок Фелинис вздрогнул; гнев и ненависть исказили его лицо. Он не тронулся с места и не произнес ни слова.

– Чужеземец, – сказала Флавия, – ты отказался от должной награды, которую мы предлагали вам, и не будем настаивать; но мы надеемся, что ты не отвергнешь нашу помощь: ты так нуждаешься в ней! Кровь течет из твоих ран, несмотря на перевязку.

Молодой человек горько улыбнулся и, протянув руку, сказал:

– Кто же искалечил меня, как не глава вашей семьи?

– Мы скорбим более всех о жестокости императора, – отвечала патрицианка. – Несмотря на наше с ним родство, мы также не в безопасности от его варварских капризов.

Фелинис молчал.

Флавия, став на колени, хотела взять руку Фелиниса, но он вскочил со стула и вскричал:

– У вас есть, несомненно, привычка заживлять раны, нанесенные вами же. Так откармливаете вы своих рабов для садков и гладиаторов для амфитеатра!

– Нами руководит сострадание к тебе и желание помочь твоему несчастью. Твое сопротивление и упреки не обижают нас. Ты должен очень страдать, а потому позволь нам наложить перевязку на твои раны: мы знакомы с этим искусством.

– Легче изуродовать, чем вылечить, – сказал молодой человек.

– Ты несправедлив к нам! Что худого сделали мы тебе? Разве могли мы предположить, что это случится?

– Цезарь кровожаднее всякого дикого зверя!

– Мы ужасно страдали за тебя, когда он так бесчеловечно поступил с тобою. Я никогда не забуду, что ты сделал для меня.

И она подошла к Фелинису, тронутому кротостью патрицианки; он протянул ей руку и сказал:

– Хорошо. Делайте, что хотите!

Флавия, при помощи Домициллы, обмыла раны, уняла кровь и положила на них уже приготовленную заранее, с удивительной ловкостью, перевязку. Фелинис был тронут этим поступком и с удивлением глядел на двух римлянок, близких родственниц императора, стоявших, как простые служанки, на коленях перед ним.

– Мне описывали патрицианок, – прошептал он, – как женщин без сердца, значит, меня ввели в заблуждение?

– Мы не можем хвалить себя, – отвечала Домицилла. – Однако мы доказали противное.

– Все, что выделаете – необыкновенно; женщины моей родины не согласились бы лечить раба.

– Все люди равны перед Богом, – сказала жена Климента.

– К тому же, – добавила Флавия улыбаясь, – ты не простой раб, потому что человек, которому ты, кажется, принадлежишь, назвал тебя господином.

Фелинис вздрогнул и нахмурился.

– Вы, значит, слышали наш разговор? – спросил он с беспокойством.

– Мы слышали только последние слова старика. Вы говорили о вашем народе; можно узнать, кто вы?

– Я не могу ответить на этот вопрос, – сказал молодой человек, снова впадая в свое обычное бесстрастие.

После нескольких вопросов, на которые Фелинис отвечал уклончиво, две римлянки, заметив целебные травы, оставленные Кермором, спросили его, что это такое, и чужестранец удовлетворил их любопытство. Домицилла и Флавия, прежде чем проститься с раненым, выразили ему еще раз свое участие и рассказали о своем местожительстве. Он проводил их до самой двери и, вернувшись, сел и задумался.

Кермор не замедлил возвратиться, врач должен был прийти вслед за ним.

Взглянув на молодого человека, он заметил его задумчивость, а также и отлично забинтованную руку.

– Тебя навестили в мое отсутствие? – спросил он.

– Они открыли наше жилище, – сказал Фелинис.

– Кто они?

– Домицилла и Флавия.

– Неужели? – вскричал старик.

– Я тебе говорю.

– Ах, зачем меня не было здесь! Они расположили тебя в свою пользу?

– Их нежность, милосердие, приветливость меня тронули, я признаюсь, и ты можешь быть уверен, как и я, что они очень добры.

– Они не лишили тебя решимости? – спросил угрюмо Кермор.

– Отнюдь нет, хотя я и думал, что несправедливо преследовать невинных женщин за преступления отцов их или друзей.

– Фелинис, Фелинис, – сказал старик серьезно, – не доверяй тому, что ты увидишь в Риме, городе всевозможных соблазнов, вертепе всяких пороков и всякого вероломства. Будь всегда настороже против нежностей этих искусных сирен. Если твоя ненависть против Флавиев и наших других смертельных врагов когда-нибудь могла бы ослабнуть, тогда припомни, что я тебе покажу сейчас.

Порывистым движением он сбросил часть своих одежд. Его плечи, спина, грудь были исполосованы широкими глубокими рубцами.

– Смотри хорошенько! – продолжал он, сверкая взором. – Смотри – вот полосы, оставленные на моей коже кнутом римлян. Так они обращались с самыми славными начальниками кенимагетон, триновантов, силуров и многих других могущественных племен нашей родины.

– Довольно, – сказал холодно Фелипис, – Я этого не забуду!..

При помощи перевязки, сделанной патрицианками, раны скоро зарубцевались. Но молодой и энергичный человек не любил отдыха и пренебрегал оставаться в жилище.

На следующий день после визита благородных римлянок, два чужеземца, покидая свое первое жилище, поселились в десятом квартале, где находился храм семьи Флавиев. Кермор переменил свое жилище, разумеется, для того, чтобы избежать новой встречи с женою и племянницей консула Климента.

На самом деле, эти две таинственные личности нуждались в жилище только для ночного отдыха, так как они весь день находились на улице. Они выходили из дома при первых лучах рассвета и возвращались поздно ночью.

Однажды, 6-го мая, Фелинис не пошел с Кермором, который вернулся в полдень, в сопровождении старика лет восьмидесяти, со следами от тяжелых работ, долгих страданий и незавидного существования. Он носил платье рабов; члены его были тверды и черты лица выражали такую же непреклонность, как и у Кермора.

Последний представил незнакомца Фелинису и сказал ему:

– Вот человек, которого мы так старательно отыскивали. Случай навел меня на него, и я привел его к тебе.

– Сердиган! – сказал раненый, поглядев внимательно на прибывшего.

– Он самый, – отвечал старик, – рад за себя, что вижу сына Масменоя.