Два чужестранца скоро убедились в верности сво их предположений.

Шум приближался и свежий утренний ветер с вихрем вздымал тучи пыли.

Несколько минут спустя, старик и его товарищ заметили группу полуодетых африканских и азиатских невольников, сопровождавших несколько телег с клетками, внутри которых были расположены тигры, львы, пантеры, медведи, волки и другие дикие звери. Затем прибавилась еще группа невольников, везшая слонов, носорогов, быков, кабанов и других животных дикой породы.

Крики, рычание животных задавали такой концерт, который вселял в душу необъяснимый ужас.

При приближении этого отвратительного шествия, дрожь снова потрясла члены Кермора, черты лица его конвульсивно сжались; его дыхание со свистом вылетало из груди. Фелинис ничего не обнаружил, кроме удивления, смешанного с любопытством, но, заметив волнение своего спутника, он сказал ему;

– Ты боишься этих животных?

– Вид их пробуждает во мне старинные воспоминания и производит такое неприятное впечатление, что я не могу сдержать себя.

И, помолчав с минуту, он добавил:

– Глядя на этих животных, в данный момент заключенных в хорошие и крепкие клетки, ты не можешь себе представить, Фелинис, какова их свирепость, когда их спускают с цепи на свободу, на арену, когда дикие крики толпы возбуждают еще более их кровожадные инстинкты. Что касается меня, то я был среди этих хищников; я чувствовал на своем лице их знойное, зловонное дыхание; их ужасные когти изрывали мое тело, их кровожадные зубы раздирали мои плечи. Если бы не мои железные мускулы, теперь ослабшие от старости, я не был бы теперь здесь, и тебя также не существовало бы.

– Ты боролся на арене? – спросил молодой человек.

– Да, два раза я мерялся с ними силами и два раза побеждал. Я проживу тысячу лет, но никогда не забуду эту ужасную борьбу. Для человека ловкого медведь, волк, бык – не опасные противники при встрече в лесу или между снопами; но на месте, всего только в несколько шагов, без всякого убежища, человеку, вооруженному только плохим мечом, без лат, без каски и щита, трудно победить этих зверей. Борьба принимает ужасные формы.

– А… так эти животные предназначены тоже для римского амфитеатра?

– Да, эти и многие другие. Пожелаем себе не встречать их более.

– Это почему?

– Я верю в предчувствия, Фелинис, и эта злополучная встреча, у входа в Рим, кажется мне плохим предзнаменованием.

– Ты боишься встретиться с ними опять лицом к лицу?

– Я достаточно пожил и смерть не страшит меня, но я трепещу за тебя.

– Чего ты боишься?

– Я соединился с тобой для отважного предприятия. Если мы не будем иметь успеха, то, наверное, искупим нашу неудачу на зубах этих зверей.

– Я женщина что ли, чтобы бояться смерти?

– Я далек от мысли подозревать в тебе слабость. Я хорошо знаю, что в твоем, на взгляд худом и хрупком теле, ты заключаешь геройскую душу. Но ты забываешь, Фелинис, какие ужасные пытки изобретают эти римляне и на какую ужасную смертельную агонию обрекают они своих жертв. В последние годы Нерона я видел такие возмутительные вещи, что если рассказывать о них, то у тебя волосы станут дыбом на голове. Нужно напрягать всю фантазию, чтобы представить себе страдания жертв.

– Как же они переносили это?

– С неподражаемой храбростью. Но надо быть слишком убежденным, чтобы иметь сильное и таинственное средство заговаривать себя от боли. Жрецы неба[1] знали этот секрет.

– Оставим печальные воспоминания и предчувствия, – сказал молодой человек. – Подумаем лучше о нашей цели: она удастся, если боги справедливы… Но что я вижу!

Кермор отвел глаза от диких животных, проводники которых, ускоряя шаги, достигли, наконец, города еще до пробуждения его обитателей, и перевел их по направлению жеста Фелиниса.

– Я вижу новый вихрь пыли, – сказал он после минутного наблюдения.

– Это, быть может, новая группа зверей?

– Твой глаз, пронзительный, как у орла, не ошибется, тогда как мой утратил свою ясность; вглядись в тучу подымающегося перед нами пыли.

Фелинис повиновался. Спустя минуту, лицо его омрачилось и тень беспокойства, которая не скрылась от старика, отразилась и на его лице.

– Что заметил ты? – прервал его Кермор.

– Свет рассекает вихрь песка; щиты, каски, латы, мечи блеснули на солнце; в довершение всего, развеваются проклятые римские знамена, эти золотые орлы, знакомые всему миру.

Выражение гнева и волнения промелькнуло по лицу старика.

– Несчастье для нас! – вскричал он: – это войско римлян. Почему оно въехало в город в одно время с нами? Мне не нравится это!

– Не будем обращать внимания на это безразличное, само по себе, обстоятельство; к тому же, если ты думаешь, что легион идет в Рим, то вот доказательство совершенно противного…

Фелинис сказал правду, в чем его спутник немедленно убедился. Отряд солдат, войдя в более отдаленные ворота, пошел к морю.

– Легион идет в Остию, – сказал Кермор; – Но не ошибаюсь ли я? Не десятый ли это легион?

– Десятый или первый, не все ли равно?

– Далеко не то же, – сказал старик, покачав головою; – Десятый легион самый лучший. Гляди: он состоит из старых солдат, крепкого, как железо, телосложения, со шрамами на смуглых лицах. Какой отличный отряд! Какая сильная дисциплина! Они готовятся проходить римские ворота. Это излюбленная дорога войска, и никто между ними не прерывает молчания ни словом, ни жест ом.

Замечания Кермора были справедливы.

Бесчисленные сотни римлян были теперь все на виду и приближались к Тибру, проходя одна за другой перед глазами чужестранцев с удивительною правильностью. С мужественными лицами, блестящими гербами, безупречной выправкой, легион шел вперед быстрым и мерным шагом, хотя он, видимо, двигался всю ночь.

Среди легиона находился и начальствующий, имевший знаки и чин, более высокий, чем народного трибуна. Это был человек среднего роста и благородного вида, насколько можно было судить на расстоянии, разделявшем Кермора и Фелиниса от отряда.

– Если глаза мои не обманывают меня, то я узнал начальника этого легиона.

– Как его зовут?

– Ацилий Глабрио. Я часто видывал его, когда-то; это был молодой патриций, много обещавший в будущем, он сделался консулом, что доказывают знаки его достоинства. Он, наверное, управляет провинцией или командует пограничным войском.

Старик умолк, продолжая следить глазами за войском пока оно не исчезло в римском предместье, на триумфальном мосту. Группа проводников, везших диких животных, предназначенных для амфитеатра, скрылась совсем из виду, и ничего не было видно, кроме клуба пыли, который они оставили за собою.

Кермор и Фелинис продолжали свой путь и спустились на равнину, где ряд деревьев и изгородей скрывали берега реки, воды которой текли невдалеке. Начинало, наконец, показываться селение: слышались голоса рабов, принявшихся за вспахивание земли; там и сям проходило несколько носилок, колесниц; пение моряков доносилось с Тибра.

Два чужеземца без всяких предосторожностей продолжали свой путь.

Вдруг ужасный крик, сопровождаемый глухим ревом, достиг до их слуха. Вслед затем на равнину вбежали во всю прыть лошади с колесницами и рабы.

Кермор спросил одного из бегущих о причине этой паники.

– Дикие звери вырвались и разбежались, – отвечал коротко раб, продолжая бежать.

– Страх помутил рассудок этого негодяя, – сказал сабинский крестьянин, удалявшийся менее поспешно. – Вырвался всего только один бык, но он может нанести много вреда.

– Где же он? – спросил Фелинис.

– Он на другом берегу реки, где ты его и можешь видеть, если ты так храбр; но мне кажется более благоразумным избежать встречи с ним.

И крестьянин стал искать убежища.

Вместо того, чтобы последовать его примеру, Кермор и Фелинис, перепрыгнув через изгородь, очутились на берегу реки. Им представилось следующее зрелище: правый берег Тибра был пустынен, равно как и левый, на котором находились Кермор и Фелинис. Но шагах в ста от них они заметили женщину, убегавшую в смятении. Она была стройна и величественна, элегантное платье доказывало ее принадлежность к привилегированному сословию.