– Я не согласен и на это.

– 100000 сестерций?

– Нет!

– 200000?

– Нет.

– Ты очень требователен, – вскричала Флавия; – на эту сумму можно купить более 20 рабов, но чтобы доказать тебе, что я готова отблагодарить его, я предлагаю тебе 500000 сестерций.

– Если ты предложила бы мне 2.000000 сестерций, и то я не соглашусь, – сказал Кермор.

– Чего же ты желаешь за него? – вскричали в один голос Климент, Домицилла и Флавия.

– Я вовсе не хочу продавать его. Вы думаете, подобно всем римлянам, что за золото все можно получить. Знайте же, что я не придаю золоту никакой цены.

– Неужели золото так ничтожно, что не может помочь этому несчастному? – спросил консул.

– Тебе и подобным тиранам вселенной, – отвечал старик, – золото нужно для разврата и порабощения народов.

– Ты не совсем прав! – сказала Флавия. – На сколько я тебя поняла, ты думаешь, что мы хотим купить этого молодого человека, чтобы обратить его в своего раба. Ты ошибаешься: мы дадим ему свободу.

– Это трогает меня, потому что среди римлян это редкое явление.

– Ты согласен?

– Нет, я отказываю.

– Однако, ведь нужно же нам отблагодарить этого раба! – сказал Климент, раздражаясь.

– Разве с него не достаточно! – сказал с иронией Кермор, – за спасение жизни этой знаменитой римлянки, послужить целью для стрел цезаря, единственного бога, которому вы все поклоняетесь.

– Ты не прав, старик! – сказал Климент, – отвечая нам насмешками. Но знай же, этот молодой человек получит должную награду. Он будет свободен помимо тебя!

– Я его господин! – сказал Кермор спокойно.

– Я в этом и не сомневался. Но ты должен знать, что консул имеет власть отпускать рабов на волю.

– Ты консул?

– Да.

– Твое имя?

– Флавий Климент. Это – моя жена, а спасенная вашим рабом, Флавия Домицилла, моя племянница. Этого достаточно, чтобы ты решился удовлетворить нас.

– Мое решение непоколебимо! – отвечал старик.

– Значит, я могу действовать собственною властью?

Кермор окинул консула и его спутниц взглядом, полным гнева и ненависти, и сказал сурово;

– Вот, Флавий Климент, прикажите рабу моему покинуть меня, я ему это позволяю.

Консул обернулся к Фелинису и сказал:

– Раб, ты получаешь свободу, за цену, назначенную моею племянницей, которая и будет передана твоему господину.

– Я отказываюсь! – отвечал Фелинис с досадой.

Климент и его спутницы с удивлением глядели на него.

– Странные вы люди! – сказал консул. – Объясните нам, по крайней мере, что мы можем сделать для вас?

Но вместо ответа Кермор, взяв за руку молодого человека, сказал ему:

– Пойдем.

И они молча удалились.

– Какие необыкновенные люди. Я никогда не встречал подобных! – сказал Климент.

– Тут скрывается какая-нибудь тайна! – заметила Домицилла.

– Вот идут носилки за нами! – сказала Флавия. – Но я не могу так оставить этого молодого раба. Быть может, он и его товарищ ожесточились от несчастий или от вопиющих несправедливостей. Иначе они вняли бы разным доводам.

– Я не согласен с этим! – сказал консул.

– Увидим. Я пошлю Азаэля вслед за ними.

И римлянка, подозвав своего слугу, сказала ему.

– Азаэль, я знаю твою ловкость и благоразумие, сможешь ли ты выследить этих двух незнакомцев, не будучи ими замечен, и узнать, где они живут?

– Конечно.

– Так ступай же. И если ты выполнишь хорошо мое поручение, то я тебя хорошо отблагодарю.

Слуга отправился по следам Кермора и Фелиниса. Но вряд ли ему удалось бы укрыться от них, если бы они не были так заняты разговором.

– Я сразу догадался, что они принадлежат к проклятой породе Флавиев, которая погубила нас, – говорил Кремор.

– Эти догадки справедливы! – отвечал молодой человек. – Значит, консула зовут Флавием Климентом?

– Да, Тит Флавий Климент. Он второй сын брата императора Веспасиана, Флавия Сабина, убитого двадцать лет тому назад, женатого на Плавции, рожденной от брака Авла Плавция и Помпонии Грецины. Я его видал один раз, тогда он был еще юношей, вот почему я его не узнал сразу. Брата его я знал лучше, его звали Флавий Сабин.

– Что сталось с ним?.. Жив ли он?

– Нет.

– Почему ты это знаешь?

– Я узнал вчера. Мне сказали, не объясняя причин, что Домициан велел убить его двадцать лет тому назад. Члены этой презренной семьи пожирают друг друга!

– Кто жена Климента?

– Ее зовут Флавия Домицилла. Ее мать также называлась Домициллой, была дочь Веспасиана и сестра Тита и Домициана. Жена консула приходится племянницей императора. Когда я покидал Рим, ей было не более пяти лет.

– A Флавия… Кто она?

– Племянница Климента, как он сам сказал нам… Если память не изменяет мне, ее тоже зовут Флавией Домициллой. Она дочь сестры Тита Флавия Климента, Флавии Плавтиллы. Родилась она спустя год или два после моего бегства из города. Мать ее умерла немного позже. Это именно Флавия, спасенная тобою три дня тому назад, и была причиной твоего несчастия.

Фелинис сжал губы, и ненависть мелькнула в его глазах. Два чужеземца замолчали.

Три часа спустя после возвращения в город, господин и раб находились в комнате большого шестиэтажного дома.

Комната, довольно большая, была совершенно гола, за исключением нескольких стульев, на одном из которых сидел Фелинис. Повязка с руки была снята, и можно было видеть кровавые раны.

Старик Кермор стоял на коленях перед молодым человеком, напрасно стараясь остановить кровь и положить на раны правильную перевязку. Руки чужеземца тряслись. Его суровое лицо выражало тоску и ужас.

– Начальник нашего народа! – шептал он, – тебя ли я вижу в таком состоянии?

– Это ничего, Кермор. Но я бы был спокойнее, если бы сохранил свой палец, или, если бы эти раны не были получены от руки Флавиев. Мысль моя, что я спас женщину из этой проклятой семьи и был так позорно поражен главою ее, приводит меня в ярость. Неужели мы будем вечно жертвами этого ненавистного рода?

– Терпение! – сказал Кермор, – час мщения не замедлит настать.

– Да! – вскричал Фелинис, – час мщения настанет, я живу этой мыслью. Когда это исполнится, я могу спокойно умереть. С тех пор, как я познал несчастия, я жажду той минуты, когда погибнут наши враги. О, Кермор! какое наслаждение испытаем мы, омочив наши кинжалы в их крови!

Но скоро пылкие слова замерли на устах Фелиниса. Голова его опустилась на грудь и громкое рыдание вырвалось из его груди.

– Что с тобою? – спросил старик.

Молодой человек указал на свою изуродованную руку.

– Сын Масменоя, – сказал молодой человек, волнуясь, – похож был на пантеру, прыгающую между скалами и лесами. Никто лучше не стрелял из лука, никто, не боролся более отважно с врагом на мечах, с рогатиной побеждал диких зверей и никто, кроме него, не укрощал так легко самую дикую лошадь. Несмотря на его молодость и нежное сложение, никто не мог сравняться с ним ловкостью, проворством и силой. Кто похвастается победой над ним?

– Все это верно, – сказал Кермор.

– Увы! – продолжал молодой человек, – теперь сын Масменоя не воин более. Возрадуются враги; птицы будут свободно летать в воздухе, волки, кабаны и медведи будут опустошать стада, и некому будет помешать им в этом! Сын Масменоя отныне способен разве только плести ивовые изгороди или погонять быков.

– Господин, не предавайся таким мрачным мыслям, они подрывают твой дух!

– Оставь меня оплакивать мое горе. Человек с изуродованной рукой не может быть среди воинов. В особенности здесь, в этом проклятом Риме, не иметь возможности владеть ни луком, ни мечом!

– Фелинис, не говори так! – сказал старик. – Рана, которая обесчещивает глупого человека, желающего через нее освободиться от воинских трудов, становится символом славы для человека, получившего ее от своего врага, она вечно напоминает ему об ужасных ударах, которые он должен наносить, чтобы смыть свою обиду. Отомсти за себя! И когда ты появишься среди нашего народа, воины будут приветствовать тебя, а твоя изуродованная рука покажет им, чего тебе стоило добраться до врагов твоей родины и твоего племени.