– Это на каком языке, Горохов?

– Не знаю. У наших народов даже букв таких нет. Не перебивай.

В общем, всё как на демонстрации 1 мая: что с трибуны крикнут, то народ и повторяет. Да всё быстрее и быстрее, в такт ударам колотушки в бубен шамана. Когда каждая группа из четырёх человек начала совершать одновременные движения, раскачиваясь, одни группы – влево-вправо, другие – вперёд-назад, оленья шкура, которой были накрыты нарты, вдруг зашевелилась, и женщина взлетела над землёй вот так вот (показывает расстояние от пола до чумазой заскорузлой ладони), на полметра!

Раскинула руки по сторонам, покачалась в воздухе, затем перевернулась лицом вниз и рухнула на своё ложе. Никто из взрослых этого не видел, потому что все, как заколдованные, раскачивались, сидя, из стороны в сторону с закрытыми глазами и нараспев повторяли заклинания, которые им выкрикивал шаман. Только стайка ребятишек спокойно наблюдала происходящее со стороны.

Но вот шаман затрясся всем телом, протяжно завыл и завалился на нарты, прямо на спину матери Никифора. Через день женщина попросила еды. А уже через три встала на ноги.

Это, как утверждает Никифор, он видел собственными глазами. Но это не самое удивительное. О том, что могли делать эвены с помощью своих шаманов в прошлом, Никифор Горохов поведал далее.

От стариков он узнал, как их предки спасались от напастей и как охотились на китов. Если в тундре начинался мор оленей, то в одном стойбище, где жил шаман, собирались все окрестные племена и устраивали камлание с участием сотен людей. Так же собирались группы по сорок и восемьдесят взрослых мужчин и женщин, в центр каждой группы шаман клал круглый камень с особым знаком на каждом. Пели заклинания, раскачиваясь синхронно, каждая из групп в своём направлении, и мор отступал. Падёж оленей сходил на нет, и опасность голода отступала.

На побережье океана, когда в бухты входили семьи китов, собирались уже тысячи людей, и после их совместного камлания случался скорый отлив, вода отступала от берега, и беспомощных, обездвиженных китов забивали, добравшись до них пешком. Оставалось только успеть привязать их туши верёвками и добежать до берега, пока не вернулась океанская вода. Потом нужно было подтянуть за верёвки добычу по воде к берегу, разделать её на куски и перевезти в заготовленные ледяные ямы, вырубленные в вечной мерзлоте на возвышенных местах. Там мясо, придавленное дёрном и камнями для защиты от песцов, хорошо сохранялось даже в самое жаркое лето.

Но настоящие чудеса делали только те, рассказал Никифор, кто научил эвенов всему вышеописанному. Это были высокие белые люди с голубыми глазами. Они владели этой землёй всегда, ещё до того, как тут появились юкагиры. В те времена, когда эвенов, якутов, алзамаев, ураса́ и чукчей не существовало и в помине.

Высокие белые люди жили в больших улусах, до тысячи дворов. В каждом – двухэтажный дом из брёвен, отапливаемый углём в каменной печи, и сараи для скотины. Умели ковать железо, дуть стекло, ткать ковры и ткани. У них были одомашненные лоси, на которых те ездили верхом, управляя длинным шестом. Лосих доили и получали много молока, из которого делали масло, сыр, творог и хмельной кумыс. Они с помощью камней и песен не только исцеляли себя и друг друга, но могли управлять погодой, опрокидывать сопки, менять течение рек. Белые великаны летали вместе с птицами далеко на юг, туда, где жили люди с тёмной кожей.

– На чём летали? – перебил Никифора любопытный лётчик.

– Не знаю, однако. Говорят, на гусях и лебедях…

– Мда… Летели гуси-лебеди… Похоже, набрался ты, Горохов, заговариваться начинаешь.

– Так это ты мне допрос учинил, а не я к тебе в рассказчики напросился. Говорю, что от стариков слышал. А те от своих стариков слышали. Давно это было, поди разбери, что быль, а что выдумка.

– Хорошо, Никифор. Я всё это в блокнотик запишу, может быть, кому и пригодится. Не возражаешь, если я твоё имя и фамилию укажу?

– Мне всё равно. Это же не моё имя. Это твоё имя. Русские его мне дали. А родители мне дали имя Диктэмэ Киран.

– Во, блин! Звучит-то как… А это что-то означает?

– Да. По-русски это Синий Орёл, значит.

– Ха-ха-ха! Синий-то ты точно, а вот насчёт орла… Ну ладно, ладно, чего насупился? Давай закусывай, глазунья остыла уж.

Так вот, это то, что тот лётчик-вертолётчик от аборигена слышал. Ну, сказка и сказка, чего там… Но он ещё одну вещь странную в Кепервееме обнаружил. Говорит, что при заходе на полосу, делая «коробочку» на посадку, обратил внимание на странную канаву, которая тянется строго параллельно ВПП. Прямая, как стрела, длиной километров восемь. А рядом, между канавой и аэропортом, видна площадка, похожая ещё на одну взлётку, только короче. Старая, вся заболочена и кочкарником поросла.

Приземлились, говорит, как сдал задание в штурманскую, так сразу бегом к деду одному, он там начальником службы аэродромного обеспечения. Начинал работать в аэропорту ещё во времена ленд-лиза, когда американские самолёты с Аляски в Союз перегоняли. Задал ему вопрос насчёт канавы с «заброшенной взлёткой», а тот серьёзно так посмотрел и рассказал ещё одну странную историю.

Говорит, когда первый аэродром строили, отсыпали грунтом первую попавшуюся подходящую площадку. Одну из двух, что уже имелась. Вторую за ненадобностью не трогали, хотя изначально планы такие были. А когда после смерти Сталина начали удлинять и расширять оставшуюся с войны полосу, прилетели из Магадана маркшейдеры с рейками и нивелиром, «стрельнули» отметки высот, и оказалось, что съёмка-то и не нужна, по сути. Площадка вся идеально ровная по горизонту.

Осталось только отсыпку сделать, чтоб удлинить имеющуюся полосу. И удлинили до трёх километров, чтобы Ил-14 можно было принимать. А канаву на его памяти никто не рыл. Никто не помнит, как она появилась. Так-то вот! Получается, что аэродром там был уже тогда, когда ещё и авиации на Колыме не было.

– Пернатый, где ты всех этих историй набираешься только! Ну, сказочник…

– А я-то чё? За чё купил, за то продал…

Всю неделю мы вкалывали, как черти, с утра и до позднего вечера. Несмотря на то, что Урюк не приехал, и тётя Галя не могла посчитать, сколько мы леса прочистили, все прекрасно понимали, что работаем мы не за страх, а за совесть. Хотя… Да, деньги – изобретение мерзкое, но всё же лучше, когда они есть, и желательно побольше. Потому мы и напросились на прочистку, что здесь капусты можно срубить за короткий срок по максимуму.

Буря

В среду после обеда разразилась страшная гроза. Гром гремел так, словно в ста метрах от нас вела огонь батарея крупнокалиберных гаубиц. Сверкали молнии. Одна у нас на глазах ударила в одинокую старую лиственницу на обочине. Во рту стало кисло, как будто лижешь лезвие ножа. Кожа на всём теле натянулась, как на барабане, и покрылась мурашками.

Непередаваемое чувство восторга! Лёгкий трепет страха лишь усиливает ощущение единения с миром. Запах озона и мокрой смолистой хвои наполняет голову безудержным весельем, и мы, промокшие до нитки, хохочем, как сумасшедшие, при каждом очередном попадании в землю огненного копья с неба.

Внезапно тучи расходятся, и солнце начинает палить с удвоенной энергией. От края до края долины повисла дивная радуга. Одежда парит. Воздух влажный, словно в парной кто-то только что вылил на каменку полный ковш воды. Дышать трудно, но от разразившихся лесных ароматов голова идёт кру́гом.

– Всё, парни. На сегодня закончили. Айда в стойбище! – командует бригадир. Возражающих нет. Кладём топоры на плечи и дружно шлёпаем по раскисшей, давно не видевшей колёс грунтовой дороге.

На поляне творится неописуемое. Лагерь едва не смыло в Эмтегей. Земля под ногами превратилась в мокрый ковёр из прошлогодних листьев и хвои. Бурный поток сорвался с сопки, пронёсся, сметая на своём пути всё, что не имело сцепления с почвой, и унёс в дар речным нимфам. Не знаю, нужны ли им были наши чай, коробка с рафинадом, сигареты и часть посуды, но нашему хозяйству урон был нанесён весьма ощутимый. Мы лишились изрядного количества имущества и припасов.