— Прости… я не знал…
— Ты и не мог этого знать, — спокойно заметил он.
— Но… как ты попал под оккупацию? Ты ведь говорил, что на Алтае жил. И что родственники там у тебя…
— Да на Алтай-то я только в восьмидесятых переехал, — вздохнув, почесал в затылке он и снова вернулся к точильному камню, — а до этого мы под Брянском жили. Оттуда я родом.
В подвале на некоторое время повисла тишина, перемежаемая только плавным шелестом ножа по камню.
— Так… выходит, тебя тоже нашли также как и меня? — наконец, спросил я, давно крутящийся на языке вопрос.
— Нет, какое там! — отмахнулся он, — я довольно зрелым уже был, когда у меня дар открылся. После войны до восемнадцати в деревне жил. В другой уже правда… Ходил в школу, охотился, деду помогал по хозяйству. Потом в армию пошел. Попал в пехоту. Отслужил, как положено три года, а как домой вернулся, узнал, что деда уже год как не стало…
— Три? — удивился я, — а разве тогда не пять лет служили?
— Ты мне еще царскую армию вспомни, — усмехнулся оперативник, — пять лет это только моряки. Да и то лишь до сорок девятого года. А сухопутные — три. Это сейчас все ноют, что ах-ах целый год в армии служить. Так долго! И это при условии, что за них теперь в казармах наемные работники убираются, на кухне готовят профессиональные повара, а форму шьет лично Юдашкин.
— Вот на счет последнего не надо, — не согласился я, — форма у него явно дерьмовая вышла. Я, когда зимой в этом новом бушлате стоял на посту — чуть дуба там не дал. И по части куча народу с обморожениями лежала.
— Да хрен с ней с этой формой, — отмахнулся Шаман, — я к тому, что раньше в армию с радостью шли! Это честь была. На тех, кто не служил, смотрели с сочувствием. Поговорка-то, думаешь, про «хорошо кушать, чтобы в армию взяли», откуда пошла? А ругательное и жутко обидное для молодого парня тех лет слово «негодник» откуда взялось? Вот то-то и оно. А теперь что? Отмазаться от службы — да это ж святое дело! Не сумел? Значит дебил! Таким в армии самое и место. И плевать на то, что те, кто лямку тянет, порой уж точно будут поумнее того дурачья, что на гражданке осталось. Но кому это интересно? Вырастили, мать его, поколение приспособленцев. Каждый из них высокая и одухотворенная личность! Каждый интеллигент в седьмом поколении, созданный только для высоких материй и наслаждения жизнью, а в дерьме пусть другие копаются. Плевать на всех вокруг! Лишь бы мне хорошо было! Я ведь личность. Тонкая и неповторимая. Я один такой. А прочих людей и так навалом. Вот ты вот знаешь, почему раньше у нас была такая мощная экономика, наука, образование?
— Хорошее централизованное управление?
— Идеология, Дима, — грустно покачал головой он, — если у тебя нет своей идеологии, то ты будешь жить по чужой. Все очень просто. Что собственно мы сейчас и видим. А также еще и то, что раньше людям не было так сильно плевать на других и на страну, в которой они живут, так, как это происходит сейчас. Зачем делать хорошо там, где ты живешь, когда можно тупо все засрать вокруг, а потом переехать на новое чистое место? Атомизация общества удалась на славу, нечего сказать. Ладно… что-то меня опять не в ту сторону потянуло. Бесит просто, что с годами работы у людей все меньше, а нытья от них все больше.
Ну, так вот. Полгода пожил еще в деревне, даже в колхоз местный на работу устроился, комбайнером. В технике я тогда неплохо разбирался — в армии научили. А потом махнул на все рукой. Ничего меня там особо не держало. Поэтому продал хозяйство, продал дом и, собрав пожитки, уместившиеся в один рюкзак, уехал в город. Снова поступил на службу. Дослужился до ротного, а потом, через пару лет, попал в Афган. Мне тогда уже сорок один год был… Провоевал три года. Четыре раз был ранен. Последний раз — тяжело. Провалялся в госпитале несколько месяцев и был отозван. Много чего понавидался, на две жизни вперед хватит. Устал морально так, что хотелось уже одного — осесть где-нибудь в спокойном месте и тихонько выйти на пенсию. Благо дело до нее уже совсем немного оставалось. Да тут еще и знакомый один мой подсуетился изрядно — договорился с кем надо и устроил мой быстрый перевод к безопасникам в Новосибирск. Все от этого даже выиграли. Мужик я был толковый, тертый, жизнь повидал. И для той работы, на которую меня брали — годился на ура. Ну а то что возраст… Так у каждого свои недостатки. Тем более что в форме я был отличной. Худой, поджарый и быстрый. На здоровье тоже никогда особо не жаловался. Вот… А потом на меня как-то случайно натолкнулся один мужик, приехавший погостить к своему товарищу на нашу работу. Увидел и при этом сильно удивился, почему-то пристально на меня уставившись. Это потом, уже чуть позже в кабинете у Митрова, я узнал, каким даром я обладал все это время…
— Время? — удивился я, — это с самого рождения что ли?
— Хех! Будь у меня активная альма, лежал бы я при смерти в госпитале с отстреленным легким в восемьдесят первом? — усмехнулся он, — не знаю, когда она у меня открылась. Да и никто не мог этого восстановить точно. Но явно уже не первый год. Так что развивать ее было бесполезно, но и от того, что мне досталось, голова просто кругом шла. Пусть Альцман и называет это лишь «животным пакетом услуг», но кто бы из людей отказался от возможности жить вечно, регулируя настройки своего организма? От силы, от скорости и регенерации?
— Никто.
— Вот то-то и оно. А на счет того, кто сидит за этой дверью — ты иллюзий не питай. Это больше не тот человек, которого ты знал при жизни. Это уже совершенно другая тварь, что думает и живет сильно иначе, чем раньше.
— Не надо так, — посмотрел я на него, — если ты был до этого человеком, то ты этого никогда не забудешь.
— Да ну? — усмехнулся он, — а по мне так очень даже легко. Некоторых разумных даже без смены вида и так язык людьми назвать не поворачивается. Что уж говорить об этих…
— Уроды есть везде, — пожал плечами я, — но не стоит по ним судить всех.
— Нихрена-то ты, похоже, так и не понял, — покачал головой Шаман и неожиданно рявкнул, — Дима, очнись! Биология и деятельность формируют сознание! А также традиции и мораль, о которых мы у них ничего не знаем! Как ты можешь быть уверен в своей безопасности и безопасности своих близких, когда рядом с ними находится такая тварь?! Да, бывают, как ты говоришь, «исключения». Но сколько таких из общей многомиллионной массы? И если один из них скажет тебе: «Ой, какой милый, пушистый кролик! Я буду любить его и заботиться о нем всю жизнь!» То другие четыре сотни его товарищей тебя тупо убьют и сожрут. Просто потому, что ты мясо и не более того.
— Мы не кролики! — огрызнулся я, — мы люди! И мы почти такие же, как они!
— Обезьяны тоже «почти такие же», — усмехнулся Шаман, возвращаясь к своей прерванной работе, — и знаешь какое одно из популярных блюд на Востоке? Обезьяньи мозги.
— Но…
— Причем едят их живьем, — не обращая внимания на мое восклицание, как ни в чем не бывало, продолжил он, — сначала опаивают обезьяну неделю коньяком. Это чтобы она не чувствовала болевого шока и не умерла сразу. А потом аккуратно срезают черепную коробку и раздают всем желающим ложки. Блюдо подается еще живым и теплым, на радость довольным гурманам. Что ты скажешь по этому поводу? И это делают не какие-то мифические монстры, упыри или вурдалаки. Это делают обычные люди. Такие же, как мы с тобой. Они даже не отличаются от нас видом или строением психики. А знаешь, что самое страшное? Зная это, мне тяжело представить, как в их культуре, — он кивнул на запертую подвальную дверь, — принято подавать к столу человека. Особенно если твоя фантазия живет и развивается на этом свете уже далеко не одно столетие…
В коридоре повисла тяжелая тишина.
— Иди-ка ты лучше поешь, Димка, — сочувствующе похлопал меня по плечу Шаман, — я же вижу, что у тебя в животе уже почти двое суток еды не было. Не стоит тратить резерв впустую на такие мелочи. И поспи заодно. Тебе всю ночь на часах стоять.
— Выспался уже, — буркнул я.
