— Вот, вот, — встряла в разговор Инна Валентиновна. — Как я вас, голубушка, понимаю. Мне, что характерно, и самой хочется кого-нибудь прибить или покалечить. Лопата — это здорово. Меня вот тоже обуревают тревоги, постоянно что-то где-то шебаршит рядом, слова всякие, стыдно сказать какие: мат-перемат и скабрезные предложения. Про свои сны, коллеги, я вообще молчу. Это разве сны? Разве тут выспишься, когда полночи кого-то разделываешь большим мясницким ножом. Хрясь — голова отлетела, хрясь — рука в сторону… и кровища кругом! Кровищщща! Как на скотобойне. И запах соответствующий. Думаете приятно всю ночь ножиком махать? Утром встаёшь усталым, как после смены. Тут на работу надо переться. Вот такая проблема.

— Фи, ножик, коллега, это пройденный период, — вклинился в разговор Безпалько. — Пора вам, коллега, переходить на топорик, а ещё лучше на бензопилу. Это гораздо продуктивнее получается. Отвечаю. Пока вы там одного человечка своим ножиком разделаете или лопатой укокошите, бензопилой можно кучу народа расфасовать. Гораздо, доложу вам, эффективнее получается.

— О, бензопила, это здорово, круче лопаты, — зашлась в экстазе зам по воспитательной работе. — И кровища!!! — она закатила глаза.

Дина, сидела с округлившимися глазами, и не смела даже слово вставить в оживившуюся дискуссию. Странно как-то всё. Дискуссия завернула куда-то не туда. Правда, коллегам направляющие слова Дины уже и не требовались. Они все разом хотели высказаться по теме, и немедленно. Накипело.

— Вот с голосами у меня всё нормально, — солидно продолжил Семён Митрофанович. — Живу с ними мирно, душа в душу, хотя они иногда безобразничают и предлагают: «Убей! Убей! Возьми топор и замочи! Сделай на уроках труда огнемёт и сожги эту школу к ебеням». А я не желаю никого убивать просто так, из-за каких-то голосов в голове, даже мочить почти никого не хочу, и жечь тоже не очень хочу, но руки чешутся. Вот спать я хочу тихо и мирно, а не получается. Из-за нервов. Да и то — как я могу быть спокоен и выдержан, если у меня не только клетки нервные, но и вся система нервная. Сна у меня от этого нет! Ни в одном глазу. А если когда и есть, то снятся всякие, прости Господи, лошади. И я верхом на них. Мне, коллеги, не очень-то по душе, чтобы разумное существо прыгало у меня между ног всю ночь.

— Кровищщща! — сама с собой о чём-то беседовала Инна Валентиновна. При этом она протягивала вперёд руки, растопырив пальцы, и делала страшные глаза.

— Э, — вставила междометие потрясённая Дина. На большее её не хватило.

Безпалько, не обращая внимания на выкрик Инны Валентиновны и на потуги психологини что-то сказать, продолжал:

— Голоса — это фигня, а сон у меня плохой, это да, с этим делом беда, — нахмурив брови, продолжил он. — Вчера снилось, как мы с завхозом гонимся за Валькой Ляшко, ну вы знаете эту девицу, ученица десятого класса. В девке, наверняка, сто кило чистого веса. Во разъелась девчуля, здоровое питание нас всех побери. На стуле еле помещается. И прикиньте, коллеги, мы с завхозом совсем голые, в чём мать родила, за Валькой гонимся. Еле поймали. Вот к чему такой сон?

— Это к повышению зарплаты, — с умным видом предположил Никодим Викторович.

— Значит, поймали Вальку-то, вы с завхозом, — прошамкала Мамошина. — И зверски её изнасиловали? — с надеждой спросила она. — Какая романтичная история: мороз по коже.

— Кого изнасиловали? Вальку-то? — удивился трудовик. — Пусть этого бегемота извращенцы насилуют. Мы с завхозом не такие. Мы нормальные. Мы её поймали и съели, как аборигены капитана Кука.

— Кровищщща! — опять принялась за своё зам директора.

До сих пор спокойно сидящий Никодим Викторович, всё же вставил свои две копейки в дискуссию:

— У меня, коллеги, со сном получается несколько лучше, чем у вас: меня не так сурово плющит. Просто я запойный алкоголик, о чём и каюсь перед всем обществом. Люблю это дело, знаете ли, и сплю хорошо, когда под газом, но не всегда. Случается, беспокойство одолевает: хочется чего-то этакого с сексуальным подтекстом и чуток с садизмом. Но это терпимо. Но, когда Луна, коллеги, в Козероге, как сегодня, мне совсем плохо: я же живой человек, я тоже желаю загрызть кого-нибудь помоложе. Эти желания я заглушаю двумя-тремя бутылками водки, ага. Пока получается. Она, родимая, меня отвлекает от таких мыслей. Здорово я придумал, правда?

— А что молчит, как рыба об лёд, наша драгоценная Ия Сафаровна? — спросил вдруг Безпалько.

Ия Сафаровна — красивая девушка в самом расцвете. Искусно нанесенный макияж добавлял её бледному лицу холодной выразительности, а ниспадающие на плечи чёрные волосы делали её похожей на вампира. Этому образу соответствовало алое платье, выгодно подчеркивающее достоинства её стройной фигуры.

Информатичка Ия Сафаровна всё время, пока общество признавалось друг другу в мелких грехах, сидела, молча, с блаженной улыбкой на лице и чему-то улыбалась — чему-то своему, мистическому и сокровенному. Вопрос Безпалько отвлёк её от своих мыслей. Девушка очнулась, сфокусировала свой холодный взгляд на трудовике и удивлённо произнесла:

— Слушаю я вас коллеги и удивляюсь, не сойти мне с этого места, — со странной улыбочкой начала она. — И это вы называете проблемами? Всякие ножи, топоры и лопаты? Фи на вас восемь раз. Детский сад «Ромашка» это, а не проблемы. Подумаешь: бензопила, голоса всякие, сны плохие, три бутылки водки в одно рыло. У кого сейчас сны хорошие?

— И кровищщща, — поддакнула Инна Валентиновна.

— И что тут такого? — отмахнулась Ия. — Сплошной примитивизм. А вот смогли бы вы со своими бензопилами поучаствовать, например, в приличной оргии на погосте? Или в чёрной мессе некромантов? Все ваши заскоки — это просто отстой: в культурном обществе вас бы за такое просто обсмеяли бы. Вот участие в чёрной мессе на местном кладбище — вот это прогрессивно и в тренде. Совершенно инклюзивно. Ночь, чадящие факела, выкопанные могилки, запах свежей кладбищенской земельки и некроманты с ритуальными ножами. Привязанная к могильной плите жертва орёт, как резанная и, да, кровищи море. Куда же без кровищи. Без крови и воплей живой жертвы ритуал не проведёшь.

— Чего это — наши закидоны отстой? — набычился Безпалько. — Может, мы тоже хотим поучаствовать в чёрной мессе на погосте. О чём базар! Правильно я говорю, товарищи? Где записаться на ближайшую чёрную мессу? Я с толстым удовольствием присоединюсь к мероприятию. Ритуальный нож самому приобретать, или выдадут? Или с топором приходить?

— Я бы тоже поучаствовал, — намекнул Никодим Викторович. — Всё равно сегодня спать не смогу: Луна в Козероге, понимать надо. Надо снять напряжение. Чего мероприятие на потом откладывать? Водка сегодня может меня не спасти, и пойду я по посёлку с лопатой прохожих мочить. Примитив, конечно. Не спорю. Чёрная месса — самое то на сегодня.

— Я накрашусь, возьму лопату и тоже пойду по посёлку, — пообещала Мамошина. — В компании как-то веселее людишек мордовать. Если ещё самогонки стописят вмазать, то вообще норм. Я как напьюсь — такая дура становлюсь, — призналась Мамошина. — Я тоже на оргию согласная. Желаю окунуться в бездну разврата.

— Где мы прямо сейчас живую упитанную жертву для чёрной мессы найдём? — деловито стала уточнять Инна Валентиновна. Это она говорила, пристально смотря в спину тихо улепётывающей из кабинета Дины Николаевны. Дина сама не знала, как она смогла живой выбраться из этого гадюжника. От ужаса сил у неё не оставалось: ноги, хоть они казались ватными, сами несли её прочь. За что им большое спасибо.

Выглядело всё так, словно психологиня, не говоря ни слова, не попрощавшись с коллегами, решила свернуть мероприятие и быстро скрыться. Наверное, ей срочно вспомнился милый Кузя, которому она сегодня забыла купить пачку кефира и сдобную булочку. Ошарашенные таким поворотом учителя остались одни в слабо освещённом кабинете. Портрет графа Толстого, казалось, улыбался, глядя на их компанию. Достоевский понимающе хмурился.

— По-моему потенциальная жертва сбежала к ядрёной Фене, — флегматично произнёс Никодим. — Наша чёрная месса её не прельстила.