— Пить, Федус, дай попить! — Каркнул Егор, сам не узнавая своего голоса.

— А? Что!? — Поначалу не разобрал Федус, переспросил и наклонился, прислушиваясь. — Потерпи, Егор, нельзя тебе, с животом порезанным пить!

— Один хуй умираю! — Упрямо стоял на своем Егор. — Дай попить, сказать кой-чего надо!

Федус, матерясь — достал фляжку, вытащил какую-то тряпку и смочил её водой, вначале протер губы Егору, потом сунул край ему в рот. Тот присосался к ней как к материнской груди, напиться не напился, но хоть разговаривать стал внятно.

— Всё, не доеду я. Теперь уже точно…

— Да ты заебал! Мы уже Хазанский лог проехали! — Рассердился Федус. — Егор, потерпи пожалуйста, хоть до врачей доживи! Еще с километр и дома!

Егор оптимизма подчиненного не разделял, поэтому продолжил:

— Слушай, не перебивай! У меня во дворе перед самым входом в мастерскую лежит кусок железа, так вот с левого края, если эту плиту выворотить — копай аккуратно. Там на глубине тридцати-сорока сантиметров банка закопана трехлитровая. Закатанная, в мешковину обернутая и полиэтилен. — Всё тише и тише, теряя силы, рассказывал Егор. Федус внимательно слушал, всё ближе склоняясь к нему. — Там полная банка шишек и на дне золото, грамм семьдесят. Ты золото Ксюхе отдай, а шишки сам кури, меня помянешь… — Егор закрыл глаза, наконец то объявив свою последнюю волю.

— А хорошие хоть шишки?! — Недоверчиво, и в то же время с предвкушением спросил Федус. — Давно поди лежат, сопрели все?

— Да ты чо!? — Возмутился Егор. — Ничего им не будет! Ты золото только не скрысь, Федус! Я с тебя за это на том свете спрошу!

— Всё! — Обрадовался Федус возможности скинуть с себя ответственность за жизнь Егора. — Приехали! Я же верхами сразу Мишку отправил врачей предупредить, вон и свет горит, и на крыльце встречают! А шишки мы ещё вместе покурим!

Егор от бессилия застонал: «Сейчас ещё и врачи спасать начнут, не дадут умереть спокойно. А потом и дети в прозекторской практиковаться. И курить не бросил, Мане то стыдно будет перед другими, за мои прокуренные легкие…» На тулупе занесли в медцентр, Толян скомандовал: «Давай его в операционную сразу!» Федус продемонстрировал врачам небольшое мачете, которым зарезали Егора, десантник Олег побледнел, а обычно корректный хирург не сдержался: «Это нихуя не нормально! Несите быстрей!»

В операционной Егор больше, чем предстоящей и неизбежной смерти — испугался грядущего спасения, поэтому сразу взмолился о обезболивающем: «И это, мужики, вы не мучайте меня, если чо — усыпите лучше!» Марина Сергеевна всхлипнула и загремела инструментами, чуть их не рассыпав. «Все сделаем!» — Пообещал Анатолий: «И премедикацию, и местную анастезию, и из ветеринарных препаратов есть убойные! Ты главное — погоди умирать! А мы тебя и опиумом будем подкармливать в послеоперационный период!» Егор вздохнул с облегчением: «Ставьте сразу капельницу как для лошади и делайте что хотите!!!»

В ожидании анестезии, правда — пришлось ещё пострадать, но уже после первого укола в предплечье Егора посетила надежда: «А может и выживу, это же врачи, они меня всю жизнь спасали!» А затем вначале отступила боль, потом обступившие его фигуры стали размытыми силуэтами, цвета потеряли яркость, звуки отчетливость — как будто операционная погрузилась под воду. А затем пришел долгожданный покой и забытье: «Вот так то что не умирать», — успел порадоваться Егор: «милое дело, не в санях на морозе…»

Пробуждение было безрадостным, Егор с тоской и жалостью к себе понял, что спасти его не получилось и врачи из ложного гуманизма продлевают мучения. Каждое движение отзывалось болью, помимо уже привычных за вчерашнее руки и внутренностей — нестерпимо раскалывалась голова: «И тут ученые наврали, что перед смертью мозг милосердно что-то там вырабатывает, отчего смерть наступает незаметно. В галлюцинациях и эйфории! Одно слово — британские…»

В палату просунула голову в белой косынке с вышитым красным крестом Маня и обрадовалась: «О, очнулся лебедь шизокрылый! Пить хочешь?» Егор понял, что действительно — пить хотелось адски, попробовал сказать что да, но не получилось. Поэтому просто кивнул головой, в которой тут же что-то взорвалось. Застонал и вновь в голове стрельнуло. «Да это на отходняк похоже», стали терзать смутные сомнения в неизбежной смерти: «и Маня язвит, если бы умирал — всяко милосердней отнеслась, любит ведь, по своему…»

Вернулась племяшка, со стаканом красного, восхитительно кисло-сладкого, а главное — мокрого морса. «Хватит, напился?» — Утвердительно спросила и не дожидаясь ответа — исчезла из палаты. Жизнь после морса заиграла новыми красками, дикий сушняк исчез, зато обострились доселе пребывавшие в спячке болевые ощущения. И левая рука, и брюхо, а уж голова радовала всеми спектрами и оттенками, словно вчера ей в футбол играли. В палату вновь пришла Маня, с полной миской чего-то, вызвавшего у Егора только запахом рвотные спазмы. Это ещё не видя содержимого.

— Жри давай! — Строго сказала племянница. — Ты вчера крови много потерял, с поллитра, а то и грамм шестьсот, так что лопай печень, гематогена нету!

— А опиум, Манечка?! Я не могу, болит всё, мне вчера опиум Толян обещал! — Взмолился Егор. — Мне разве можно есть вообще и пить, со сквозным ранением живота!? — Вдруг обеспокоился он, испугавшись, что Маня его сейчас попросту угробит, она же не настоящий врач.

— Анатолий Александрович сказал, что больше никаких рецептурных и сильнодействующих препаратов симулянту! — Отрезала племянница. — Они и так вчера на тебя с перепугу ценного наркоза для животных потратили, и совершенно зря! А твое сквозное ранение оказалось хоть и весьма обширным, но всё таки поверхностным порезом живота. Рукоятка твоего ножа да, пострадала, в неё свинорез угодил, полушубок еще смягчил. Ладно, — смилостивилась Маня. — Здорово тебе весь живот располосовало, до кишок местами. Только кишки то не так просто порезать, так что жить будешь, но пока со швами.

— А рука?! — Растерянно спросил Егор, рука до сих пор пульсировала от боли. — У меня там осколки! Как без рентгена то быть!?

— Нормально всё с рукой, — Успокоила его Маня. — УЗИ же есть, там даже перелома нет, трещина и ушиб сильный. А вот у Ксюши психоз и нервный срыв! К ней вчера ночью, как тебя привезли, заявился Федус с лопатой, про тебя такого наплел, что она раздетая сюда прибежала! И рыдала часа полтора, хорошо что разобрались и успокоили! А потом домой вернулась, а там весь вход в мастерскую перекопан! Федус ей золота кулек отдал и просил бутылку, тебя помянуть. Так она его лопатой со двора прогнала! Уехал утром разбираться, что хоть там у вас случилось и почему тела сюда не привезли!? И папка в Златоусте, Федус там разберется без него — чувствую…

Общественная жизнь в обеих столицах била ключом, тут тебе и реформа письменная по городам и весям покатилась, и различные вбросы, зачастую провокационные — через газеты и журналы. На фоне этой шумихи военные реформы Павла смотрелись блекло, хотя у непосредственно их затрагивающих — вызвали эффект пачки дрожжей в деревенском сортире жарким летом.

Срок службы рекрутов ограничивался в 15 лет, после истечении срочной рекрутам предлагалась либо дальнейшая карьера в армии или перевод в гражданские ведомства. Али вовсе уход в отставку с небольшим пенсионом (размер пенсиона предлагалось высчитывать исходя из заслуг и участия в боевых действиях), такой размер был признан целесообразным, чтоб стимулировать бывших военных продолжать служение отчизне — неважно на каком поприще. Телесные наказания отменялись повсеместно, рекрутов вменялось обучать грамоте нового образца.

Попаданцы в армии нового образца сразу бы распознали систему социальных лифтов и кузницу кадров, а современники были в недоумении. Особенно недовольными остались дворяне — записать отпрыска с рождения на службу, чтоб на шару капала выслуга лет и чины — сделалось невозможным. Более того, анонсировалось создание квалификационных комиссий для пересмотра компетентности офицерского состава. Заодно Павел, с полного одобрения Александра Васильевича — ввел военно полевой трибунал, причем не только для военного времени, обороняемых, освобожденных и оккупированных территорий. А на постоянной основе.